Стальное зеркало

— То, что произошло, уже было названо. Совокупность действий, совершенных разными сторонами без злого умысла, привела к тому, что ныне община города Марселя находится под угрозой. Что произойдет, я сказать не могу. Ваше Величество, такого на землях, опекаемых Церковью, не случалось уже пять сотен лет. Обычно такие вещи мы пресекаем еще на первой стадии, если не на стадии намерения. Я не знаю, как все это прошло мимо наших братьев в Марселе… наверное, сказалось отсутствие собственно малефика. Несчастный Симон, — король еще мгновение не мог понять, кто это, потом вспомнил, что это — имя марсельского епископа, — в ослеплении считал, что радеет Божьему делу, а достойный полковник городской стражи, как я понимаю, просто дал волю справедливому гневу… не вовремя.

Его Светлость герцог Беневентский прав — последний известный нам случай был в Мюнстере. Но мы не имели и не имеем оттуда достоверных известий — в городе не было ни наших братьев, ни наших единоверцев. Мы только знаем, что там стало невозможно жить. Люди убивали и страшно мучили друг друга из-за пустяков. Иных пожирали стены домов и мостовые. Начался мор. А потом город взяли и произошла неслыханная резня.

Король Людовик некоторое время хочет, чтобы его пожрало кресло, стоящее во главе стола. Или пол, на котором оно стоит. Или перекрытия, или камень, или земля под фундаментом. Что-нибудь. Открыло пасть, цапнуло, закрыло и чавкнуло, облизываясь. И чтобы дальнейшее было заботой кого угодно. Герцога Беневентского, Священного Трибунала, полковника Делабарта, святого Эньяна…

Самое огорчительное, что у него нет поводов не верить главе Трибунала. Нет повода придраться к его объяснению, назвать все это выдумкой или плодом излишней мнительности. Что было в Мюнстере — никто не знает, но сказки про проклятый город до сих пор рассказывают. И мостовые, пожирающие людей, это еще так… для самых маленьких. Остальным пугают непослушных детей особо скверные няньки.

— Как с этим бороться? — спрашивает Его Величество.

— Как можно скорее сместить и предать суду всех, кто ответственен за предательство и мучительство, — говорит доминиканец. — Взять город под свою руку — и даровать ему хартию заново. Это может помочь. Мы немедля отправим туда людей из миссий… не затронутых происшедшим. — Как, удивляется король? Арелатцы пропустят доминиканскую миссию? Да уж, пошутил Его Преосвященство! — И сообщим генералу ордена и Его Святейшеству. Но, Ваше Величество… правда заключается в том, что нужного опыта, увы, нет ни у кого.

— Мы вас не понимаем, — смотрит на доминиканца король Аурелии.

— Ваше Величество, деревенскую общину, если уж случилась такая беда, можно просто переселить, а еще лучше расселить по разным местам. В сочетании с искренним раскаянием это помогает. Но Марсель — большой портовый город.

— В осаде, — напоминает де ла Валле.

Очень так вежливо напоминает, а стоило бы напомнить главе Трибунала, что его братьев из марсельской провинции вырезали во время боев под Марселем, еще в конце зимы. Черно-белые «ласточки» свили себе гнездо не в пределах города, а чуть поодаль, в замке — и тут пришел де Рубо, и остались от замка-гнезда только дымящиеся руины. Удивительные все-таки люди состоят в Ordo fratrum praedicatorum. Приор орлеанской провинции знать не знает, что творится в марсельской… и искренне так удивляется, как его тамошние братья проворонили происходящее. Да вот так вот, запросто — плохо их было слышно с того света…

Зато очень интересно, почему магистрат Марселя и особо — «несчастный Симон» не позаботились защитить орден.

— Да, господин коннетабль. В осаде. Я понимаю, что это смешной совет, но мне кажется, что чем скорее вы окажете помощь городу, тем лучше.

— Неразумно было бы, — изрекает де Кантабриа, — пренебречь и словом Церкви Христовой.

Конечно, этот случая не упустит. Ведь слово Церкви совпадает с его собственным мнением.

— Ваше Величество, — слегка склоняет голову доминиканец. Толедского гранда он словно и не услышал. — Я вижу, что здесь присутствует господин герцог Ангулемский, маршал Аурелии. Орден далек от военных дел, и мы помним, что кесарю кесарево, однако ж, не так давно господин герцог принял верное решение и оградил нас всех от несчастья, подобного марсельскому…

Что? Принял верное решение и оградил нас… Как? Когда?

