Старьевщики
Шрифт:
– Старьевщики? У нас? – переспросила она. – Нет, на самом деле? Так чего же я стою?
Валька мощно оттолкнулась упругими ягодицами от стены и рванула на выход, едва не сбив с ног последнего по счету, но совершенно не по значимости члена педагогического коллектива – нашего завхоза, физкультурника и трудовика Василия Никодимовича Савраскина. Можно просто Никодимыча, но чаще – Крокодилыча.
Такое необычное прозвище завхоз получил от своего портфеля натуральной крокодиловой кожи, привезенного из Египта. Там Никодимыч помогал братскому арабскому народу строить плотину и социализм. С плотиной получилось, с социализмом – не очень. Однако Савраскин успел привезти из жаркой страны помимо фальшивых Анубисов и гипсовых, крашеных под золото пирамидок много полезных вещей, в том числе импортный приемник «Панасоник» и этот самый портфель, которым очень гордился и без необходимости из рук его не выпускал. И вот на какой-то областной
С тех пор и прилипло. Стал Никодимыч Крокодилычем. Да он особо и не обижался.
Крокодилыч только что провел урок труда с «восьмым» – тремя совершенно отмороженными разбойниками с Новой улицы и тихой девочкой Надей Будаковой – дочерью моих соседей. Урок состоял в том, что Надя мыла полы в коридоре и сенях – раздевалке, а завхоз с разбойниками чинил крышу над библиотекой. Давно пора. На своем опыте знаю, крыша там – караул! Вся в дырах! А еще барский дом называется.
Крокодилыч происходящему в учительской как будто не удивился, мужественно принял Вальку на грудь, одной рукой обхватил ее за талию, второй схватил за руку и, затренькав губами вальс Бостон, сделал с дамой пару вальсирующих па.
– Крокодилыч! Пусти! Не до тебя! – взвизгнула Валька, вырвала ладонь из его мозолистой клешни, схватила пальтишко с вешалки и выбежала в коридор.
– Во дает! – констатировал Крокодилыч, выглядывая в оконце. – Она ж как была в туфлях по лужам побежала. Во наяривает! Ха-ха-ха!
Я тоже глянул в окно. Бегать в туфлях-лодочках по Сосновке в марте? Однако!
– Что с нашей Валентиной случилось, дорогие мои? – спросил Крокодилыч, прижимая ладони к теплой печке. – Что вы со славной женщиной сотворили? Она ж, как локомотив! Как танк! БТР! Чуть с ног не сбила! Ну и урок, скажу я вам, ну и погодка! Март-марток – наденешь двое порток! Руки замерзли, спасу нет. Клавдия Петровна, докладываю! Крыша практически сделана! Еще урок с «девятыми», и за библиотеку можете не волноваться.
– Вы их поймайте еще, этих девятых, – буркнула из своего угла Крупа.
– Не понял! – искренне удивился Крокодилыч.
– Вам, Василий Никодимович, в честь ударного труда весть хорошая! – сказала директриса, перекладывая мышкой карты на мониторе компьютера. – Старьевщики к нам пожаловали.
Ну вот, совсем иная реакция. Услышав про старьевщиков, Крокодилыч на миг замер, потом повернулся к нам лицом, буквально засветившимся блаженной улыбкой.
– Ээээ, уважаемые, я что-то не понял. Первое апреля вроде не сегодня. Шутить изволите?
– Да уж какое там первое апреля, – хмыкнула директриса, – поздравляю вас, Василий Никодимович, и вас, Нина Васильевна, и вас тоже, Роман Валентинович. Дождались! Вот и на нашей улице праздник. Но праздник праздником, но и о работе прошу не забывать. Хотя… Никодимыч, а накапай-ка нам по рюмочке по такому случаю.
– Да, действительно, знаменательное событие, – пробормотал Крокодилыч, сделал понимающее лицо, залез рукой на антресоль, пошарил там, достал большую глиняную бутыль с этикеткой. «Рижский бальзам»! Это чудо, подаренное нашей директрисе во время семинара по линии федеральной программы о реформе сельских школ, откупоривалось только в исключительных случаях: государственного праздника, поощрения нашего коллектива по линии РОНО или премии нежданной.
– Нина Васильевна, выпьете с нами? – предложила директриса под торжественный гимн, раздавшийся из колонок компьютера. Гимн означал, что пасьянс сошелся.
– Клавдия Петровна, как можно сейчас алкоголь? В школе дети! – сказала Крупская.
Мы с Крокодилычем переглянулись. Бунт на корабле?
– Вот и славно, Нина Васильевна, вот и идите к детям! – сказала директриса, глянула на часы и, нажав кнопку звонка, мстительно улыбнулась. Звонок у нас в школе голосистый, я от этого звонка до сих пор вздрагиваю. Крупа хотела было что-то возразить и даже открыла рот, но, наткнувшись на взгляд директрисы, тут же варежку и захлопнула. И правильно!
