Стальная
Шрифт:
— Ты прав, — и девушка смело сдернула с себя грязную и пыльную кофту, а затем рваные брюки и белье.
Гарри все равно, отдавая дань вежливости, стоял к ней спиной. То и дело прыгая и спрыгивая — на стену и со стены, они более-менее смывали с себя прохладной дождевой водой всю пыль, грязь и кровь с тел и волос. Потом оба, не сговариваясь, кое-как промыли под под дождевыми струями и всю одежду — на их счастье, ливень все лил и лил как из ведра, и повесили ее на решетке, чтобы она стекала и высыхала.
— Какой хороший дождь, — проговорил мужчина, когда они оба прекратили что-то подобие
— Почему?
— Как ты думаешь, на какой стороне находиться наша тюрьма? Солнце с утра поднимет жар, и тут будет не выдохнуть…
Галя послушала пленника и в этот раз. Набирая полные пригоршни воды, они как можно сильнее смачивали водой каменный, грубый пол и стены своей «клетки». В воздухе запахло и сыростью…
***
Влага на телах и на волосах высохла быстро; Гарри спокойно предложил ей лечь. Уже не слишком обращая внимание на собственную наготу — воспринимая ее как естественное, они снова легли, прижимаясь друг к другу.
Утро встретило пленников маревом и нестерпимо-ярким, поднимающимся из-за горизонта солнцем, светившем в узкое оконце. В маленькой камере было действительно не выдохнуть… Но девушка проснулась не только из-за жара — в желудке сосало от голода.
Гарри уже был одет. Он что-то ел из алюминиевой тарелки.
Девушка моментально смущенно за вернулась в одеяло.
— С добрым утром. Давай, одевайся, я отвернусь.
Гарри честно не глядел на нее, когда она надевала свои вещи обратно.
— Еду принесли… — проговорил он, — ешь.
Месиво в тарелке отдаленно напоминало кашу — по крайней мере, судя по запаху. Но было слишком голодно, и она, плюя на все, жадно набросилась на принесённую еду.
Хотела она и съесть хлеб, но Гарри снова предостерег ее:
— Экономь и еду… Мой тебе совет.
Сам он отложил хлеб в сторону. Она, поколебавшись, последовала его совету.
***
Жар становился нетерпимее. В горле давно было сухо — горькая слюна во рту уже не спасала. Жажда мучила ее. Но Гарри мертвой хваткой сжимал ее запястья, пытаясь отвлечь ее своими рассказами и не давая приблизиться к кувшину.
Рассказывал он многое. Иногда она поправляла его — русский язык Гарри знал не в совершенстве, и многие слова говорились на привычном, родном английском или коверкались.
Но пить хотелось все сильнее.
— Один небольшой глоток, — проговорил Гарри жестоко. Кувшин он поносил к ее губам сам, не давая ей, и сам же отмерил количество воды. — Пей потихоньку, маленькими глоточками, и держи как можно больше во рту…
Она его слушалась. Немного стало легче терпеть зной. Гарри отпил из кувшина и сам — чуть-чуть, вполовину меньше ее.
— Давай спать. Иначе мы тут не продержимся… И все выпьем.
Они снова вдвоем улеглись на жесткую койку.
Спать в непривычное время было трудно — но ей кое-как удалось это… Несмотря на жажду и сосущее ощущение в животе…
***
Жар
в камере был нестерпимый. Язык был уже настолько сухим, что вода ей уже мерещилась. Рука сама начала тянуться к кувшину… Но ее моментально и сильно перехватили и ударили.— Галя, нельзя, слышишь! No! — послышался голос стоящего начеку мужчины. — No!
— Я не могу… — прохрипела она, пытаясь подняться с кровати. — Воды…
— Нельзя… Терпи…
Она все-таки поднялась с их общей лежанки на ноги, но Гарри был проворнее — он накинулся на нее снизу, валя на пол. Несколько минут они почти беззвучно боролись — и в итоге она оказалась лежащей на полу, а Гарри крепко насел на нее сверху, прижимая ее всем своим телом. Она все равно продолжала сопротивляться — как юла яростно крутясь из стороны в сторону по полу.
— Нельзя! — прорычал мужчина. Сейчас она видела почти что звериный взгляд его зеленых очей. На их дне полыхало пламя. Она дернулась. — Нельзя!
Она отчаянно дергалась в его руках, но скоро затихла, поняв, что он ее не отпустит. Она не выдержала — заплакала. От жажды, неспособности вырваться отсюда и от отчаяния. Гарри все еще держал ее крепко и молчал, глядя на ее слезы.
— Рано и легко ты сдаешься, — прошипел он, наклоняясь над ее ухом; его дыхание обожгло ее сильнее, чем жар вокруг, — докажи что ты сильнее… Докажи…
Заплаканные, слезящиеся серые глаза глядели в зеленые, и не видели к себе никакой жалости, только вызов и превосходство. И постепенно слезы высохли, и на лице застыло такое же жесткое выражение лица, как и на лице мужчины.
— Отпусти. Я поняла. Больше не буду.
— Точно?
— Точно, — прошипела она, с точностью до октавы возвращая ему его тон, когда он уговаривал ее не сдаваться и не ломаться.
Гарри, несколько секунд смотря ей в глаза, очень медленно отпустил ее. Она тут же села, потирая запястья, в которые мужчина впился как клещами — лежать на голом, неровном полу, где в тебя впивается каждый маленький камушек, было неудобно.
— Извини…
— Я сама виновата… Ты прав… Я сломалась…
— Ты не ломалась. Просто сдалась в какой-то миг. — Проговорил мужчина, снова садясь на матрас по-турецки. Он похлопал по его поверхности, предлагая ей сесть рядом. Она, пошатываясь, присоединилась к нему. — Никогда нельзя сдаваться. Иначе — смерть.
— Ты… мудрее меня… — признал она. — Что-то мы с тобой про возраст друг с другом не проговорили… Сколько тебе лет?
— Двадцать один…
— Ты моложе меня! — Поразилась она. — Мне двадцать четыре… А… я себя чувствую по сравнению с тобой — девчонкой…
— Просто ты не знаешь еще многих вещей, — просто сказал он. — Возраст тут не причем… Есть на земле вещи, которые гораздо похуже нашей с тобой ситуации… Пусть ты видела многие смерти (ты же врач), но самого страшного еще не испытала…
***
Они сэкономили на обеде, и когда солнце начало клониться к закату, поужинали несколькими кусочками засохшего хлеба из старых запасов Гарри. «Утренний» они отложили.
Гарри позволил ей только сейчас отпить чуть больше положенного; но она, поумнев после утреннего происшествия и драки, отказалась, и выпила так же, как и он, хотя умирала от жажды.