Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

Князь Михайло

Ишша жил как кнезь Михайло была Катерина пожил а А была ведь дочь Настасья, да чядо мило"e у их. Говорит как кнезь Михайло да он кнегины пожилой: «Скиновай-ко цветно платьё да надевай-ко черно платьё; Ты садись в корету в темну, да ты поедём-ко со мной». Она байкат, она л ю лькат да дочь Настасьюшку свою: «Уж ты спи, усни, Настасья да чядо милое мое; Уж ты спи, усни, Настасьюшка, вплоть до миня». Как повез тут кнезь Михайло свою кнегину да пожилу. Он во далече в чисто поле, во роздольиц"e; А убил ведь кнезь Михайло да там кнегину да пожилу; Схоронил ведь кнезь Михайло да он под белую берёзу, Он под белу под березу да он под саму под вершину. Приежжаёт кнезь Михайло да ко своёму да ко двору. Пробужаитсе дочь Настасья да чядо мило"e его. Он и байкат, он и люлькат дочь Настасьюшку свою: «Уж ты спи, усни, Настасья да чядо милое мое; Уж ты выростешь больша, я сошью тебе шубу кунью». Говорила дочь Настасья да чядо милое его: «Мне не надо, мне не надо да шуба куньея твоя; Только надо, только надо да мне-ка матушка родна». Он и байкат, он люлькат да чядо милое свое: «Уж ты спи, усни, Настасья да чядо мило"e моё; Я срублю тобе, Настасья, да златоверховат терем». «Мне не надо, мне не надо да златоверховат терем Только надо, только надо да мне как матушка родна». «Уж ты спи, усни Настасья да чядо милое мое; Я возьму тобе, Настасья, да тибе матерь молоду». Говорила дочь Настасья да чядо милое его: «Мне не надо, мне не надо да твоя мати молода, — Только надо, только надо да м и не матушка родна; Ты возьмешь-ка мне не матерь, — злую мачеху лиху: Уж вы седите как с ей за дубовые столы, Пос а дите же вы миня да край дубового стола, Уж вы станите кусочек да рукод а но мне давать». (Сама не засмеет взять, — из рук давать будут.) Как пошла ведь дочь Настасья да в нову горенку Ишша села дочь Настасья да под окошечько. А бежат ведь волки серы да всё розрывчетые. Тут спроговорит Настасья да чядо мило"e его: «Уж вы где жа, волки, были, да уж вы што, волки, чюли?» — «Ишша были мы волки да во чистом поли, Ишша ели мы волки да мясо свежее: А убил ведь кнезь Михайло да он кнегину да пожилу. Схоронил ведь он кнегину да он под белу да под березу, Он под белу под березу да он под саму под вершину». Ишша та же дочь Настасья да чядо мило"e его А кидаласе, бросаласе да выше лавици брусятой, А сибе ведь тут Настасья да и смерть придала. [60]

60

Последние три песни нельзя считать ни былинами, ни историческими. Хотя принято песни о князе Михайле и о Домне Фалилеевне называть историческими, но вряд ли они подразумевают какое-либо историческое событие. Это скорей песни, рисующие быт, всем и каждому понятные семейные драмы: нелюбимая жена, насильный брак. Такова же песня и о Добрыне-молодце. Но форма их еще иногда таит в себе признаки былин и исторических песен. Эти три песни являются переходными от строго эпических песен к лирическим. Ст а рина о Домне Фалилеевне — так близка женскому сердцу, что ее знает почти каждая женщина в Архангельской губ. А бабушка почти всегда плачет, когда поет о князе Михайле, потому, что у ее внучат есть теперь мачеха (дочь умерла перед отъездом бабушки в Москву).

Народными произведениями мы называем те, что без помощи книги передаются из уст в уста, из поколенья в поколенье, из конца в конец Руси. Но нельзя думать, что эти произведения сочинены непременно в самом народе, в деревнях. Многие из них могли быть сложены в больших городах выдающимися талантами своего времени, а затем, перейдя к простому народу, полюбились ему и пережили века. И те любители из народа, которые запоминают по многу тысяч стихов, вкладывают свою душу в них и оставляют свой след в произведениях.

