Старая сказка
Шрифт:
Должно быть, я испуганно отпрянула. Мне приходилось слышать рассказы о женщинах, которые силой или обманом заставляли девушек заниматься проституцией, и я вдруг уверилась, что именно с этой целью она и заманила меня в свой сад.
— Не бойся, — сказала синьорина Леонелли. — Я стала куртизанкой только потому, что моя мать умерла, когда я была совсем еще маленькой. И я никого не собираюсь силой заставлять заниматься тем же. Ты очень красива, и тебя ждет успех, если ты этого захочешь, но, судя по выражению твоего лица, подобное занятие тебя не прельщает.
Я покачала головой.
— Так чего же ты хочешь, Паскалина?
Я вспомнила доброго
— Я хочу иметь дом. И мужа, который любил бы только меня одну.
— Я могу помочь тебе, — сказала синьорина Леонелли. — Но ты должна пообещать, что заплатишь мне за услугу, когда придет время.
Через неделю я вновь стояла на мосту Риальто-Бридж с букетиком маргариток. Я вымыла лицо и голову в колодце в центре campo, [64] и теперь волосы мягким рыжим водопадом ниспадали мне на спину. Ко мне подошли несколько мужчин, полагая, что я хочу продать свое тело, но я прогнала их прочь. Я ждала молодого человека, который дал мне монету.
Наконец он появился — высокий, привлекательный, с темными кудрями и благородным носом, одетый в красивый красный дублет. Я робко шагнула ему навстречу, протягивая букетик маргариток.
64
Площадь в Венеции (итал.).
— Купите мои цветы, благородный господин!
Глаза его весело блеснули.
— Как вас зовут? — поинтересовался он, роясь в карманах в поисках монеты.
— Паскалина.
— Пасхальный ребенок, [65] не так ли?
Я кивнула, хотя на глаза мне навернулись слезы, стоило мне только подумать о своих родителях, которые любили меня и дали мне имя, и чьи обглоданные кости теперь гнили в смертной яме.
— Вы — само воплощение весенней красы, — негромко произнес молодой человек, протягивая мне монету.
65
Ребенок, рожденный на Пасху.
Когда я передавала ему цветы, наши руки на мгновение соприкоснулись. Я отпрянула, чувствуя, как между нами проскочила искра, как случалось иногда, когда я расчесывала волосы.
Он пристально взглянул на меня.
— Где вы живете?
— Нигде.
— Но вы должны где-то жить.
— Мой дом там, где я могу приклонить голову. В церкви, на крыльце дома или под мостом.
— Разве у вас нет семьи, родных?
— Они все умерли.
— Бедняжка. — Похоже, он искренне сочувствовал моему горю.
— Должно быть, у Господа были на то свои причины. Я не в силах представить, каковы они, но мне остается верить, что они достаточно веские, иначе я возненавижу Его за то, что он забрал моих родителей.
Он кивнул, и на лице его отразилось сострадание.
— Я иногда жалею, что не умерла вместе с ними, — с горечью вырвалось у меня.
— Не говорите так. Лучше все-таки оставаться живой, не так ли?
Я покачала головой и отвернулась.
— Мне очень жаль. Надеюсь… у вас все наладится.
Вместо ответа
я лишь пожала плечами. Постояв еще немного, он ушел, оставив меня одну, с монетой в руке.Через неделю я вновь ждала его с очередным букетиком маргариток. На этот раз он сразу же подошел ко мне и сказал:
— Паскалина, я беспокоился о вас. У вас все в порядке?
На сердце у меня потеплело. Я улыбнулась ему и кивнула.
— Я в первый раз вижу, как вы улыбаетесь.
— А мне впервые хочется улыбаться. Вы купите мои цветы?
— С удовольствием.
Мы стояли и разговаривали о погоде, о цветах, о том, что я буду делать со своей монетой, а потом он сказал:
— Я должен идти, иначе я опоздаю. Вы придете… придете сюда еще раз?
Я кивнула. Уходя, он оглянулся, и взгляды наши встретились. Он улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ.
На следующей неделе наступил Иванов день. [66] Я пошла на луг и нарвала столько маргариток, сколько смогла унести, а потом стала ждать его на мосту. Вскоре я увидела, как он с радостной улыбкой спешит мне навстречу.
— Я подумала, — сказала я после того, как мы немного поговорили, — что, быть может, вы захотите посмотреть, где я живу.
66
24 июня, рождество пророка Иоанна Предтечи, крестившего Иисуса Христа.
Он отступил на шаг и нахмурился.
Я гордо выпрямилась и приподняла подбородок.
— Я не собиралась… предлагать вам свое тело, если вы подумали об этом. Неужели я стояла бы на улице, продавая луговые цветы, если бы занималась этим ремеслом? Я бы жила в хорошем доме, носила бы шелка и атлас и ела бы язычки ласточек. Я бы заработала целое состояние, если бы решила стать куртизанкой. Но вот я стою перед вами босиком и в лохмотьях, питаясь отбросами из сточной канавы. — Глаза мои наполнились слезами, и я повернулась, чтобы уйти.
Он схватил меня за руку.
— Простите, я не хотел оскорбить вас.
— Вы были очень добры, — сказала я, не глядя на него. — Вам необязательно покупать мои цветы. Я всего лишь хотела поблагодарить вас.
Он отпустил мою руку и поклонился.
— Прошу прощения. Разумеется, я пойду с вами.
Когда мы сошли с моста, я робко заметила:
— Я даже не знаю, как вас зовут.
Он улыбнулся.
— Меня зовут Алессандро.
— Красивое имя. Оно мне нравится.
— Так звали отца моего отца, — пояснил Алессандро. — И, скорее всего, отца его отца тоже.
— Пойдемте сначала на рынок. Я покажу вам, что сделаю с монетой, которую вы мне дали.
Я купила свежего хлеба, головку чеснока, кружок сбитого масла, завернутого в муслин, и рыбу. Он вызвался нести покупки, и я улыбнулась, глядя на него — с букетиком маргариток в одной руке и рыбой, болтающейся в другой, он выглядел очень смешно. Он тоже улыбнулся мне и расхохотался, и я едва не рассмеялась в ответ.
Я привела его в маленькое гнездышко, которое соорудила для себя на крытой галерее старой заброшенной церкви. Дверь была заперта, в замочной скважине колыхалась паутина. Я притащила старую дверь и загородила ею вход, а потом завалила его досками и прочим хламом, чтобы он походил на кучу мусора. Чтобы попасть внутрь, Алессандро пришлось опуститься на колени. Он выпрямился, отряхнул панталоны, огляделся по сторонам, и на лице его появилось странное выражение.