На лице кузена — как всегда — брезгливое раздражение. Де Кантабриа недоумевает, насколько может. А вот Пьер… ну конечно же. Фурк. «Господь свидетель…». Вот что это было. Вот почему Клод тогда сказал «нет» и хлопнул дверью, а не ответил «да» и не отправился запускать свой почти готовый мятеж. Он просто знал, что на такое нельзя соглашаться даже для вида.

И сегодня до обеда он тоже понял, что происходит, к чему дело идет. Ну и Корво, разумеется — папский сын, сразу разобрался, о чем идет речь и чем это грозит. Вот они к чему друг друга пытались поймать. А тут еще толедец… правильно, не шуметь же при нем. Хотя лучше бы Корво помолчал и высказался приватно, без де Кантабриа и Делабарта. Видимо, тут его Клод и хотел остановить… но куда там.

Король мучительно вспоминает все, что говорил на утреннем совете. Кажется, ничего лишнего. Кажется, ничего не одобрил и не осудил. Может быть, все еще как-то сложится… без мюнстерских ужасов. Или хотя бы ограничится Марселем.

— Мы благодарны ордену святого Доминика и Вашему Преосвященству за помощь и добрый совет.

2.

— Самое время для лунатиков, — говорит Кит.

— Луны не видно, — сосед идет тихо, дышит ровно, крыши ему не в новинку.

— Это только полные новички ходят во сне при лунном свете, — тихо поясняет Кит. — Настоящий лунатик пребывает в поисках луны, а потому гуляет по карнизам именно когда луны нет. Потому что какой же смысл ее искать, если она есть? Хотя я не думаю, что это объяснение убедит городскую стражу.

Сосед кивает. В дневной своей жизни он — охранник. Дом, где он служит уже двенадцатый год, занимается шелком и пряностями. И платит ему вовсе не за то, чтобы он препирался с друзьями или коллегами хозяев. Особенно, если эти друзья и коллеги несколько лучше его ходят по крышам. Городскую стражу, впрочем, можно убедить почти в чем угодно, это вопрос суммы. А вот хозяев дома убедить получится вряд ли. Впрочем, это и не потребуется — те, кто сейчас занимает места у всех четырех входов и выходов, тоже неплохо знают свое дело.

Городская стража может вмешаться… а может и сделать вид, что ничего не замечает. Совершенно ничего. Если сообразит, на что нацелились бродящие по крышам лунатики. «Соколенок» хорошо платит — столько же, сколько целый ряд веселых домов на этой улице. Но вовсе не за то, что стража побежит предупреждать, выручать и помогать. Только за то, что стража как бы и не видит некое заведение — не замечает приходящих и уходящих, не смотрит, что привозят и увозят. А за любовь и дружбу страже тем более не платят.

Улица пуста и безвидна: праздник. Мало где так ревностно соблюдают церковные праздники, как в веселых домах. И мало кто так часто ходит к мессе и на исповедь, как обитательницы веселых домов. Сейчас все здешние девки спят, чтобы спозаранку пойти по церквям. Так что в нынешнюю ночь любителям сладкого и острого придется обойтись другими развлечениями.

Дома темны, сторожа расслабились, ни случайного пешего, ни случайного всадника, а луны нет, поэтому самое подходящее время для прогулок.

Мэтр Эсташ, надо сказать, сначала был очень зол. Он как выслушал Кита, так и решил, что это и есть тот оборот событий, которого он боялся. Начнут, мол, использовать вовсю, и погубят. В черную магию он не поверил. Пришлось сводить, объяснить и показать. Тут мэтр Эсташ пришел в состояние самое что ни есть кровожадное — и он сам, и его коллеги не раз пользовались услугами заведения, не по основной линии, конечно. Мысль о том, сколько всего может стать известным Трибуналу, подействовала на почтенного негоцианта почти так же, как на Трогмортона. Очнувшись он, мэтр Эсташ, естественно, а не сэр Николас, сказал, что закон Божий стоит выше законов человеческих, и долг почтенных жителей города — пресекать безобразие и разврат. Днем, ночью и в промежутках. Как пожелает доктор Мерлин. Фамилию «Мерлин» мэтр Эсташ выговаривал на местный образец — «МерлЕн», но Кит к такому давно привык.