Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
26. Рассыльному, который, в противоположность первому рассыльному, принадлежал к числу служащих этой канцелярии.
Рассыльный же понес пакет в канцелярию следующего ведомства, где делопроизводство было таким же обстоятельным.
Не следует думать, что путь деловой бумаги, нами описанный, нами же открыт или придуман. Путь этот был законно утвержден правилами внутреннего распорядка, причем все 26 этапов прохождения точно расписаны и установлены; и отклонение от них было немыслимым и грозило разложением государственных начал со всеми дальнейшими последствиями. Возможно, между прочим, что именно несоблюдение какого-нибудь из 26 пунктов правил о следовании деловой бумаги и явилось истинной причиной крушения всей государственной системы, при каковом мы имели несчастие присутствовать.
Ибо —
Так, в принципиальном деле, нами описываемом, недостача отчетности по трем четвертям копейки вызвала контрольные действия, привлекшие к участию:
1. Девять канцелярий различных ведомств с низшим штатом от десяти до двадцати чиновников от 14-го до 6-го класса включительно.
2. Двухлетнюю работу особой комиссии при достопочтенном сенаторе, высочайше на сей предмет назначенном.
Не считая окладов обычных, шедших и помимо означенного дела, оклады за дополнительную работу выразились в сумме 28 тысяч рублей, считая с подъемными, прогонными, наградными и пенсионными, помимо коих выдано было в поощрение трудов и за выслугу лет орденов Анны, Станислава и Владимира счетом четырнадцать.
К сожалению, не поддается учету количество бумаги писчей, сенатской и обыкновенной, затраченной на производство ревизии, то есть на справки, отношения, донесения, сообщения, извещения, а также копии означенных бумаг. Вне учета также: чернила, перья, клей, бечевка и нитки для прошивки дел, скрепки, промокательная бумага и песок, книги исходящие, входящие и рассыльные, конверты и сургуч.
Наиболее обидным в этом деле являлось то, что не было найдено формально правильного способа восстановить точность в отчетности благотворительного общества, будь то добавление документа о прибавке в статью прихода дополнительного пункта о возврате переплаты в размере трех четвертей копейки, или же отметки о перерасходе этой суммы в порядке позднейшего утверждения общим собранием добавочного отчета казначейской части. Этот важный вопрос так и остался открытым и был погашен лишь в порядке прекращения дела о сенаторской ревизии высочайшим указом.
Легко смеяться и осуждать, — но где те времена, в которые ничтожнейшая неточность вызывала работу сложной государственной машины — пока справедливость целиком не торжествовала? И времена уже не те, и люди не те, и остаются нам лишь благодарная память да слезы искреннего умиления.
КАМЕР-ЮНКЕР РОКОКО
Про чудачества камер-юнкера Рококо, жившего в Москве сто лет тому назад, кое-что написано в старых книжках, но очень мало, все больше — ходячие анекдоты. Нам посчастливилось раздобыть документы, относящиеся к его биографии и нигде не опубликованные, а именно подлинную запись воспоминаний его современника об «апартаментах и празднествах камер-юнкера Рококо» с приложением «описания грибов-самоплясов», которых поевши, камер-юнкер Рококо, как известно, и помер. Эта счастливая находка позволяет нам добавить многое к прежде известному.
Как вы знаете, камер-юнкер был очень богатым помещиком, любителем редкостей, стильной мебели и хлебосолом. Анфилады комнат его барского дома были заставлены статуями, бронзой, пузатыми комодами, вазами, стены увешаны картинами, потолки люстрами, и все в таком беспорядке и разнообразии, что рядом с Рембрандтом висела домашняя мазня, на елизаветинском рабочем столике стоял тульский чугунок, а у камина бронзовые щипцы удивительной работы были свалены в кучу с ухватами, случайно занесенными из кухни. Эту безалаберщину хозяин называл «стилем рококо», почему и получил свою кличку.
