Старик Завеев
Шрифт:
Среди множества вопросов я задал ему и вопрос о судьбе соседей - тех, кто высмеивал его, женившегося на девочке.
– Примерли, - сказал он. И в глазах его блеснула искра озорства тут же, впрочем, погашенная слезой слабости.
– А девочка эта, как вы изволили выразиться, вот она, -
– И помолчав: - Некому, одним словом, теперь смеяться. Хотя и надо бы...
Я присел на лавочку рядом с этой худенькой, невзрачной, по-сибирски скромно, но опрятно одетой старушкой.
Она сидела у самого края лавочки и, казалось, безучастно смотрела на редеющий на этом участке лес, на взрыхленную разными механизмами землю и на бледно-изумрудную воду могучей реки, над которой и тут и там вытянули свои шеи подъемные краны. Мне хотелось заговорить с нею, но я еще не знал, с чего начать. Вдруг она заговорила сама.
– Мелеют реки. А отчего?
– будто спросила она и вытерла сухие губы концом пестрого головного платка.
– Оттого и мелеют, что люди сводят лес. А ведь, наверное, и после нас тут народ будет находиться. А без леса какое же удовольствие жизни. Один угар.
Голос ее удивил меня неожиданной твердостью. И слова удивили. Удивил самый смысл слов.
– Но это только здесь, вблизи, так кажется, что леса немного, - сказал я.
– А дальше-то тайга...
– Это вы что, мне разве сказываете?
– повернула она в мою сторону даже с некоторой поспешностью узенькое, темное, иконописное свое личико.
– А я ведь в тайге, однако, сызмальства живу. Со дня моего рождения. И с Егиазаром Семеновичем, как вышла за него, обошла и объехала, однако, достаточно тут. Он же ведь еще недавно звероловом был...
Она, похоже, с волнением торопилась изложить все это, чтобы у постороннего человека поскорее возникло правильное представление о том, кто она и кто ее супруг.
Говоря же так с неожиданной торопливостью и все возрастающим волнением, она как бы молодела на моих глазах, помогая мне вообразить, какой была она шустрой девочкой, девушкой в ту пору, когда полюбила вдруг этого с виду угрюмого зверолова с необыкновенным именем Егиазар.
А он стоял в этот момент уже в некотором отдалении, опираясь на длинную суковатую палку, - высокий, худой и, может быть, даже сердитый.
– Думает, - почти с благоговением посмотрела она на него. И почему-то, понизив голос, как по секрету, стала убеждать меня, что он совсем не сердитый и не угрюмый.
– Вы даже не можете себе представить, какой он, однако, веселый и добрый, - говорила она.
– И с ним не страшно нигде - ни на реке, ни в лесу. Я же с ним всю жизнь, как один день, прожила. И ни на минуточку, однако, не соскучилась...
Глаза у старухи в этот момент как бы снова стали большими и синими. И я подумал, что чудо, наверное, вовсе не в том, что любовь порою сводит во многом неравных людей. Чудо, пожалуй, в ее бессмертии...
Москва, март 1964 г.