Старички

Представление кончилось продолжительным поцелуем вдовушки и помещика. Я был подавлен. Значит, с Лаймой целуются? Сегодня целует ее один артист, завтра - другой. Я потерял ее навсегда.

Артисты забрали занавес, костюмы, сложенные в мешки, картонки, и уехали, пересчитанные конвоем у ворот вахты.

Федор принес наши стулья.

– Улетела птица, - сказал он, - хоть бы оглянулась. Стул расшатал помещик. Говорят, артисту полагалось три стула расшатать. На воле был известный...

Я не ответил, думая о Лайме. А Федор ворчал:

– Нары проломили в двух местах, стол чинить придется. Дряхлого вынесли на свежий воздух. А чего же вы не подошли к Лайме у вахты? Прическа новая, пышные волосы, губки подкрашены, брови подбриты. Водички ей теперь хватает...

Ко мне вдруг пришел Залман Савельевич, осмотрел аптеку, поинтересовался колымскими старичками: сколько больных, на что жалуются. Я спросил, отправят ли их внутрь страны, где более легкие условия жизни?

– Не знаю, - снова сказал он.
– Что же вы? А? Выбирал в эту зону одного из самых воспитанных, выдержанных, а что получилось?

– Гражданин начальник!
– Я стоял навытяжку.
– Как говорили философы, ничто человеческое не чуждо нам. Отдохнул, поправился и в свои цветущие годы начал думать о женщине. Даже находятся и старички, из тех, которых родственники поддерживают посылками и которые не прочь познакомиться... Природа!

– Понятно.
– Залман Савельевич улыбнулся.
– А хороша она, эта актриса из молоденьких. Видел на сцене.

– Не потаскуха. Воспитанная.

– Она будет сносно жить в Магадане или где-нибудь в поселке, а вас отправят по этапу в Певек, в Анадырь.

– Такова наша судьба.
– Я упомянул древнее латинское изречение о судьбе.

Он спросил:

– Писателя Зозулю не знали? Ровесник мой.

– Ну как же! Убит Ефим Давидович. Бомба попала в домик фронтовой редакции. Пятьдесят два ему было. При мне напросился в ополчение. Он с молодыми работал при журнале "Огонек". Я бывал в его группе. Фадеев отговаривал от ополчения - по возрасту...

– Не знаю, что с вами делать.
– Залман Савельевич склонил голову.

Днем позже, после обеда, приказали старикам немедля собираться в этап. Сейчас же? Куда? Без бани?

Помощник нарядчика пробежал по баракам:

– Постели оставить! А остальное, на ком что числится - с собой!

– А не свобода ли сактированным? Живые мертвецы. Списанных бытовиков отпускают.

– Держи карман шире, - сказал Федор.
– Зубами держатся за контрика. Перевезут куда-то.
– А мне признался: - Жаль расставаться кое с кем. На кухне - слезы, но, кажется, потомство ожидаем. Сынок бы! От Колымы она отвертится - или здесь станет на якорь, или на сельхоз вывезут. У нее домишко свой где-то около Тулы. Запомню адрес намертво.

Заключенные связывали вещи в узлы, шумели, перекликаясь друг с другом, до крайности возбужденные новостью; пытались от меня что-то услышать, но я ничего не знал о внезапном событии. Появился нарядчик, еще раз проверил наличие всех по фамилиям и по статьям.

Наконец старики ушли, Федор простился со мной, инженер пожелал удачи на Колыме.

Пусто в бараке, голые матрасы, тряпки, ненужная обувь. Меня переведут в большую зону, отправят в жуткие края. Годами не услышишь голос женщины...

Прибежал нарядчик.

– А ты чего тут застрял?
– Он размахивал бумагами перед моим лицом. Я же называл тебя. Беги! Народ еще у зоны... Живо!

– Куда бежать? Я подотчетное лицо - за лекарства, за инструменты! Должен отчитаться...

– Манатки в охапку - и бегом к вахте! Скандал! Не хватает человека!

Меня посадили в пассажирский вагон вместе со стариками и увезли в приморский сельхоз. Как это случилось?

– А очень просто, - объяснял Федор.
– Формуляр ваш попал к нам, по спискам вы давно числились с нами, а главное у лагерного начальства - не человек, а фамилия на бумаге. Или Ривкус вам вроде бы удружил, не потребовал формуляр, или нарядчик позабыл вынуть ваш формуляр от живых мертвецов, или не полагалось отправить старье без своего фельдшера - шут его знает. А умница и ловкач армянин в этом случае промахнулся. Застрял в зоне пересыльных солдат, а им путь на Колыму. Небось рвет и мечет. Не соваться бы ему со стихами к Ривкусу, не искать блат, поехал бы с нами к уборке сои, к свежей картошке. Сельхоз в мягком климате - это почти свобода.

...Легко жилось мне в приморском сельхозе. Много здесь было женщин, однако не мог я забыть Лайму. Федор отгадывал мои мечты и смеялся: зачем тосковать о том, что промелькнуло как далекая звездочка и навсегда потеряно?..