Стань моим завтра

– А она… – я откашлялся и опустил взгляд на пол. – Она ничего не отвечала? Хотя бы пару слов?

– Нет, – тихо ответил Рой.

Я кивнул.

– Возможно, она выбрасывает их, не читая. Я не виню ее, но…

Я осекся, когда Рой открыл конверт и начал читать то, что я написал. Он был обязан это сделать. Он не мог ничего передавать жене человека, которого мы убили, не проверив содержимое заранее. Но отсутствие права на личные тайны снова ранило меня, будто ножом.

Рой поднял на меня взгляд. На его лице играла странная улыбка.

– Зельда. Как жена Фицджеральда.

– Вот и я так сказал, – радостно ответил я и только потом вспомнил, что не хотел об этом говорить.

Наши глаза снова встретились, и пространство между нами наполнилось словами, которые Рой хотел мне сказать: о том, что чувство вины отравляло и разрушало все то, что я пытался построить, выйдя из тюрьмы. Я почти слышал его молчаливую просьбу, чтобы я простил себя, и чувствовал на языке отказ, готовый пулей вырваться наружу. Когда мистер Джей умер, меня не осудили за убийство, потому что у него было больное сердце. Но, на мой взгляд, это ничего не меняло. Его проблемы со здоровьем ни черта для меня не значили.

Я не сказал этого Рою. Мы уже все это обсуждали. В другой жизни я мог бы полюбить Роя Гудвина. Мог бы проводить праздники с ним и его святой женой, пробуя ветчину, украшенную кружочками ананаса и коктейльной вишней. Но Рой ошибался насчет прощения. Мистер Джей умер, и единственным человеком, который мог меня за это простить, была его жена.

У двери Рой натянул куртку и помахал пальцем перед моим лицом.

– Скажи уже хозяину квартиры починить чертово отопление, понял? Здесь холодно.

– Починить? – переспросил я с усмешкой, чтобы его успокоить. – Я специально снижаю температуру обогрева. Это бодрит.

– Ха, конечно!

Держа в одной руке мое письмо для миссис Джей, Рой протянул другую к моему лицу и потрепал меня по щеке. Точно так же, как когда-то делал дедушка. Слишком личный жест для инспектора по отношению к своему подопечному, но он все равно его сделал, и я позволил ему. Его рука оказалась теплой и какой-то отеческой.

Я отстранился.

– Береги себя, Бекетт. Звони, если что-нибудь понадобится. Увидимся в следующем месяце.

Я кивнул, мысленно благодаря его за то, что он больше ничего не сказал и не предложил. Потом я закрыл за ним дверь.

Сняв с проигрывателя пластинку Чикаго, я поменял ее на Фрэнка Синатру, установив иголку на третий трек. Квартиру заполнили звуки песни «My way».

Песни, которую так любил дедушка.

4. Зельда

30 ноября

Сон, как всегда, состоял из обрывков воспоминаний. Из видений, которые быстро менялись и перемещались во времени, притягивая меня к одному-единственному моменту.

«Где твоя сестра?»

Желтая плитка на полу супермаркета. Полки с супами – ряды консервных банок с синими, красными и коричневыми этикетками.

Снова звучит мамин голос, повторяя вопрос, который будет преследовать нас следующие полгода, пока полицейские не сообщат нам, где она…

«Где твоя сестра?»

Четырнадцатилетняя я увидела Розмари в конце соседнего прохода.

Увидела мужчину, который уводил мою сестренку за руку.

Ее взгляд через плечо.

Ее маленькое личико, озадаченное и встревоженное.

А я могла лишь беспомощно смотреть в ответ.

В этом сне я всегда была беспомощна.

Я попыталась закричать, но у меня пропал голос. Попыталась пошевелиться, но ноги налились свинцом. Лишь когда они вышли из магазина и завернули за угол, мне удалось освободиться от этих невидимых, парализующих пут.

Я бросилась вслед за ними – так же, как и в реальной жизни.

Из моего горла вырвался крик – так же, как и десять лет назад.

И сейчас во сне – так же, как тогда – я опоздала.

Фургон уехал прочь, скрипя колесами, а я бежала слишком медленно или была слишком напуганной (или «слишком маленькой», как все вокруг пытались меня убедить), чтобы остановить его.

Розмари похитили.

Я проснулась от крика, вырвавшегося из моего горла, вся мокрая от пота. Я пыталась отдышаться и понять, где я нахожусь, отчаянно моргая.

«В хостеле! – вопило мое сознание, словно стараясь спасти себя. – Ты в нью-йоркском хостеле, а не там! Ты не в том дне!»

Я никак не могла восстановить дыхание – мешал комок в горле. Наконец я проглотила его и жадно вдохнула воздух. А потом сделала то же, что и всегда, когда меня охватывал этот кошмар. Успокоила себя, мысленно переписав конец этой истории. Я нарисовала его в своем воображении в черно-белом цвете.

Я была сильной, а не маленькой четырнадцатилетней девочкой. У меня с собой оказалась бейсбольная бита. Или нож. Или пистолет. Моя сестренка посмотрела на меня через плечо. Сначала она казалась встревоженной, но потом на ее лице проступило облегчение. Потому что я была рядом. Я похлопала по плечу ее похитителя – того мерзавца, который обманом уводил за собой маленьких девочек. Когда он обернулся, тревога появилась уже на его лице. А вслед за ней и страх.

А потом – боль.

Боль, скопившаяся за десять лет. Моя. Папина. И особенно мамина.

Я закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании. Обычно это советуют женщинам во время родов. Дышите, несмотря на боль. Ждите, пока она разожмет свои челюсти и отпустит вас. Расслабьтесь в эти несколько мгновений передышки. Старайтесь не думать, что уже подступает следующая волна. Хоть вы и понимаете, что она уже близко.

Я закрыла глаза и, размеренно дыша, уняла горячее пламя своей ярости. Когда воспоминания отступили, я откинула одеяло и пододвинулась к окну, наполнив свой взгляд городом. Серые острые углы, бесцветные вертикальные линии – даже солнце не могло их смягчить. Нью-Йорк оказался злым. Холодным и безразличным. В нем не было ни доброжелательности Филадельфии, ни относительной надежности, которую внушал Вегас. Город, возвышавшийся за моим окном, плевать хотел на то, выживу я или умру, останусь или уеду, добьюсь успеха или потерплю поражение.

«Попробуй завоевать меня, – шептал он. – Или уезжай. Мне нет до этого дела».

Но для меня все было не так. Я посвятила свой графический роман матери. Я хотела, чтобы мир увидел ярость моей мамы. Я в этом нуждалась. Я не смогла спасти сестру. Теперь я могла дать ей лишь одно – свое творчество.

– Я никуда не уеду, – тихо проговорила я, и эти слова, четко написанные черным по белому, зависли в облачке над моей головой.