Стальное зеркало

Столько фраз подряд де Рэ не говорил ни на одном военном совете ни по одному самому важному делу. А тут — целая речь, и ради чего, ради успокоения скулящей совести Гуго…

— Граф…

— Габриэль, — поправляет собеседник, поднимает бокал. Дело, кажется, совсем плохо, думает Гуго. В другое время он был бы счастлив, как приласканный хозяином щенок, но не сейчас. Потому что человеку напротив плохо, а Гуго ничем не может помочь.

Это очень важно — уметь помогать. Но как легко было с давешними погорельцами или с выгнанными из Марселя вильгельмианами: знаешь, что нужно делать — и делаешь. Потому что известно, что нужно простому человеку прежде всего: еда, питье, крыша над головой, доброе слово, защита. Но полковник-то не крестьянин, не ремесленник… и беда у него — другая.

— Габриэль, не нужно. Я знаю все резоны штаба. Но… — проклятый комок в горле, слова застревают, — если вы окажете мне честь и все же расскажете… клянусь, что не доложу никому и никогда.

— Да это неважно… в общем. Пока вас не было, приходил человек оттуда. Епископ недоволен нашим бездействием. Мы сидим, а в городе все больше думают — стоит ли воевать. Он решил подтолкнуть всех еще раз. Они ведь выгнали из города только простолюдинов. Дворяне — семьи — в городской тюрьме. Так вот, послезавтра их казнят. Всех. На стенах.

— Всех?.. — изумляется де Жилли. Выгонять всех еще могли, но казнить… семьями, с детьми, всех? Не может быть. Не должно быть. Но ведь может, может.

— Всех. Что вас удивляет? Такие приказы в Аурелии уже отдавали.

— Епископ разве не знает, чем закончилось…

— Я не знаю — и знать не хочу, — брезгливо морщится Габриэль, — что там на уме у епископа. Я слышал о нем достаточно. Его не взяли в псы господни, и угадайте за что?

— Даже так? Но неужели все с ним согласились… этого не может быть!

— А вот тут вы правы, Габриэль. Согласились не все. Совсем не все. Открыто спорить не стали, а вот потом… Мне сказали — если мы придем ночью, нам откроют ворота. И теперь я должен об этом забыть. Гуго, вам никогда не казалось, что порой лучше не знать, чем знать? И вовсе не видеть шанса, если не можешь им воспользоваться?.. — Кулак невольно бьет по столу, бокалы подпрыгивают, но не расплескиваются. Де Рэ отворачивается к темноте за спиной. — Простите меня, Гуго. Втягивать еще и вас, а ведь вы обязаны… но я просто не могу — сидеть, ждать, знать, не иметь возможности воспрепятствовать…

— Но почему не доложить? Гр… Габриэль, это шанс взять город быстро, де Рубо ваш единоверец и…

— Де Рубо откажет, — сказал полковник, и Гуго ему сразу поверил.

Генерал ждал, что Марсель либо сдастся, либо там начнется мятеж против озверевшего епископа и его присных. Тогда можно взять его без потерь. А так — по мнению де Рубо — атака заставит марсельцев забыть о своих распрях. Да и для удара всей силой, армией, собранной в единый кулак, времени попросту нет. Послезавтра днем — казнь. Завтра ночью могут открыть ворота… но, опять же, если поднимать армию — в городе заметят, сообразят и примут меры. Людей, оставшихся людьми, попросту убьют как предателей, а у епископа появится новый повод для резни и бойни. Так мог бы сказать де Рубо. Отчасти он и был бы прав…

— А еще, Гуго, не забудьте, что это может быть ловушкой.

Габриэль поднимает на него глаза, ничего хорошего там нет. Невыносимо честный человек — он ведь мог и промолчать.

— В прошлый раз, — добавляет Габриэль, — они тоже начинили мышеловку людьми. Только живыми.