Кто же мог в старину занести городские сочинения в деревню? Странники, калики перехожие, а всего больше артисты того времени — скоморохи.

Когда церковь воздвигла на них гонения, они ушли туда, куда уходили многие гонимые — на север. И бабушкина родимая река Пинега дышит еще воспоминаниями об удалых скоморохах. Поговорки, сказки, «перегудки» с упоминанием о скоморохах, фамилия «Скомороховы» часто встречаются там.

И «перегудки» — всегда веселые, шутливые, остроумные, отличающиеся либо плясовым либо «гудочным» мотивом — несомненно сложены самими скоморохами.

Самая замечательная из этих погудок — «Вавило и скоморохи», записанная только от одного лица — М. Д. Кривополеновой. Больше нигде никогда ее не встречали. Седой стариной веет от нее — тем временем, когда скоморошье дело было объявлено грехом… Но не могли с этим согласиться скоморохи, как не согласимся мы в наше время счесть театр — грешным делом. И скоморохи сложили в свою защиту песню, где прославили свое дело, возвели его в степень святого. В мотиве скоморошины «Вавило и скоморохи» ясно слышится гудочек.

Любимой же перегудкой нашей бабушки является «Кастрюк». Стоит только подмигнуть ей да сказать: «пировал — жировал государь»…, как бабушка зальется смехом. В это мгновенье и схвачена бабушка фотографическим аппаратом двух художниц. «Кастрюк» тоже, очевидно, сложен насмешливыми скоморохами, утверждавшими, что любимый шурин Ивана Васильевича будто бы оказался не Кострюком Темрюковичем, а переодетой женщиной — Марфой Демрюковной.