Нечего переть супротив коллектива! Крупа кряхтя поднялась, взяла с полки журналы. Когда ее туша медленно выплыла из учительской, мы переглянулись, Крокодилыч перекрестился, громко сказал: «За лося», мы дружно чокнулись и выпили.– Ну, мальчики, за работу, – громко сказала директриса, закусывая конфеткой, и мышкой запустила новую партию пасьянса. Я принял у завхоза чашку, поставил ее вместе со своей на антресоль и, взяв журналы «седьмого» и «восьмого», двинулся в кабинет N1.
Вообще-то у нас в школе всего три кабинета. «Первый» – бывшая горница барского дома, где обычно уроки вел я с двумя, а то и тремя классами одновременно. Учил русскому, литературе, истории и прочим гуманитарным предметам. Географию с астрономией тоже осилил. «Второй» – кабинет математики, физики, химии, биологии, где заведовала Валька, и «третий» домоводства, где всю оставшуюся малышню учила уму-разуму Крупа. В советские времена первый кабинет еще использовался как пионерская комната, а потому по стенам висели стенды с клятвами, с пионерами, уверено глядящими в будущее и стучащими в барабаны, со стройками какой-то там по счету ударной пятилетки. Стенды, конечно, от времени потускнели, так что светлое будущее уже не казалось таким светлым, зато печка здесь теплая.
3
За партами в первом кабинете, конечно, никого не было. Зато на доске огромными буквами кто-то написал: «УРА! СТАРЕВЩИКИ ПРИЛИТЕЛИ!!!» Я автоматически исправил в надписи грамматические ошибки, для порядку посидел пять минут, раскрыл оба журнала, поставил напротив фамилий учеников букву «Н» и пошел обратно в учительскую. Но никого из коллег там не застал кроме Клавдии Петровны. Она сидела за своим начальственным столом под открытой форточкой, пялилась в экран монитора и задумчиво смолила беломорину, стряхивая пепел в гипсовую пепельницу в виде человеческого черепа.
Курила она много и давно. Крокодилыч как-то намекнул, что по молодости угодила наша директриса за особую комсомольскую принципиальность на народную стройку в очень дальних и холодных краях. Там и пристрастилась к табачному зелью – окружение было соответствующее. Ее, конечно, потом освободили с полной реабилитацией, но пристрастие к зелью осталось.
Что касается компьютера, то он стоял на столе директрисы сравнительно недавно. До этого он числился за «первым кабинетом», там и находился, служа мне наглядным пособием на уроках информатики. Как ответственный за кабинет, я имел дубликаты ключей, что и позволяло мне потихоньку выходить в интернет через телефонную линию правления. Она, линия, у нас на все село всего одна, а потому радоваться прелестям интернета мне удавалось только глубокой ночью, да и то только по пятницам и вторникам – в мои дежурства. Но год назад зимой какая-то местная гнида попыталась в первый кабинет пролезть. Среда была, а по средам у нас дежурит Крокодилыч. Тот предпочитал школу охранять не изнутри, а снаружи – коротал ночи студеные в теплой кочегарке под самогоночку собственного производства. Вот увлекся и не уследил. Решеточки у нас на окнах хиленькие, разок гвоздодером подденешь, и все! Благо, что воры стекло зацепили – разбудили звоном Крокодилыча, тот тревогу поднял, а так бы прощай компьютер! В общем, отделались малой кровью, однако директриса испугалась и велела хранить мудрую ЭВМ в учительской. Здесь и решетки на окнах надежные, и дверь дубовая. Сначала Клавдия Петровна была к компьютеру равнодушна, а потом попросила меня показать, как «это работает» и подсела на разные пасьянсы-преферансы и теперь целыми днями мышкой щелкала. Даже часы свои по химии-биологии-географии нам с Валькой отдала.
– Что, Клавдипетровна, можно считать, что на сегодня уроков больше не будет? – спросил я, запихнув карты в чуланчик и кладя классные журналы на полку.
– Какие уж тут уроки, Ромочка, раз опухоль болотную нашли, – ответила директриса, не отрывая глаз от экрана, – так что не до уроков теперь. Теперь такое начнется…
Директриса, по ее же словам, считала меня «как за сынка родного» и в тесной компании, не при детях, естественно, часто называла Ромочкой. Она не уточнила, что именно начнется, а лишь намекнула, прикуривая новую папиросу от старой, что раз все дети сейчас у управы, не мешало бы за ними приглядеть. Особенно за младшенькими, потому как на Крупу надежды нет никакой. Я кивнул, накинул на плечи стеганку, вышел из учительской, переобулся в сенях-раздевалке в сапоги. Заранее поежился и вышел на крыльцо. Но на грешную землю сходить не спешил. Присел на перила, прикурил, грустно глянул на здоровенную лужу, которая образовывалась перед крыльцом школы каждую весну с первой оттепели непременно. С лужей боролись, засыпали песком и щебнем, прошлой осенью даже вырыли канавы. Все тщетно, лужа снова победила. Почему-то жалко стало сапог. Они у меня настоящие, как выражается местное население – «чисто яловые». Моя квартирная хозяйка бабушка Пелагея Ивановна подарила, царствие ей небесное. От сыночка ее сапожки остались, офицерские. И размер подошел. Чистая кожа и надраены до блеска – во время первой перемены постарался. Ходить в них – одна приятность, но только не по нашей Сосновке в марте, да еще в оттепель.