Старая барыня
Шрифт:
– Ой, чтоб вас, псы, испугали!
– воскликнула Грачиха.
– Кто мне смеет водки не давать?
– осипло проговорила растрепанная фигура.
Я догадался, что это был охотник с хозяином.
– Пошел, пошел в свое место, господа здесь, - проговорила Грачиха.
Охотник обвел избу своими воспаленными глазами и остановил их на мне; потом, приложив руку к фуражке, проговорил:
– Честь имею явиться: гусарского Ермаланского полка рядовой! Здравствуйте, дедушка и бабушка!
– прибавил он и потом опустился на лавку около старушки, схватил ее за руку и поцеловал; при этом у него навернулись слезы.
– Дедушка
Клинообразный мужик стоял в недоумении.
– Пошел! Марш!
– крикнул охотник.
Хозяин ушел.
– Дедушка мой, министр, изволил приказанье отдать, чтоб быть ему по торговой части: "Галстуки, платки, помада самолучшие; пожалуйте сюда, господин, сделайте милость, пожалуйте сюда!" - говорил охотник, встав и представляя, как купцы зазывают в лавку, - плутовать, народ, значит, обманывать, - не хочу! Володька Топорков пьяница, но плутом вот этаким не бывал, - воскликнул он, указывая одною рукою на дедушку, а другой на возвращающегося хозяина, который смиренно подал ему торбан.
– Мы у Мясницких ворот в трактире жили, - продолжал он, - там наверху, в собачьей конуре, ничего - играть можем, а уж плутовать не станем, - шалишь! А сыграть сыграем, - заключил он и действительно взял несколько ловких аккордов, а потом, пожимая плечами, запел осиплым голосом:
Куманек, побывай у меня,
Разголубчик, побывай у меня!
Что ж такое, побывать у тебя,
У тебя, кума, вороты скрипучи,
Скрипучи, пучи, пучи, пучи, пучи
– Ну, паря, хороша песня, эку выучил! У нас пьяный мужик лучше того споет, - отозвалась Грачиха.
– Погоди, постой, слушай - произнес мрачно Топорков и потом опять, сделав несколько аккордов, запел:
Из Москвы я прибыл в Питер,
Все по собственным делам,
Шел по Невскому проспекту
Сам с перчаткой рассуждал,
Что за чудная столица,
Расприкрасный Питембург.
– Хорошо?
– спросил Топорков, остановясь.
– Нет, и это нехорошо, на балалайке хорошо играешь, а поешь нескладно!
– отвечала Грачиха.
– Постой, садись около меня, - проговорил гуляка и, взяв Грачиху за руку, посадил рядом с собой.
– Слушай, - произнес он и начал заунывным тоном:
Туманы седые плывут
К облакам,
Пастушки младые спешат
К пастушкам.{430}
Но эта песня уж, кажется, и самому Топоркову не понравилась; по крайней мере он встал, подал с пренебрежением торбан хозяину и, обратившись ко мне, сказал:
– Позвольте на тиатре разыграть?
И потом, не дожидаясь ответа, снова встал в позу трагиков и начал:
Спи, стая псов!
Спи сном непробудным до страшного суда,
Тогда воскресни и прямо в ад, изменники,
И бог на русскую державу ополчился!
Он попустил холопей нечестивых
Торжествовать над русскою землей.
Говоря последние слова, Топорков опять указал на деда своего и на хозяина.
– Эк его благует, словно леший, - заметила Грачиха, покачав только головой.
Топорков посмотрел на нее мрачно, опустился на скамейку около бабушки и положил к ней голову на плечо, потом, как бы вспомнив что-то, ударил себя по лбу и проговорил, как бы
больше сам с собой:– Где мои деньги? Кто мне смеет водки не давать?
– Батюшка, Володюшка, тебе вредно, - говорила старуха, приглаживая растрепанные волосы внука.
– Деньги твои у меня, да я тебе не даю, тебе на службе пригодятся.
– Бабушка! Не у тебя деньги!
– воскликнул Топорков.
– Я знаю, у кого деньги, ну, бог с ним! Меня продали, бог с ним. Иосифа братья тоже продали, бог с ним. Не надо мне денег!
– заключил гуляка и потом, ударив себя в грудь, запел:
Русской грудью и душою
Служит богу и царям.
Кроток в мире, но средь бою
Страшен, пагубен врагам.
Оглушенный этим пением и монологами, я, впрочем, не переставал глядеть на слепца. Ни мои расспросы, ни колкие намеки Грачихи, ничто не могло так поколебать его спокойствия, как безобразие внука. С каждой минутой он начинал более и более дрожать и потом вдруг встал, засунул дрожащую руку за пазуху, вытащил оттуда бумажник и, бросив его на стол, проговорил своим ровным тоном:
– Нате, возьмите ваши деньги!.. Алена Игнатьевна, уведите меня отсюда куда-нибудь, уведите, - проговорил он умаляющим голосом.
– Будто?
– произнес с насмешкою внук.
Старик ничего ему не ответил и, не ощупав даже палкою, перешагнул через скамью и быстро пошел по избе. Алена Игнатьевна последовала за мужем.
– Покойной ночи, королева!
– проговорил им вслед Топорков.
Грачиха с своей неизменной правдой начала тотчас же бранить его.
– Пошто, пес, дедушек обижаешь и печалишь? Балда, балда и есть, не даст тебе бог счастья и в службе, коли стариков не почитаешь, пьяный дурак!
Топорков слушал ее, понурив голову.
– Деньги вы возьмете или мне прибрать прикажете?
– спросил клинобородый хозяин.
– Сам приберу, - проговорил Топорков и спрятал бумажник в карман. Иосифа братья продали, а я эти деньги бабушке отдам. Хозяин-дурак, пойдем, куда сказано.
– Пойдемте-с, - проговорил смиренно мужик, и они ушли. Я тоже ушел в свою комнату. Из-за дощаной перегородки в соседнем нумере слышались, вместо крикливых возгласов гуляки, истовые слова молившегося старика: "Боже, милостив буди мне грешному! Боже, очисти грехи мои и помилуй!"
И затем все смолкнуло, и только по временам долетал до меня голос бранящейся или просто разговаривающей Грачихи с подъехавшими мужиками-обозниками. Через четверть часа заложили моих лошадей, и Грачиха содрала с меня денег сколько только могла, и когда я ей заметил:
– Старая, много берешь.
– Полно-ка, полно, много берешь, ишь во каких енотах ходишь, а я вон целый век в полушубчишке бегаю. Много с него взяла, - отвечала она и, впрочем, усадила меня с почтением в сани, а когда я поехал, она только что не перекрестила меня вслед.
ПРИМЕЧАНИЯ
СТАРАЯ БАРЫНЯ
Впервые рассказ появился в журнале "Библиотека для чтения" (1857, No 2). Был закончен 1 января 1857 года. В дальнейшем текст произведения значительной доработке не подвергался.
Чернышевский считал рассказ превосходным. "Старая барыня" принадлежит к лучшим произведениям талантливого автора, а по художественной отделке эта повесть, бесспорно, выше всего, что доселе издано г. Писемским"*.
______________
* Н.Г.Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. IV. М., 1948, стр. 722.