Вавило и скоморохи

У чесной вдовы да у Ненилы А у ей был о чядо Вавило. А поехал Вавилушко на ниву Он ведь нивушку свою орати, Ишша белую пшоницю засевати: Родну матушку свою хоч"e кормити. А ко той вдовы да ко Ненилы Пришли люди к ней весел ы е, Веселые люди не простые, Не простые люди, скоморохи. «Уж ты здрасвуёшъ, чесна вдова Ненила! У тя где чядо да нынь Вавило?» «А уехал Вавилушко на ниву Он ведь нивушку свою орати, Ишша белую пшоницю засевати: Р о дну матушк у хоч"e кормити». Говорят как те ведь скоморохи: «Мы пойдем к Вавилушку на ниву; Он не йдет ле с нами скоморошить?» А пошли скоморохи к Вавилушку на ниву: «Уж ты здрасвуёшъ, чядо Вавило, Тибе дай Бог нивушка орати, Ишша белую пшоницю засевати, Родну матушку тибе кормити». «Вам спасибо, люди веселые, Весёлые люди, скоморохи; Вы куды пошли да по дороги?» «Мы пошли на инишшо"e [61] царьсво Переигрывать царя Собаку, Ишша сына его да Перегуду, Ишша зятя его да Пересвета, Ишша дочь его да Перекрасу. Ты пойдем, Вавило, с нами ск о мор о шить». Говорило то чяд о Вавило: «Я ведь песён петь да не умею, Я в гудок играть да не горазён». Говорил Кузьма да со Демьяном: «Заиграй, Вавило, во гудочик А во звоньчятой во переладец; А Кузьма с Демьяном припособит». Заиграл Вавило во гудочик А во звоньчятой во пореладец, А Кузьма с Демьяном припособил. У того ведь чяда у Вавила А был о в руках-то понюгальц"e, — А и стало тут ведь погудальц"e; Ишша были в руках у его да тут ведь вожжи, — Ишша стали толковые струнки. Ишшо то чядо да тут Вавило Видит, люди тут да не простые, Не простые люди-те, светые; Он походит с има да скоморошить. Он повел их да ведь домой жа. Ишша тут чесна вдова да тут Ненила Ишша стала тут да их кормити. Понесла она хл е бы-те ржаные, — А и стали хлебы-те пшон ы е; Понесла она куру-ту варёну, — Ишша кура тут да ведь взлетела На пецьней столб села да запела. Ишша та вдова да тут Ненила Ишша видит, люди тут да не простые. Не простые люди-те, светые, И спускат Вавила скоморошить. А идут скоморохи по дороги. На гумни мужык горох молотит. «Тобе Бох помож, да те кресьянин, На бело горох да молотити!» «Вам спасибо, люди весёлые, Веселые люди, скоморохи; Вы куда пошли да по дороги?» «Мы пошли на Инишьшо"e царьсво Переигрывать царя Собаку, Ишша сына его да Перегуду, Ишша зятя его да Пересвета, Ишша дочь его да Перекрасу». Говорил да тут да ведь кресьянин: «У того царя да у Собаки А ок о л двора да тын залезнои, А на кажной тут да на тычиньки По человечей-то сидит головки, А на трех ведь на тычинках Ишша нету человечьих тут головок; Тут и вашим-то да быть головкам». «Уж ты ой еси да ты крестьянин! Ты не мог добра нам тут ведь сдумать, Ишша лиха ты бы нам не сказывал. Заиграй, Вавило, во гудочик А во звоньчятой во переладец; А Кузьма с Демьяном припособят». Заиграл Вавило во гудочик, А Кузьма с Демьяном припособил: Полетели голубята-ти стадами, А стадами тут да табунами; Они стали у мужика горох клевати. Он ведь стал их кичигами сшибати; Зашибал, он думат голубяток, Зашибал да всех своих ребяток. Говорил да тут да ведь кресьянин: «Я ведь тяжко тут да согрешил: Это люди шли да не простые, Не простые люди-те, светые, — Ишша я ведь им да не молилса». А идут скоморохи по дороги. А на стречю им идё мужык горшками торговати. «Тобе Бог помож да те кресьянин, А-й тибе горшками торговати!» — «Вам спасибо, люди весел ы е, Весёлые люди, скоморохи; Вы куды пошли да по дороги?» «Мы пошли на инишьо"e царьсво Переигрывать царя Собаку. Ишша сына его да Перегуду, Ишша зятя его да Пересвета, Ишша дочь его да Перекрасу». Говорил да тот да ведь кресьянин: «У того царя да у Собаки А окол двора да тын залезной, А на каждой тут да на тычинки По человечей-то седит головки, А на трех-то ведь да на тычинках Нет человечих то да тут головок; Тут и вашим-то быть головкам». «Уж ты ой еси, да ты кресьянин! Ты не мог добра да нам ведь сдумать, Ишша лиха ты бы нам не сказывал. Заиграй, Вавило, во гудочик А во звоньчятой во переладец; А Кузьма с Демьяном припособит». Заиграл Вавило во гудочик А во звоньчатой во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил: Полетели куропци с ребами, Полетели пеструхи с чюхарями, Полетели марьюхи с косачями; Они стали по оглоблям-то садитьсе. Он ведь стал их тут да бити И во свой ведь воз да класти, А наклал он их да ведь возочек. А поехал мужик да во городочик, Становилса он да во редочик, Розвезал да он да свой возочикъ, — Полетели куропци с ребами, Полетели пеструхи с чюхарями, Полетели марьюхи с косачями. Посмотрел ведь во своем-то он возочьку, — Ишше тут у его одны да черепочьки. «Ой! я тяжко тут да согрешил ведь: Это люди шли да не простые, Не простые люди-ти, светые, — Ишша я ведь им да не молилса». А идут скоморохи по дороги. Ишша красная да тут девиця А оны холсты да полоскала. «Уж ты зрасвуёшь красна девиця, На бело холсты да полоскати!» «Вам спасибо, люди веселые, Весёлые люди, скоморохи; Вы куды пошли да по дороги?» «Мы пошли на инишьшое царьсво Переигрывать царя Собаку, Ишше сына его да Перегуду, Ешше зятя его да Пересвета, Ешше дочь его да Перекрасу». Говорила красная девиця: «Пособи вам Бох переиграти И того царя да вам Собаку, Ишша сына его да Перегуду, Ишша зятя его да Пересвета А и дочь его да Перекрасу». «Заиграй, Вавило, во гудочик; А во звоньчятой во переладец; А Кузьма с Демьяном припособит». Заиграл Вавило во гудочик А во звоньчятой во переладец А Кузьма с Демьяном припособил. А у той у красной у девици А были у ей холсты-ти ведь холшовы, — Ишша стали атласны да толковы. (Как нам с тобой эти старины дороги, так им слово доброе.) Говорит как красная девиця: «Тут ведь люди шли да не простые, Не простые люди-те, светые, — Ишша я ведь им да не молилась». А идут скоморохи по дороги, А идут на инишьшое царьсво. Заиграл да тут да царь Собака, Заиграл Собака во гудочик А во звоньчятой во переладец, — Ишша стала вода да прибывати: Он хоч"e водой их потопити. «Заиграй, Вавило, во гудочик А во звоньчятой во переладец; А Кузьма с Демьяном припособит». Заиграл Вавило во гудочик А во звоньчятой во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил: И пошли быки-те тут стадами А стадами тут да табунами, Ишша стали воду да упивати: Ишша стала вода да убывати. «Заиграй, Вавило, во гудочик А во звоньчятой во переладец; А Кузьма с Демьяном припособит». Заиграл Вавило во гудочик А во звоньчятой во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил: Загорелось инишьшо"e царьсво И сгорело с краю и до краю. Посадили тут Вавилушка на царьсво Он привез ведь тут да св о ю матерь.

