Старик Хоттабыч (илл. Ротова)

Волька с гордостью слушал самого себя. Он и не предполагал, что умеет так легко успокаивать людей.

— О горе мне! — неожиданно засуетился старик, бестолково засовывая босые ноги в свои знаменитые туфли. — Если вы погибнете, я этого не переживу. Неужели мы напоролись на мель? Увы мне! Уж лучше бы шумели машины. А я хорош! Вместо того чтобы использовать своё могущество на более важные дела, я…

— Хоттабыч, — строго перебил его Волька, — докладывай немедленно, что ты там такое натворил!

— Да ничего особенного. Просто, заботясь о твоём спокойном сне, я позволил себе приказать машинам не шуметь.

— Ты это серьёзно?! — ужаснулся Волька. — Теперь я понимаю, что случилось. Ты приказал машинам не шуметь, а работать без шума они не могут. Поэтому ледокол так внезапно и остановился. Сейчас же отменяй свой приказ, а то ещё, того и гляди, котлы взорвутся!

— Слушаю и повинуюсь! — отвечал дрожащим голосом изрядно струхнувший Хоттабыч.

В ту же минуту машины вновь зашумели, и «Ладога», как ни в чём не бывало, тронулась в путь. А капитан, судовой механик и всё остальное население парохода терялись в догадках, о причине внезапной и необъяснимой остановки машин и столь же загадочного возобновления их работы.

Только Хоттабыч и Волька знали, в чём дело, но по вполне понятным соображениям никому об этом не рассказали. Даже Жене.

Женя, впрочем, так и не просыпался. Волька по этому поводу даже сострил:

— Если бы устроили международный конкурс — у кого самый крепкий сон, то Женя получил бы первую премию чемпиона мира по сну.

Хоттабыч льстиво захихикал, хотя он тогда и понятия ещё не имел, что такое конкурс, да ещё международный, и что такое чемпион. Но он рассчитывал этим хихиканьем задобрить Вольку.

Однако это нисколько не помогло старому джинну избежать неприятного разговора.

Присев на краешек Хоттабычевой койки, Волька решительно промолвил:

— Знаешь что, давай поговорим как мужчина с мужчиной.

— Я весь внимание, о Волька! — отвечал Хоттабыч с преувеличенной жизнерадостностью.

— Ты никогда не пробовал подсчитать, на сколько лет ты меня старше?

— Как-то не приходило в голову. Но, если ты мне позволишь, я с радостью подсчитаю.

— Не надо. Я уже подсчитал. На три тысячи семьсот девятнадцать лет, или ровно в двести восемьдесят семь раз! И когда нас видят люди вместе на палубе или в кают-компании, они, наверно, думают так: хорошо, что за этими мальчиками всё время присматривает такой уважаемый, мудрый и уже не молодой гражданин. Правильно я говорю?.. Ну, чего ты молчишь?..

Но Хоттабыч, понуро опустив свою буйную седую головушку, словно полон рот воды набрал.

— А на самом деле что получается? На самом деле вдруг получилось, что я отвечаю и за твою жизнь, и за жизнь всех остальных пассажиров, потому что раз я тебя выпустил из бутылки, а ты чуть не погубил ледокол со всеми пассажирами и командой, то мне за это голову оторвать мало.

— Пусть только кто-нибудь попробует оторвать голову такому достойному отроку, как ты! — перебил его Хоттабыч.

— Ладно, ладно! Ты мне не мешай… Так вот, мне твои чудеса уже поперёк горла стоят. Джинн ты, конечно, очень даже могущественный (Хоттабыч горделиво приосанился), но и в современной жизни и в современной технике ты разбираешься чуть побольше, чем новорождённый младенец. Понятно?

— Увы, понятно.

— Значит, давай так договоримся: хочешь сотворить какое-нибудь чудо, посоветуйся с людьми.

— Я буду советоваться с тобой, о Волька. А если ты будешь отсутствовать или готовиться к переэкзаменовке (Волька поморщился), то с другом нашим, Женей.

— Клянёшься?

— Клянусь! — горячо воскликнул старик и что есть силы стукнул себя кулаком в грудь.

— А теперь спать! — скомандовал Волька.

— Есть спать! — браво ответил Хоттабыч, который успел уже набраться всяких морских словечек и выражений.

LVIII. Обида Хоттабыча

К утру «Ладога» вошла в полосу густых туманов. Она медленно продвигалась вперёд, каждые пять минут оглашая пустынные просторы мощным рёвом своей сирены. Так полагалось по законам кораблевождения. В туманную погоду корабли должны подавать звуковые сигналы — всё равно, находятся ли они на самых бойких морских путях или в пустыннейших местах Северного Ледовитого океана, — чтобы не было столкновений.

Сирена «Ладоги» нагоняла на пассажиров тоску и уныние.

На палубе было неинтересно, сыро, в каютах — скучно. Поэтому все кресла и диваны в кают-компании были заняты экскурсантами. Одни играли в шахматы, другие — в шашки, третьи читали. Потом и это всё надоело. Решили попеть.

По многу раз перепели хором и в одиночном порядке все знакомые песни, плясали под гитару и под баян, рассказывали разные истории. Один узбек — знатный хлопковод — сплясал под Женин аккомпанемент. Надо бы под бубен, но бубна не было, и Женя довольно лихо выстукивал пальцами ритм на эмалированном подносе. Всем понравилось, кроме узбека. Но и тот из вежливости похвалил.

Потом молодой заготовщик с московской фабрики «Парижская коммуна» стал показывать карточные фокусы.

На этот раз очень понравилось всем, кроме Хоттабыча.

Он отозвал Вольку в коридор:

— Разреши мне, о Волька, развлечь этих добрых людей несколькими простенькими чудесами.

Волька вспомнил, к чему эти «простенькие» чудеса чуть не привели в цирке, и замахал руками:

— И не думай!

Но в конце концов он всё же согласился. Уж очень жалостливо смотрел ему в глаза Хоттабыч.

— Хорошо. Но только карточные чудеса. Ну, и ещё с шариками от пинг-понга, что ли.

— Я никогда не забуду твоего мудрого великодушия! — воскликнул благодарный Хоттабыч, и они вернулись в кают-компанию.

Как раз в это время молодой заготовщик показывал действительно превосходный карточный фокус. Он предлагал выбрать, не показывая ему, карту, всунуть её обратно в колоду и перетасовать. Затем он сам тасовал, и первой сверху обязательно оказывалась та самая, выбранная карта.