Станцуй со мной танго

– Дома поужинает. Его там ждут, – рассматривая свое лицо в зеркале и отмечая кровоподтек на губе, зло ответила Глаша, но спохватившись, более мягко добавила: – А я с удовольствием поем. Газировка, говоришь?

Вместо соседа, с которым делила парту последние два года, Глаша обнаружила широко улыбающегося Глеба. Сафронов, беспомощно поблескивая линзами очков, недовольно сопел за его спиной.

– Чего замерла? Садись, – Мельников огромной ладонью по-хозяйски похлопал по сиденью. Глаша беспомощно оглянулась, но заметив любопытствующие взгляды, ерепениться не стала. Вытащив из портфеля линейку, фломастером прочертила длинную линию, разделившую парту на две равные части.

– Это мое, – она растопыренной ладонью обвела ареол своих владений. – Нарушишь хоть на сантиметр, пересяду на заднюю парту к Фокину.

Вадим, раздолбай каких на свете мало, обрадовавшись перспективе списывать у отличницы и хоть как-то дотянуть до конца школы, радостно закивал и, вытащив из заднего кармана брюк Сафронова носовой платок, показательно протер от пыли место рядом с собой.

– Это единственное условие? – уточнил Глеб, убирая с территории принципиальной соседки свой учебник, который каким-то образом туда эмигрировал. – Значит, от сих до сих не трогаю, – его длинные пальцы стукнули по указанным границам, – а ты не дергаешься и не выдвигаешь новых требований?

– Да.

– Уверенна?

Глаша отвернулась, чтобы не смотреть в глебовские наглые глаза.

– Так! Открыли учебники на параграфе двадцать два, – на пороге появился учитель. Класс дружно встал и шумно сел. – Сегодня начнем с новой темы, перекличка и опрос потом.

Глаша не слышала ни слова из объяснений физика, поскольку горячее даже через брюки бедро Глеба тесно прижималось к ее ноге. Открыв было рот, тут же его захлопнула – указательный палец одноклассника постучал по последней странице его тетради, где печатными буквами было выведено: «Мы договорились: я не нарушаю указанных тобой границ, ты не дергаешься». Глаза же четко указали на прочерченную линию, рядом с которой не было ни одного нарушителя.

«Все правильно, – выдохнула Глафира и отодвинулась на самый край парты. – Плохая из меня переговорщица. Нужно было мелом нарисовать круг, как в «Вие», чтобы обезопасить себя от этого черта».

Но длинные ноги черта достали ее и на краю.

В своем шкафчике Глаша нашла записку «Сука. Ты еще поплатишься». На Кислицину не подумала. София в этот день в школу не пришла.

***

Поправив помаду пальцем и улыбнувшись отражению, Глафира, еще год назад носившая фамилию Мельникова, подхватила сумку, положила туда заранее приготовленные туфли на шпильке и поспешила к лифту.

Впереди ждал долгий день: сначала заводская лаборатория, где Глаша работала без малого восемь месяцев, потом небольшая вечеринка по случаю ее дня рождения в соседнем кафе, которую оплачивал из личного фонда директор завода Скворцов. И вовсе не из-за того, что Глафира была какой-то особенной – она вообще сомневалась, что «недосягаемый, как звезда» (так босса охарактеризовала заведующая лабораторией) знает о ее существовании. Леонид Сергеевич, повинуясь современным тенденциям, сплачивал заводскую команду в единый организм, устраивая тимбилдинги по любому поводу. Правда, сам в затеях никогда не участвовал – заходил на минуту, вручал виновнику торжества конверт с деньгами и благополучно растворялся в ночи.

Глава 3. Три позора из жизни начинающего кобеля. Позор номер один

Леонид, потягивая вино, привычно смотрел слайд-шоу, где одна рыжая сменяла другую. Зеленоглазые коротковолосые девушки, более похожие на мальчишек, следовали за романтичными хохотушками, чьи кудри и оборки платьев трепал ветер, а те уступали место загадочным синеглазкам, подтянутым и спортивным, с собранными в высокий конский хвост волосами. Конопатые и нет, худенькие и в теле, с белозубой улыбкой и сексуальной щербинкой – ни одна из них не была похожа на ту, что так волнующе месяц назад шептала «шот-шот-лонг». И пусть Скворцов так и не разглядел в дымной полутьме клуба лицо нечаянной любовницы, был уверен, доведись ему встретиться с ней еще раз, сразу узнает. По запаху, по блеску волос, по гладкости кожи.

Леонид, вздохнув, щелкнул мышью, прекращая нескончаемое шоу, поправил галстук и надавил кнопку вызова офис-менеджера.

– Нелля, цветы принесли?

– Да, голландские розы, – из динамика послышался хруст оберточной бумаги. – Именинницу зовут Глафира Глазунова.

– Такие имена еще существуют?

Нелля сдержанно рассмеялась и отключилась.

Лифт, матово поблескивая металлом, неслышно тронулся и поехал вниз, а Леонид, не в силах перестать думать, вспоминал мягкость губ и аромат женщины. Ее поцелуи – сначала осторожные, изучающие, потом глубокие и дерзкие.

Леонид любил целоваться. И умел.

«Еще бы, такая школа».

***

Он был старше Тани на год. Скворцов впервые увидел ее на линейке в школе. Кружевной воротник, плиссированная короткая юбка и белые гольфы. Мышиного цвета волосы заплетены в две тощие косички. И огромные голубые глаза. Именно эти глаза и ямочки на щеках привлекли его внимание.

– Кто такая? – толкнул локтем всезнающего Ваньку, что увлеченно крутил кубик Рубика. Тот не сразу понял, поискал глазами, скривился.

– А, новенькая из шестого Б. Танька.

– До конца учебного года меньше месяца, чего это она к нам перевелась?

– Отец военный.

– Так она живет в генеральском доме?

– Угу. Там.

Из окон его комнаты были видны боковые балконы двух-подъездного дома, стоящего в их квартале особняком. Строили его быстро. Леонид помнил, как солдатики в выцветших от солнца панамах курили, прячась за штабелями тротуарной плитки, которая через месяц сделала унылый асфальт старых тротуаров еще более унылым. В красивом дворике, где те же самые стройбатовцы разбили клумбы, стала собираться вся местная «знать» – так бабушек и мамаш, увешанных вопящими детьми, называла Ленькина мама.

«А как еще? Знать и есть. Что ни спроси, все знают, все видели».

Гвалт не стихал ни днем, ни ночью (дворик понравился и местной шпане), что очень быстро надоело отдыхающим после службы родине командирам, и в одно прекрасное утро коляски, толкаемые родительницами, уткнулись в высокую металлическую ограду, ставшую бастионом, разделяющим два мира.

«Они бы еще ров выкопали!»

Вечером разочарование постигло и шпану. Пики, венчающие забор, ясно указывали, что военные не шутят, а потому ночное пение под гитару переместилось туда, откуда выбралось совсем недавно – в беседки районного детского сада.

Лишенная благ знать была оскорблена до глубины души, а потому обдавала ненавистью и презрением всех «генеральш», которые волей или не волей, но ступали по «нашим» раздолбанным тротуарам и ходили в те же магазины. Теперь в этом доме поселилась Танька, которая априори попадала в списки врагов знатных семейств Жопинска. Это уже определение самого Леньки.

«А как еще назвать то место, откуда до центра города добираться тремя транспортами?»

Действительно, он чувствовал себя ущербным, когда у местного Белого дома выходил из маршрутки и видел людей в чистой обуви, тогда как на его «штиблетах» висело по пуду грязи, словно только что поработал трактором на колхозном поле.