Старая музыка и рабыни

– Нам нужно перебраться в тень, Гана, – сказал Эсдан. – Метой, вы можете встать?

Он спотыкался и пошатывался, но шел самостоятельно, и они перебрались в тень садовой ограды. Гана отправилась поискать воды. Камза держала Рекама на руках, крепко прижимая к груди, заслоняла его от солнца. Она уже долго ничего не говорила. Когда они усаживались, она сказала полувопросительно, безучастно оглядевшись по сторонам:

– Мы здесь совсем одни.

– Наверняка и другие остались. В бараках, – сказал Метой. – Еще объявятся.

Вернулась Гана; ей не в чем было принести воды, но она смочила свой платок и положила прохладную влажную ткань на лоб Метоя. Он вздрогнул.

– Когда ты сможешь ходить лучше, мы пойдем в домашние бараки, вольнорезанный, – сказала она. – Там мы найдем кров.

– Я вырос в домашних бараках, бабушка, – сказал он.

И наконец, когда он сказал, что может идти, они начали свой колченогий и прерываемый остановками спуск вниз по тропе, которую Эсдан смутно припоминал, по тропе, ведущей к клетке-сгибню. Путь был долгим. Они подошли к высокой стене, окружавшей бараки, к распахнутым воротам.

Эсдан оглянулся на мгновение, чтобы взглянуть на развалины большого дома. Гана остановилась рядом с ним.

– Рекам умер, – сказала она еле слышно.

У него перехватило дыхание.

– Когда?

Она покачала головой.

– Не знаю. Она хочет удержать его. Когда она перестанет удерживать его, она его отпустит. – Гана глядела в открытые ворота на ряды хижин и бараков, на высохшие грядки, на пыльную землю. – Многажды много младенчиков лежат здесь, – сказала она. – В этой земле. Двое моих. Ее сестры.

Она вошла в ворота следом за Камзой. Эсдан постоял в воротах и пошел делать то, что было ему по плечу: копать могилу для ребенка и вместе с остальными ждать освобождения.