Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

За длинную дорогу мужики свыклись с ним. Кто хоть раз испытал трудности и тяготы долгого пути, тот понимает, насколько нужен умный советчик, бывалый человек. Таким и был Тимофей.

И на этот раз, рассерчав на старика из управы, мужики хотели спросить у Балаша, как быть дальше. То ли урядника обождать, то ли на промысел ближний подаваться, или лучше здесь, в волости, к именитым рыбникам внайм идти. Глядь, а Тимофея-то и нет. И не приметил никто, куда подевался он. Кажется, только что терся в толпе, а уж нет.

— Увертлив, черт.

— Без шума ушел. Чисто…

— С хитринкой Тимофей-то, подико-от.

…Тимофей

Балаш тем временем шел по берегу протоки, вдоль бесконечного ряда тесовых изб, глазеющих на речку темными пятнами окон. Между домами и берегом тянулись мелкие ларьки, торговые палатки, склады с лесом, пенькой, смолой и прочим ходовым накануне весенней путины товаром. На льду стояло множество санных подвод — рыбаки с низовых сел приехали, кто за лесом, кто за гвоздями, кто за ловецкой сбруей.

Тимофей потолкался в шумной торговой толпе, походил вдоль ларьков и палаток, надышался терпким смолистым воздухом. Увидев мальчишку лет десяти — двенадцати, поманил к себе:

— Поди-ка сюда.

Посиневший от холода белобровый мальчуган в подшитых отцовских валенках недоверчиво покосился на незнакомца.

— Да ты не боись. Не кусачий я. Скажи-ка лучше, где тут харчевня или кабак какой?

Идти пришлось долго. «Волость, — думал про себя Балаш, — а растянулась — ни конца ни края. Иной уезд меньше. Крепко отстроились».

Кончился торговый ряд. Ниже, вдоль берега, на клетках стояли поднятые из воды морские реюшки и стойки да мелкая речная посуда. Среди этой разномастной рыбацкой флотилии глыбой возвышался буксирный колесный пароходик. Корпус деревянный. Осмолка местами стерлась, обнажив светло-серые ссадины старых досок. Измочаленные плицы колес застыли в недвижности, палубу запорошил снег.

…Харчевня гудела потревоженным ульем. Едва Тимофей перешагнул через порог ее, в нос ударил тяжелый запах табачного дыма, водки, жареного мяса и рыбы. Балаш с трудом отыскал свободный столик, присел. К нему подбежал хозяин заведения. Он был чрезмерно толст, но удивительно суетлив и словоохотлив.

— Закусить? Это мы мигом. Располагайтесь. Пива или белой? Сию минутку. Глашка, — закричал он, наполовину скрывшись в дверях, — живо судака заливного да борща. — А сам метнулся за стойку, на которой стояла целая батарея всевозможных бутылок.

Тимофей в ожидании, когда ему подадут, осмотрелся. За соседним столом сидели двое: здоровенный молодой казах и рыжебородый низкорослый крепыш лет тридцати. На столе две пустые бутылки, в руках — граненые стаканы с водкой. Оба собеседника изрядно выпивши.

— Мужик ты что надо, Амир, — мычал рыжебородый. — Карсак, а хороший. Люблю я тебя. — И полез целоваться.

— Карсак — не человек? Такой же голова, такой же рука-нога… Только язык другой и глаз узкий. Ты, Петряй, много арака ашал, аул пора ехать.

Рядом, за другим столом, — щупленький старичок философствовал:

— Каспицкая рыба, слыхал я от калмыков, самая что ни на есть первущая. Ни гличанин, ни япошка не имеют таку, как наша.

— Ни-ни, — соглашались с ним.

— Кишка, стало быть, тонка.

— Морюшко наше не зря золотым дном окрестили…

Его перебил по-женски высокий голос:

Седни чаю не пила, Самовар не ставила. Свово
милка не видала,
Меня скука смаяла.

Появилась полная девка с покатыми и узкими плечами, чуть раскосая, с чересчур курносым носом. Она поставила перед Балашом дымящиеся щи и рыбу. И едва отошла, подбежал хозяин с графинчиком.

— Дочь? — спросил Тимофей, кивнув на девку.

— Сирота. Приютил ее. Пропала бы иначе.

— А ты-то женат?

— Овдовел. Не везет мне, милай, с женами. Троих пережил. Не держатся…

«Потому и приютил», — подумал Балаш. Спросил:

— Рыбаки как? Заработки есть?

— Зимой туговато. А весной… Весна, у нас говорят, прибытком красна.

— А народ?

— Удалой, скажу тебе, народец. Особливо синеморские. Село такое есть — Синее Морцо — ниже по протоке, верст пятнадцать отсюдова к морю. Беда народ: в дырявой посудине на семисаженную глубь бегают. Отчаянно живут. Оттого и сухопайщиков там много.

— Кого? — не понял Балаш.

— Разорившихся. Море не шуткует. Останется человек ни с чем, идет внайм, за пятую долю…

Балаш запоминал все слышанное. Когда основательно подкрепился, собрался уходить. Расплачиваясь с хозяином харчевни, переспросил:

— Как в Синее Морцо попасть?

— На ночь глядя куда же ты? — искренне удивился тот.

— Легкий я на ноги. Благодарствую за привет и слова бодрые. Будешь коли в Морце этом самом… заходи. Спроси Тимофея Балаша.

— Да ты разве тамошний?

Балаш подумал и ответил твердо:

— Так и спроси: где, мол, Тимофей Балаш живет?

Вышел на морозный воздух, спустился на лед, отыскал санный след и зашагал вниз по протоке.

— Должны знать, — вслух рассуждал он. — Будут знать!

…Раздувался ветер. Небо заволакивало по-зимнему тяжелыми серыми тучами.

4

На дворе конец февраля, до путины весенней надо еще ждать да ждать. Лед в нынешнюю зиму нарос по колено, распалится не скоро. И все же рыбаки загодя до теплых ветров и чистой воды в свободные дни готовятся к весне: латают видавшие виды суденышки, приводят в порядок сети. А те, кто внайм подаются, уже сейчас сбиваются в небольшие артели, сговариваются, на каких условиях и от кого выходить на путину. Условия, впрочем, у всех одни: заработал рубль — двугривенный твой. Больше никто не даст, жмутся — просить и уговаривать бесполезно. На что уж Илья Лихачев, или, как называют его в селе, Лихач, крупный мужик, жилистый, золотой, можно сказать, работник, и ему ни копейки не накинут.

В прошлом году ходил он договариваться к Ляпаеву. Мамонт Андреевич принял его вроде бы радушно: в дом провел. Илья прежде никогда не был у Ляпаева и потому очень удивился множеству деревянных филенчатых дверей, наполовину забранных цветными и ажурными стеклами, ярким рисунчатым шпалерам, разным во всех комнатах.

Его допустили лишь в заднюю, но сквозь приоткрытые двери он все же кое-что успел заметить. Поразила обстановка. Пока Мамонт Андреевич сбрасывал с себя полушубок и стряхивал снег с белых валенок, Илья успел осмотреть горницу. Посреди стоял овальный раздвижной стол на трех точеных ножках, сходящихся книзу, словно ветви дерева в единый ствол. В простенках — комод красного дерева, высокая горка, полная золоченой посуды, картины в массивных резных рамках.

Поделиться с друзьями: