Старая сказка

Маргерита услышала первые ноты вступления. Она глубоко вздохнула, расправила плечи и шагнула на сцену, позволяя своему голосу взлететь вслед за музыкой. Лучо в восхищении смотрел на нее, и глаза его светились любовью и нежностью. Она улыбнулась ему в ответ.

«Сбылась моя мечта, — подумала она, — я пою перед королями и королевами. Я могу путешествовать по всему миру, посмотреть на слонов и верблюдов, если мне того захочется, подняться на самые высокие горы и потрогать небо, и увидеть океаны, водопадом обрывающиеся за край земли.

Меня зовут Маргерита.

Я — любима.

И свободна».

Постлюдия

…Я искупила свою вину И голову свою несу легко, Словно пылинку, Как голодная девушка Среди кустов терновника, Чьи губы и кончики пальцев Окрашены соком ягод. Долгие годы я мечтала об этом: О зеленых, смеющихся Руках старых деревьев, Простертых надо мной. И тень моя теряется среди них.

Лиза Русс Спаар. Срезанный рапунцель

Вкус меда

Замок Шато де Казенев, Гасконь, Франция — июнь 1662 года

Я всегда любила поболтать, а уж сказки были моей страстью.

— У тебя мед на язычке, ma fille, — сказала однажды мама. — Родись ты сто лет назад, то могла бы стать трубадуром.

— Девочки не могут стать трубадурами, — заявила Мари, презрительно задрав нос.

— Могут, и еще как, — возразила мать. — Некоторые известные трубадуры были как раз женщинами. Их называли «trobairitiz», [195] и они написали много прекрасных песен и поэм, дошедших до наших дней. Моя мать напевала мне одну, сочиненную графиней де Диа, а я пела ее вам, когда вы были совсем еще маленькими. Помните?

195

Так назывались на провансальском (окситанском) диалекте Южной Франции женщины-трубадуры в XII–XIII вв.

Мы с сестрой дружно покачали головами.

Мать негромко запела:

— Ты даришь радость и смех тысячам тех, кто только что плакал.

— Да-да, что-то припоминаю, — с изумлением протянула я, когда в памяти моей всплыли смутные воспоминания детства.

— Трубадуры странствовали от одного королевского двора к другому, они рассказывали истории и пели песни. Часто они передавали и новости, которые в смутные времена облекали в форму легенд и народных сказок. Иногда они навсегда оставались при дворе какого-нибудь короля, но остальные трубадуры доходили до самого края света.

— Вот это занятие мне по душе, — с непоколебимой решимостью заявила я. — Я стану… как называется женщина-трубадур?

— Trobairitiz, — сказала мать. — Это на окситанском диалекте.

— Trobairitiz, — медленно повторила я, пробуя незнакомое слово на вкус.

— Но ведь трубадуров больше нет, правда, мама? — поинтересовалась Мари. — А если бы и были, то девочкам не разрешали бы ими становиться.

— Вероятнее всего, нет, — с грустью согласилась мать.

— Все равно я стану трубадуром, — решительно заявила я.

Мать улыбнулась и ласково взъерошила мне волосы.

— Уверена, так оно и будет, ma fifille, умница ты моя. В этом мире можно добиться чего угодно, если только не терять мужества и присутствия духа.

Аббатство Жерси-ан-Брие, Франция — апрель 1697 года

Я лежала на тощем жестком тюфяке, глядя на высокие каменные арки над головой, едва видимые в полумраке ночи. Глаза щипало от слез, а в горле застрял комок, словно кусок непрожеванного яблока. В детстве я думала, что передо мной открыты все пути, меня ждет мир бесконечных возможностей с замками и горными вершинами, увенчанными снежными шапками, цветущими лугами и зелеными долинами, каскадами водопадов и глубокими потайными ущельями, на дне которых покоятся кости великанов. А сейчас моя жизнь превратилась в унылое и серое существование без цели и смысла. Над нею властвовали колокольный звон, молитвенное пение и тяжелые двери, обитые железом, с замками, запертыми на три оборота ключа. Я попала в клетку, из которой не было выхода.

