Старинное древо

Так и не удалось Мотыге порадовать гостинцами батюшку с матушкой и невесту свою ненаглядную.

За месяц русское воинство освободило от непрошеных гостей Калугу, Вязьму, Дорогобуж и встало лагерем в двух верстах от Смоленска.

А перед тем было славное сражение под Белой. Осаждённые поляки сделали неожиданную вылазку в сумерках, стремясь застать неприятеля врасплох. Так и случилось. Нападавшие тяжело ранили Михайлу Матвеевича Бутурлина. Под Мотыгой убило лошадь, но, на счастье его – рядом с могучим раскидистым берестом. Петька – ловкий же чёрт – в последний момент ухватился за нижний сук, подтянулся и укрылся в листве. Ветви же, словно понимая грозившую ратнику опасность, сложились, сомкнулись вокруг него, пряча от постороннего глаза. Всю ночь просидел Мотыга, как сова, на ветке, боясь покинуть чудесным образом обретённое убежище. Молил Бога не призывать его к Себе до срока, пока он род свой не продолжит. И загадал он тогда: ежели удастся живым ноги унести, возьмёт с собой несколько орешков со спасительного дерева, возле дома посадит и крепко накажет потомству своему холить и лелеять молодой берест, покуда тот не станет таким же могучим, как его неожиданный защитник.

Под утро русские ратники побили поляков, и те вынуждены были сдаться.

К концу второго года осады, а по недостатку войск взять Смоленск так и не удавалось, царь отозвал боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, сменив его боярином князем Иваном Андреевичем Хованским.

Петька Мотыга, сделавшийся любимцем стольника, тоже вернулся с ним в Москву.

Государь велел приехавшим быть у своего стола. Боярин поведал ему, как многие ратные люди из-под Смоленска сбежали, а иные дворяне и дети боярские вовсе там не бывали. Видать, не ими войско полнить надо.

– А кем же? – поинтересовался Михаил Фёдорович.

– Всяких чинов всякими людьми, – первым ответил Мотыга, расхрабрившийся после похвалы царя. Заслужил он её за сыск о местном воеводе Артёмии Васильевиче Измайлове, облыжно обговорённом, будто он ссылается с литвой. Хоть дело такое было для него не за обычай, Петька лихо учинил допросы и обнаружил сплошные наветы на окольничего.

– Добро, – сказал государь. – Дарую тебе за верную службу выморочную вотчину в Северской земле, а ты там новых ратников собери и князю Дмитрию Мамстрюковичу их приведи.

Смекнул Петька, к чему всё клонится. Обидно ему сделалось: пока другие себя богатят, он должен живот свой на алтарь Отечества приносить, а семя его втуне пропадёт. Так и за ним вотчина без хозяина останется.

– Разреши мне, великий государь, – взмолился он, – навестить прежде батюшку с матушкой да с невестой обвенчаться.

Михаил поморщился, но от обещания царёва отрекаться не стал:

– Ладно, быть по сему: сперва женись, потом воюй. Но ежели удумаешь от ратного дела отложиться, то пеняй на себя – разгневаюсь.

Съездил наконец Петька домой, отвёз гостинцев батюшке с матушкой, уже не чаявшим увидеть его на этом свете, справил свадьбу с Любушкой своей ненаглядной и вместе с нею в Северскую землю отправился.

Первым делом высадил он близ нового дома стебельки, из орешков того могучего береста проращённые, и строго-настрого наказал молодой жене:

– Как зеницу ока береги. В засуху водицей поливай, в непогоду от ветру и граду укрывай. Знай: ежели они погибнут, то и я косточки свои в битве сложу.

Пока Мотыга поместье себе устраивал, по соборному решению, отправились под Смоленск не ратники, а уполномоченные послы – боярин князь Иван Михайлович Воротынский с товарищами. Но шесть съездов русских и польских послов в четыре месяца так ничего и не дали. Раз вышла поруха доброму делу, пришлось Михаилу Фёдоровичу снова послать воевод воевать литовскую землю. Однако тех стал теснить неприятель: сначала с дорог, потом из городов, а затем и сам королевич Владислав двинулся на Москву – напомнить о своём праве на русский престол. По дороге он без боя взял Дорогобуж и Вязьму: тамошние воеводы разбежались со страху. Правда, идти на хорошо укреплённый Можайск не решился.

Князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский стоял в то время в Волоколамском. Царь наказал ему перебраться в Рузу, а оттуда направляться к Можайску. Но по пути воеводу ранили из мушкета. Тогда государь велел находившемуся в Боровске боярину князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому забрать его к себе.

Для переправки из можайского острожка пришлось выбрать ночку потемнее. Да ещё, к вящему счастью беглецов, с небес хлестало как из ведра. Петька Мотыга ни на шаг не отходил от раненого воеводы. Однако Бог миловал: Боровска достигли незаметно, а оттуда отправились в Москву.

Добро бы только Владислав целил на Белокаменную. С Северской стороны пошёл на неё и украинский гетман Сагайдачный. Князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому наказано было выступить наперерез ему, оставляя дорогу польскому королевичу. Владислав мигом очутился в Звенигороде. А вождь-освободитель в пути сильно занемог, и царь приказал ему тоже ехать в Москву. Так открылись обоим супостатам все пути к столице.

Пришлось обороняться у самых ворот города: Арбатских, Никитских, Тверских, Петровских, Сретенских.

Тут уж стояли насмерть. Бились с ожесточением и хитростью. Мотыга послал двух своих людей притворными лазутчиками. Те нарочно неверно назвали высоту стен, и поляки пошли на приступ с короткими лестницами. Вот была потеха! В общем, не дали неприятелю снова войти в стольный град.

Опять съехались послы говорить о мире. Сначала на Пресне, а с наступлением холодов – в деревне Деулине близ Троицкого монастыря.

Боярин Фёдор Иванович Шереметев с товарищами от имени великого государя Михаила Фёдоровича поступились нескольких городов русских, добившись взамен двух важных записей: во-первых, ныне и впредь статься не может, чтобы королевичу Владиславу быть на московском престоле; во-вторых, приговорили между великими российскими государствами и великими государствами – Короною Польскою и Великим княжеством Литовским перемирье на четырнадцать лет и на шесть месяцев.

Ратные дела больше не чинились, и войско распустили по волям.

Защитник Тверских ворот, по милости царской, вернулся в свою вотчину не простым испомещавшимся Петькой Мотыгой, а окольничим Петром Берестовым.

Молодые деревца к тому времени вытянулись уже в человеческий рост.

Глава вторая

Конечно же, тучная проводница подняла их ни свет ни заря, начав колошматить в дверь и истошно вопить:

– Подъём! Подъём!

– Ladies first, – прохрипел сонным голосом Александр, стремясь выиграть хотя бы минут десять.

Но Виктория вернулась быстрее. Видимо, основной туалет отложила до дома.

Ему же нужно было привести себя в порядок по полной программе: не появляться же впервые перед земляками не совсем comme il faut. Кроме того, подобно Чацкому, предстояло попасть прямо с корабля на бал.

В этот день древний Ольгин отмечал своё восьмисотпятидесятилетие. Собственно говоря, по этому поводу и ехал на родину предков наш герой.

Но начался его путь намного раньше, ещё при жизни отца. Берестов-старший незадолго до кончины принёс из книжного магазина напротив писательской лавки какой-то дорожный атлас и стал внимательно, с лупой его изучать. Никто поначалу не обратил внимания на очередное чудачество старика, но как-то раз тот позвал сына, ткнул пальцем в карту и загадочно произнёс: