Станция Араминта

Путешественники теперь почти не разговаривали, все были погружены в собственные мысли. Под воздействием легкого ночного ветерка пламя свечей дрожало, а из долины доносились звуки: и жалобные, и меланхоличные, и грозные. Поев, они долго еще сидели за столом и пили зеленый чай. На Джулиана, казалось, напало задумчивое настроение и даже он молчал. Наконец, он тяжело вздохнул и, стряхнул с себя оцепенение.

– Временами на меня нападает настоящее отчаяние. Вот сидим мы вчетвером, и все четверо придерживаемся обычной морали. И в тоже время, мы не можем придти к согласию в принципиальных вопросах.

– Ситуация действительно необычная, – согласился Мило, – Внутри нашего сознания что-то пробуксовывает.

Джулиан улыбнулся.

– Я могу предложить решение всех наших проблем. Наша обычная мораль вполне может работать и любой разумный человек без всякого затаенного недовольства подстроится под нее.

– Это звучит очень похоже на тот план, который мы все так ждем! – воскликнул Мило, – Я придерживаюсь морали. Думаю, Вейнесс тоже человек с моральными принципами; по крайней мере, скандалов с ней не было. Глауен, конечно, Клаттук, но это вовсе не означает, что он аморален. Во всяком случае, говори! И мы тебя выслушаем.

– В общих чертах мой план ужасно прост. То, что нам известно находится «внутри», а за этим «внутри» лежит Затаившийся круг. Тысячи миров, не менее прекрасных, чем Кадвол, ждут своего открытия. Я предлагаю, чтобы возродившееся и деятельное Общество Натуралистов послало своих разведчиков, чтобы открыть один из этих миров и создать там Заповедник, в то время как Кадвол смирится с реальностью.

– И это ты называешь планом? – удивился Мило.

– Естественно.

– И в каком месте здесь приложена мораль? – озадачено спросил Глауен.

– Для удобства, мы можем определить это, как «космос, пространство, время и Заповедник устроенный на вкус Джулиана Бохоста», – мрачно сказал Мило.

– Брось, Мило, постарайся отнестись к этому серьезней, – возмутился Джулиан, – Что ты все время строишь из себя клоуна? Мораль регулирует потребности и посредством демократического процесса гарантирует права всем членам общества, а не способствует капризам и привилегиям избранных.

– На словах все выглядит очень хорошо, – заметил Глауен, – Но твой план совершенно не приемлем для Кадвола, где колония нелегальных бродяг, намного превосходит трудящееся население станции Араминта. Если ты дашь им права голоса, то они в два счета вышвырнут нас вон.

– Я объясню, – засмеялся Джулиан, – В основе морали лежит аксиома равноправия, которая предполагает одинаковые привилегии, равенство перед законом и одинаковую ответственность за принятия решений для каждого члена цивилизованной расы: короче, истинная универсальная демократия. А это и является настоящей универсальной моралью.

– Пожалуйста, Джулиан! – опять запротестовал Мило, – Не ужели ты не можешь спуститься на землю? Это не мораль, а эгалитаризм пацификов в самой, что ни на есть гипертрофированной форме. Какой смысл говорить о пустых банальностях, которые, как ты сам это прекрасно знаешь, по меньшей мере не практичны?

– Демократия не практична? Это ты это хочешь мне сказать?

– Насколько я помню, – вмешался Глауен, – барон Бодиссей высказался по этому поводу.

– Да? Он был за или против?

– Ни то, ни другое. Он указывал на то, что демократия может работать только в относительно гомогенном обществе, состоящем из равных индивидуумов. Он привел в пример общество основанное на демократии, которое состоит из двухсот волков и девятисот белок. Когда были приведены в действие территориальные и общественные законы, то волки вынуждены были жить на деревьях и питаться орехами.

– Ха! – возразил Джулиан, – барон Бодиссей – это ископаемое прошлое.

– Ну ладно, я пошел спать, – не вытерпел Мило, – Сегодня был длинный и плодотворный день, во время которого произошло два главных события. Мы сконструировали для Джулиана переход и раз и навсегда определили смысл термина «мораль». Завтра будет не менее продуктивный день. Всем спокойной ночи.

Мило удалился. Оставшаяся троица какое-то время сидела в молчании, Глауен надеялся, что Джулиан тоже отправиться на покой. Но тот не шевелился, и тут Глауен внезапно, понял, что Джулиан намерен просто пересидеть его. Глауен тут же встал, достоинство Клаттуков не позволяло ему ввязываться в такое соперничество. Он пожелал Вейнесс и Джулиану покойной ночи и отправился в свою комнату.

Вейнесс заерзала на стуле.

– Думаю, я тоже пойду спать.

– Вечер еще только начался! – мягко сказал Джулиан, – Посиди со мной немного! Мне очень хочется с тобой поговорить.

Вейнесс неохотно снова села.

– И о чем же ты хочешь со мной поговорить?

– Я не могу поверить в то, что ты мне сказала перед этим. Скажи мне, что я прав в своих сомнениях.

Вейнесс снова встала.

– Боюсь, что наоборот. Наши жизни направлены в разные стороны, а сейчас я иду спать. И пожалуйста, не сиди здесь в размышлении всю ночь.

Какое-то время Вейнесс не могла заснуть, ее мозг был слишком возбужден. Она лежала и прислушивалась к звукам, которые из ночи доносились сквозь открытое окно. Наконец, она заснула.

Утром все четверо облачились в костюмы для верховой езды, которыми их снабдила администрация охотничьего домика, и сразу после завтрака отправились в конюшни. Глауен принес с собой ящик с ружьями.

Перед конюшней с опущенными шорами их ждали четыре бодуна. Бодуны были готовы к поездке, у каждого на изгибе спины было одето седло окрашенное в свой цвет: оранжевый, серый, синий и зеленый.

Вейнесс рассматривала бодунов с недоверием. Каждый был высотой около двух метров. Шесть кривых ног, бугристая спина, двухметровый хвост из окостеневших узелков. Спинной хребет впереди заканчивался головой, состоящей их голых костяных пластинок с которых свисали гибкие хоботки неприятного бледно-голубого цвета. Глаза располагались на тонких отростках, которые торчали из клочков белой шерсти; сейчас на них были одеты шоры в виде кожаных колпачков. Шкура в красных, серых и фиолетовых пятнах свисала складками и издавала неприятный запах плесени. Седла были одеты непосредственно на спинной хребет сразу же перед хвостом. Пара цепей, прикрепленных к сбруе прижимала к голове хоботки, а шест установленный сзади седла защищал всадника от ударов хвоста.

– Ты уверен, что все мы должны ехать на этих кошмарных животных? – спросила Вейнесс.

– Если хочешь, оставайся в домике, – ответил Глауен, – На Глубоком озере смотреть особо не на что, а заняться можно только разве что поиском волшебного камня.

– Меня всегда считали по крайней мере такой же беспокойной, как и Мило. Если уж он едет, то еду и я. Просто мне бы хотелось ехать на чем-нибудь не таком страшном.

– Для обычных поездок туристов лучше бодунов ничего не придумаешь, – заверил Глауен, – При правильно обращении они и самого дьявола моментально донесут до Глубокого Озера.