Старая Земля (Лунная трилогия - 3)
Шрифт:
– Прости меня!
– прошептал Яцек.
– Мне не за что тебя прощать, брат мой...
– Я вспылил...
– Знаешь, это просто смешно,- добавил он через минуту, медленно усаживаясь на стул, - я так разговариваю с тобой, как будто обвиняю тебя в том, что ты не можешь совершать чудес...
И быстро замолчал, вспомнив, что этот буддист на его глазах уже неоднократно их совершал...
– Ничего не понимаю!
– вслух сказал он, хотя говорил только самому себе.
Ньянатилока стал серьезным.
– Однако ты легко мог бы понять это, -если бы только захотел...
–
– Нет. Я не совершаю чудес. Их вообще никто не совершает по той простой причине, что совсем не является чудом господство духа над видимостью и не выходит за границы законов вечной жизни... А если я отказываю тебе...
– Да, почему ты мне отказываешь?
– повторил Яцек.
– Послушай меня.
Ньянатилока подсел к нему и, обе руки оперев на подлокотники, заговорил, не отводя глаз от его лица;
– Ты хочешь немедленно отправиться на Луну за своим приятелем вследствие полученных известий. Я уже помог тебе один раз мысленно оказаться там и посмотреть глазами твоей души на действия твоего приятеля, но тебе недостаточно этого. Ты хотел бы быть там облеченным в ничтожную форму, которую ты называешь своим телом, и иметь возможность действовать: движением, словом. Не думаю, чтобы это было необходимо и помогло твоей душе - а ведь о другом здесь и речь не идет.
– Как же не идет? Речь идет о моем друге, который нуждается моей помощи.
– И чем ты ему поможешь? Тем, что возьмешь с собой свою убийственную машину и уничтожишь всю Луну, чтобы спасти его, если ему что-нибудь угрожает? Впрочем, откуда ты знаешь, что там на самом деле происходит? Вчера в моем присутствии ты разговаривал с карликами и из того, что от них услышал, делаешь вывод, что твой Марек намеренно или невольно вторгся в жизнь лунного народа и оказывает на него свое влияние. И что ты теперь хочешь сделать? Оказаться рядом с ним и помочь ему, чтобы на Луне быстрее все стало так же, как на Земле? Или ты думаешь, что все происходящее здесь - прекрасно?
– Может быть, Марека нужно спасти от опасности,- уклончиво проговорил Яцек.
– Зачем? А если таков его жребий, который он уже принял на себя? Не мешай ему умереть, потому что, быть может, ему это нужно. Ты уверен, что твой приятель сумеет сделать больше, оставшись живым, нежели светлая легенда о нем, которая будет передаваться из поколения в поколение? Ты хочешь оборвать ее в зародыше? Уничтожить? Сделать невозможной?
Он подошел к сидящему со склоненной головой Яцеку и положил обе руки ему на плечи.
– Послушай меня! Не думай о Луне, не думай о других планетах: ты вскоре узнаешь их! Не мешай тому, что происходит, даже если имеешь возможность это сделать! Не надо мешать ничему, потому что не имеет значения то, что происходит вокруг нас, важно только то, к чему мы стремимся в душе...
Яцек поднял голову. Он чувствовал, что Ньянатилока стоит за ним, но не смотрел на него, только напряженно глядел на противоположную стену, где висело несколько портретов.
– Откуда ты знаешь, что здесь не идет речь обо мне самом?
– спросил он.- Может быть, я как раз хочу убежать?
– Не убежишь. Нужно смотреть в лицо всему, что тебя встречает, и через все проходить, не отворачиваясь. Без усилий,
без радости. Быть самим собой.Он еще больше наклонился. Яцек уже не был уверен, слышит ли он его голос или только шелест своих мыслей, разбуженных каким-то удивительным толчком.
– Ты получаешь все только тогда, когда ничего не желаешь. Нужно стать бесстрастным, как пространство, беззаботным, как свет, знающим, а не исследующим, как Бог!
Мысли Яцека текли куда-то в неопределенную и размытую даль.
Знающим, а не исследующим!
Творцом собственной истины, которая одновременно является истиной пространства, замыкающегося в человеке...
Вместо поиска чужих истин, которые ничем не являются, только пустотой, видимостью!
А собственная правда - это вера!
Любая вера, но вера творческая, сильная, сформировавшаяся в душе и бесспорная - и именно поэтому являющаяся непоколебимой истиной!
Значит, знать, а не исследовать!
Творить, а не искать.
Мыслить, а не сомневаться.
Где путь к этому чуду?
Ньянатилока однажды сказал: "Нужно научиться быть одиноким среди любой толпы, а вы даже в глухой чаще одинокими быть не умеете".
Он сказал это на берегу Нила, когда от развалин храма Изиды возвращалась Аза...
– Ваше Превосходительство...
Яцек вздрогнул и поднялся. В дверях стоял неподвижный лакей.
– Что случилось?
– Мы беспокоились, что Ваше Превосходительство не спустились на ночь в свою спальню... Яцек неторопливо отмахнулся.
– Что нового?
– Госпожа Аза...
– Что? Приехала?
– Да. Специальным поездом сегодня утром. Мы хотели разбудить Ваше Превосходительство согласно поручению, но спальня была пуста, а сюда мы не осмелились зайти.
– Где сейчас госпожа Аза?
– По вашему распоряжению несколько дней назад ей приготовлены комнаты. Она приказала передать, что через час будет завтракать и надеется встретиться с Вашим Превосходительством...
После ухода лакея Яцек повернулся к Ньянатилоке. Он пристально смотрел на его лицо, как будто хотел понять, какое на него произвело впечатление это известие о прибытии в гости знаменитой певицы, но его лицо было спокойным, безмятежным и, как обычно, непроницаемым. Даже обычная улыбка не сходила с его губ, в глазах же не было ни возмущения, ни грусти, ни даже снисхождения...
– Ты спустишься сейчас вниз, брат?
– спросил он безразличным на вид голосом.
Тем временем Аза уже ждала в столовой, расположившись свободно, как в собственном доме. Она сбросила дорожную одежду и, одетая в легкое утреннее платье с ароматной сигаретой в губах, сидела в глубоком, кожаном кресле. Перед ней на столе, накрытом старинной узорчатой льняной скатертью, сверкал серебряный чайный сервиз и тяжелые хрустальные вазы с разными фруктами и сластями. Она отодвинула чашку с недопитым китайским чаем и, откинув голову на спинку кресла, смотрела полузакрытыми глазами на голубой дымок египетской сигареты, который медленно поднимался к резному потолку. Она положила одну ногу на другую; среди волн светлого шелка виднелись две стройные лодыжки в черных блестящих чулках и маленькие стопы, обутые в золотые туфельки.