Казнь послезавтра, лихорадочно размышляет де Жилли, до завтрашней ночи можно… армию поднять нельзя, конечно, но если два полка, и войти в город, и захватить магистрат, и убить епископа, и убедить остальных — лишь бы продержаться до утра, лишь бы городская стража и ополчение не были слишком ревностны. Если с ними будет говорить не вильгельмианин, а католик — они могут понять. Еще с изгнания многие недовольны, об этом рассказывал тот пленный. Казнь, о которой уже объявлено, прибавит нелюбви к епископу. Значит, шансы есть. Нужно только… да ничего не нужно, потому что ничего нельзя. Можно только сидеть и ждать согласно хитроумным овечьим планам де Рубо!..

— Но невозможно же! Нельзя же сидеть и ничего не делать… да если и ловушка — пусть только ворота откроют, а там… и предупредить де Рубо перед тем, как начнется. Остановить не успеет, поддержать сразу всей силой не сможет, но там не так все медленно как т… как можно подумать.

— Гуго, вы понимаете, что несете?! — Глаза расширяются от изумления, словно у адъютанта прямо сейчас отрастают ослиные уши или турьи рога. От изумления — и от надежды, слишком недолгой, и она гаснет почти тут же. — Неповиновение приказам генерала во время войны — это измена. Я вас не слышал, Гуго. Вы ничего не говорили.

О Господи, думает Гуго, он же так и поступит, это была не надежда — решение, он так и сделает, а все, что сейчас говорит — чтобы с меня потом не могли спросить… и если это действительно ловушка, получится же, что я… что все из-за меня!

— Я ничего не говорил. Я сообщу де Рубо, когда все начнется.

Шерл движется иначе. Резче. Устает… вернее, устал. Если чувствуется, то устал. Сам Габриэль, наверное, тоже. Но это можно отложить. На потом. Пока — отслеживать сигналы, отдавать распоряжения. И драться. Лучше — реже. Потеря сил — помеха, раны — помеха, а умирать ему вообще нельзя. До самых ворот. Без него погибнет больше. А еще только он знает план Марселя наизусть, так, чтобы и ночью, в темноте, в суматохе городского боя отыскивать дорогу и предвидеть, за каким поворотом может оказаться еще одна ловушка.

План выучить не успели. Некогда было. Полностью подготовиться к штурму за сутки… у большинства были другие дела. Да и не помог бы план. Легкие пушки, ямы, валящиеся деревья, доски с гвоздями, разлитые смола и масло… тут нужно чуять. Видеть, не зная умом, что будет в следующем шаге. И успевать обойти ловушку и так, чтобы остальные, за спиной, поняли, ведь на приказы нет времени.

Все шло так хорошо… открытые ворота. Не настежь распахнутые, разумеется. Просто запорный механизм заклинило, когда запирали на ночь, и об этом не сообщили. С виду все обычно, сурово, неприступно. Но толкни — откроется.

Толкнули. Открыли. Вошли… и провалились. Словно хотели выбить с разбегу плечом тяжелую дверь — а она оказалась нарисованной на тонком шелке.

Влетели в пустоту, которую и ждали, и не ждали. Знали, что перед воротами будет пусто. Знали, что город для них открыт, что всего-то нужно добраться до магистрата. Там ждут, там только их и ждут, чтобы начать. Потом — казармы, оружейный склад, собор, гавань… до рассвета продержаться, подать сигнал верным людям в городе, и Марсель сдастся сам. В худшем случае — удержать ворота, и подойдет де Рубо. Пакет к нему ушел еще до атаки, сейчас он уже наверняка прочел — и поднимает все, что под рукой. Ругается наверняка, но поднимает.

Засад там, где можно, не было, и он захлебнулся радостью: все-таки получается, сейчас уже немного… Сонный город, разбуженный топотом копыт, плещет страхом, тревогой — но и ожиданием, предвкушением, нетерпением. Все, господа католики, господа, лизавшие пятки епископу! Все.

И тут ударил гром.

Нужно было отходить. Тогда. Списать себя в потери и отходить. Может быть удалось бы вытащить противника за собой… и уж тогда что-то с ним сделать. Но полковник не понял вовремя. А потом стало поздно. А потом еще какое-то время казалось, что получится прорваться к магистрату — и занять оборону. А потом — что повернуть не удастся. Хотя все-таки удалось.