Стану рыжей и мертвой, как ты

Сказать, что я гордился отцом, – как говорится, не сказать ничего. Да, я был горд, что являюсь сыном такого выдающегося и богатого человека. И где-то в глубине души злился на маму, которая, не сумев простить ему предательства, напрочь вычеркнула его из своей жизни, лишив меня возможности общения с ним. Да наша жизнь могла бы сложиться совершенно по-другому, если бы она позволила отцу помочь нам. Мы бы могли жить в центре Москвы, где-нибудь на Тверской, и маме не пришлось бы так тяжко работать, чтобы прокормить меня. Вот и получается, что, с одной стороны, я уважал маму и даже гордился ею, с другой – считал, что она совершила грандиозную ошибку, лишив меня возможности общаться с таким отцом.

Вот почему в тот памятный вечер я сделал то, что сделал – позвонил отцу. Я понимал, что он живет своей жизнью, что может быть занят или вообще в отъезде, у него может быть дурное настроение, да что там, он просто мог быть не готов к разговору со мной. И если бы с его стороны, к примеру, я услышал бы что-то такое, из чего бы понял, что он не желает со мной разговаривать, то и я тоже, скорее всего, вычеркнул бы его из своей жизни. Махом. И вспоминал бы этот звонок со стыдом или даже слезами досады.

Однако мой отец, услышав мой голос, даже заикаться стал от радости. Я только и слышал в трубку «Левушка… Левушка…». Он пригласил меня пообедать в армянский ресторан «У Бурчо», что на Садовнической набережной. Сказал, что пришлет за мной машину. Я даже отказаться не успел, да вообще ничего не успел. Он разговаривал со мной таким тоном и так быстро, словно боялся, что я в любую секунду могу отказаться, передумать.

– Хорошо, пап, – сказал я, чувствуя, как щеки мои начинают пылать от непривычного звучания этих слов в нашем с мамой доме. Да что там, я весь взмок! – А твоя жена?

– Не беспокойся. Она на гастролях до осени.

Приняв душ, я надел все белое и легкое – льняные штаны и батистовую рубашку, туфли из мягкой кожи, причесался сначала аккуратно, а потом просто взбил пальцами свою густую мокрую гриву. И вот стоял я, розовый после душа, чистый и большой мальчик, спрашивая себя, правильно ли я поступил, позвонив отцу. Когда, когда я уже перестану быть мальчиком и бояться кого бы то ни было? Гнева мамы, к примеру? Почему меня немного потрясывает, когда я представляю себе ее реакцию на то, что я встретился с отцом?

– Левушка, выходи, он уже у подъезда, – я услышал заботливый голос отца в трубке, которая замурлыкала примерно через сорок минут после нашего первого разговора.

– Все, выхожу.

Я спустился и увидел рядом с подъездом огромную черную машину, сверкающую на солнце. Новая, роскошная. В марках машин вообще не разбираюсь, но сразу понял, что она крутая, шикарная. Водитель за рулем кивнул мне и улыбнулся. Я подумал тогда, что водители зачастую бывают близкими друзьями своих хозяев. Или, наоборот, первыми предателями.

– Добрый день, – произнес я бодро и сел рядом с ним на мягкое сиденье.

– Меня зовут Аркадий, – водителю было примерно лет сорок, он производил впечатление неразговорчивого, но приятного человека. На нем были черные брюки и черная водолазка. И пахло от него хорошо, каким-то горьковатым мужским парфюмом.

– Лев, – ответил я, глядя, как мы медленно проплываем по двору, мимо старых вязов и тополей, как выбираемся из кирпичных трущоб на простор, как я покидаю свое прошлое и, набирая скорость, стремлюсь в будущее.

4. Лина Круль

Я понимала его возмущение и растерянность, понимала, что я нужна ему так же, как и моя машина, но у меня-то был свой план. И первая его часть уже была выполнена. Мужчина, который сейчас пытался вразумить меня, подыскивая правильные и точные слова и который очень волновался, был уже ручным.