Я думала о той странной сказке, которую рассказала мне сестра Серафина. О маленькой девочке, запертой в башне без дверей и лестниц. Она пела, и песня ее была услышана. Она лишила покоя случайного слушателя в лесу. И он пришел и помог ей бежать. Но я не умела петь. Кто мог услышать меня здесь, в тюрьме, кроме других заключенных? Только Бог.

Я глубоко вздохнула и прижала пальцы к мокрым глазам, а потом, отняв кончики, поняла, что у меня кружится голова. Я заморгала и запрокинула голову. Надо мной луч рассветного солнца проник в комнату сквозь сводчатое окно в стене за спиной. Перед тем как лечь спать вчера вечером, я постаралась распахнуть окно как можно шире в надежде проветрить помещение и увидеть звезды. Но все мои усилия оказались напрасны — окно приоткрылось на несколько дюймов, образовав щелочку, в которую я даже не смогла просунуть руку. Тем не менее она оказалась достаточно широкой, чтобы в нее заглянуло утреннее солнце, и вот в луче золотистого света медленно затанцевали три пчелы.

Я замерла, чувствуя, как меня пробирает доселе незнакомая дрожь, отчего волосы на затылке и на руках встали дыбом. Пчелы переливались искорками, подобно драгоценным камням, янтарно-оранжевые с черными полосками, и крылышки их вспыхивали блестками солнечного огня. Глаза их были огромными, темными и блестящими. Повиснув на мгновение над моей головой, они, пожужжав от избытка жизненных сил, по очереди поднялись к окну и вылетели наружу.

«Они полетели в сад», — подумала я. Не раздумывая, я опустила ноги на пол, подхватила тяжелую накидку, сабо и босиком, потихоньку, зашагала по узкому проходу между натянутыми простынями. До меня донесся чей-то вздох и шуршание соломы, когда одна из монахинь заворочалась во сне. Каменные плиты под ногами отдавали таким холодом, что мне казалось, будто я иду по лезвию ножа.

Проскользнув по спящему монастырю, я подошла к двери, у которой на мгновение задержалась, боясь, что она будет заперта, но все-таки повернула ручку. Дверь открылась, и я шагнула через порог в серые рассветные сумерки. Над темными стенами монастыря нежнейшими пастельными тонами голубело небо. Сводчатые окна спальни отражали солнечные лучи, и воздух благоухал цветами яблочного дерева и фиалок. Я вдыхала его полной грудью, вспоминая мать. «У тебя мед на язычке…» — повторила я мамины слова.

И вдруг сердце мое учащенно забилось. По коже пробежали мурашки, и я почувствовала, как все тело, от самых пяток до кончиков волос, откликается на глухой вибрирующий гул, который исходил, казалось, из-под земли, словно какой-то великан застучал в исполинский барабан. Это было страшно и возбуждающе одновременно. Что-то происходило, вот только я не понимала, что именно. Гул стал глубже. А потом я увидела странное темное облако, похожее на цветочный ураган, в дальнем конце сада. В воздухе пьяно кружили пчелы. Их были сотни и тысячи.

В тот миг я ощутила себя невероятно живой и безумно уязвимой. Кончики пальцев отозвались нервным покалыванием, под ложечкой засосало, сердце запело. Еще несколько секунд я стояла в нерешительности, а потом повернулась и побежала обратно в монастырь. Я знала, где расположена келья сестры Серафины; я видела, как она возвращалась туда после всенощной молитвы. Поначалу я тихонько поскреблась в дверь мизинцем, но потом, вспомнив, что нахожусь не при дворе, отбила быструю дробь костяшками пальцев, испытав при этом странное чувство освобождения. Выждав мгновение, я постучала снова.