Из добытых нами документов узнаем, что у Рококо была изумительная трехспальная кровать, сделанная по его указаниям. Ее твердый тюфяк
был почти скульптурным произведением. Посередине было место для лежания на спине, для чего были выстеганы на тюфяке с большой точностью углубления соответственно изгибам тела хозяина, как бы форма для отливки его собственного горельефа. По обе стороны тюфяка были формы для лежания на правом и на левом боку, столь же точно воспроизводившие индивидуальные особенности телосложения камер-юнкера. Подобная кровать была бы идеальной в смысле покойного лежания, но обладала тем недостатком, что, при необходимости во сне перевернуться, приходилось искать нужные ямки и выбоины: иначе положение спящего делалось весьма мучительным.Никогда решительно камер-юнкер Рококо на этой кровати не спал, а спал на простой перине, притом в своеобразной позе утробного младенца: лежал на спине, коленки подогнув к подбородку и, таким образом, ноги оставляя на весу, к чему легко привыкнуть. Согнутые руки он прижимал по бокам груди и на сжатых кулачках делал кукишки, по-тогдашнему — дули, и не из оригинальности, а по религиозным побуждениям: на случай внезапной кончины кукишками отгонялся дьявол, если он явится по грешную душу.
Хотя сон в такой позе достаточно чуток, но Рококо просыпался только по будильнику, честь изобретения которого также принадлежала ему. На стене его спальной, близ самой кровати, была прикреплена полочка на шарнирах, а в соседней комнате была пуговка, при нажиме на которую полочка, путем сложной махинации, опрокидывалась. С вечера на полочку сам хозяин ставил — по своему вкусу — дорогие фарфоровые и стеклянные безделушки работы итальянской и китайской, а в предписанный им час слуга нажимал снаружи пуговку — и хозяин просыпался и вскакивал от треска и звона разбитых предметов. Устройство само по себе простое, но требовался умелый подбор безделушек, чтобы звон был музыкальным и соответствовал стилю рококо. Если накануне было сильно выпито, то на полку ставился также каменный бюст Венеры или Людовика Шестнадцатого, падавший с большим громом и обычно не разбивавшийся, не считая носа.
Хлебосольство камер-юнкера Рококо было известно всей Москве. Были знаменитые его лебеди, павлины и журавли с такой жгучей начинкой, что непривычные гости гибли от несварения желудков. Из блюд более обычных, подававшихся в одном обеде непрерывно, разрешите упомянуть для возбуждения читательского аппетита: папошники,
пироги долгие, косые и круглые из щучьей телесы,
пирожки маленькие с рыбьим телом,
кашка молочная с пшеном сорочинским,
присол из живых щук, щука колодка,
огнива белужья в ухе,
звено лосося, звено семги,
полголовы осетра и белуги просольной,
лещи паровые, стерляди, сазаны, окунь, начиненный снетками, таковой же, намятый налимьей печенкой, судак в испарине с яйцом и кашей.
Еще разные мелочи в том же роде, после чего, наконец, начинался настоящий обед из блюд основательных и отлично приготовленных. А в заключение подавались цукатные пироги, марципаны, желе и кремы на больших досках; на блюдах они не умещались.
Но это, конечно, пустяки, — так ли ели в старину! Вот пишут, что в советской Москве хотят выращивать ананасы. Но их сто двадцать лет тому назад выращивал в Москве купец Гусятников, а у графа Завадовского [246] подавали их свежими, вареными, квашеными, а также рубили в кадушках, как простую капусту, и делали из них щи и борщи. И камер-юнкер Рококо славен был не столько обедами, сколько сюрпризами, которые он готовил для дорогих гостей; в этом он был изобретателен до чрезвычайности!
246
Вероятно, речь идет о Василии Петровиче Завадовском (1798 — до 1867), сенаторе.
Так, например, он с большими затратами устроил у себя в доме особый подъемный обеденный стол. Посредине зала внезапно проваливался пол, и из провала появлялся прекрасно сервированный стол с яствами и питиями — пожалуйте, дорогие гости! А для ради полной неожиданности хозяин предлагал гостям потанцевать для возбуждения аппетита. И в первый же раз случилось, что пол опустился несколько преждевременно, и часть танцевавших гостей провалилась в кухню, впрочем, без серьезных повреждений. Разумеется, неудача была поправлена дальнейшими увеселениями.