Было раннее утро, мы пили кофе на кухне. Нам предстояла поездка в лес. Надо было разыскать мою машину, привлечь экспертов (вернее, одного, но верного и умеющего молчать), обследовать машину, снять отпечатки пальцев, чтобы убедиться, что я едва ли не стала жертвой именно Рокота. Чтобы не было ошибки. Хотя, даже если бы я и ошиблась, разве он не достоин приговора? Казни? Да он нелюдь! Убийца! Урод настоящий! Психически больной человек, который ради денег, водки и прочих удовольствий с легкостью и звериной жестокостью режет живых людей. Как поросят.

– Дождев, ты сделаешь так, как я сейчас тебе скажу, – прервала я его увещевания. Я произнесла это таким тоном, что он сразу замолчал. Словно догадался, какие слова я скажу следом.

– Лина…

– Мне не нужны проблемы. Тебе – тем более.

Я зажмурилась, вспоминая, что еще совсем недавно была в его руках и чувствовала на своих губах его губы. А теперь он был в моих руках.

– Дождев, пожалуйста, не заставляй меня произносить то, что я не хочу…

Ты, парень, допустил слабину, не выдержал, сорвался, подчинился звериному инстинкту, а потому теперь молчи и слушай, что тебе следует делать. Вот такие слова вертелись на моем языке, и он это, я думаю, понял.

– Уверена, что у тебя есть человек, которому ты доверяешь и который поможет тебе в твоем деле. Сначала мы поедем туда вдвоем, ты первый все осмотришь, потом позвонишь своему человеку и попросишь его приехать туда. Я на время спрячусь. После того как он соберет все материалы для исследования, вы с ним уедете. А я сяду в свою машину и поеду домой, в Москву. Я тебе уже говорила, у меня там маленькая дочь, Уля.

– Но так нельзя…

– Ты знаешь номер моего телефона, я тебе его сообщила. Как видишь, я не прячусь. Оставлю тебе и свой адрес в Москве, ты всегда сможешь ко мне приехать, если, конечно, сильно соскучишься. Но что-то подсказывает мне, что этого не случится. Ты живешь своей жизнью, а я – своей. Я же все понимаю: где Маркс, а где Москва.

– Ты, может, и понимаешь, а вот я – нет. Ты уедешь, и что? Как ты узнаешь, поймали мы Рокотова или нет?

– Ты же сам мне и скажешь. Позвонишь по телефону. Но главное – выяснить, точно ли это он убил… вернее… чуть не убил меня. Ты вот говоришь, мол, надо бы мне заявление написать. Зачем, если дело уже открыто? Его ищут по уже открытому делу о групповом убийстве на Графском озере.

– Да, хорошо… Но как я объясню Вадиму, я имею в виду нашего криминалиста, чья это машина и все такое?

– Я пришлю тебе денег, и ты дашь ему. Заплатишь ему за работу. Сейчас, как ты уже знаешь, у меня денег нет. Ну просто совсем. Больше того, я хотела бы у тебя одолжить на бензин.

Вот тут он оживился. Стал уверять меня, что деньги даст, что это не вопрос. И что никаких денег эксперту не надо, что если он попросит, то он сам ему заплатит.

Этот разговор мог бы продолжаться до вечера. Но мне надо было торопиться.

Фраза, готовая сорваться с моего языка, мешала мне дышать. Если ты все испортишь… Дальше слова не находились. Потому что это была бы уже угроза. Я бы сделала это, обязательно. Если он способен на то, чтобы причинить мне боль, рассуждала я, тогда что же может остановить меня заявить на него об изнасиловании? Он следил за мной все утро, он знал, что я ношу в себе его семя, что я не принимала душ. И он понимал, что это не потому, что я пренебрегаю гигиеной. Его семя во мне – улика, способная разрушить, по большому счету, всю его жизнь, я уж не говорю о карьере.