61

Иньшое (иное).

Усишша

Ишша за рекой, рекой было чётыре двора, А четыре двора да из ворот и в ворота. Ишша жил такой кресьянин: Он и солоду не ростил, завсегда пиво в а рил; Он ведь денёг не кует, да деньги в займи дает. Ишша шли таки Усишша да атаманишша: Стуки-стуки, стуки-стуки, стуки-стуки на крыльц"e: Бряки-бряки, бряки-бряки, бряки-бряки за кольц"e: «Ты ставай-ко, хозяин, отпирай ворот а ; Ты ставай-ко, хозяйка, добывай огня». Как хозяин-от встават да ворота им отпират, Как хозяйка-та встават да огонь им достават. «Ишша што бы нам, хозяин, как попить бы, нам по и сь, А попить бы нам, поись да нам позавтракати?» А хозяин-от идет да ишше куль толокна несёт, А хозяйка-та идет да им ушат молока несет Они п о кусу хватили, — призаправилисе; По другому-ту хватили, — Богу кланялисе. «Да спасибо те, хозяин, на овсяном толокни; Да спасибо-те, хозяюшка, на кислом молоки. Ишша ты бы нас, хозяин, напоил бы, накормил, Напоил бы, накормил да животом нас наделил». Да хозяин-от божитьсе: «правда, денёк нет;» Да хозяйка-та ратитце: «нам негде взеть». «Ты поди, Самсон, да колупай заслон; Вы кладите-ко хозяину пыл у под дыру: Ишша скажо хозяин особину [62] свою» — Да хозяин-от идё да свою собину несет, Да хозяйка-та бежит да достальн и деньги ташш ы т. Они делили, розделили по пет и десятъ рублёв, Да большому-ту Усишшу девяносто рублёв. «Да спасибо те, хозяин: напоил нас, накормил, Напоил нас, накормил да животом нас наделил. Мы и дворы твои знаем, опять зайдем».

62

Особо отложенные деньги; «собина» — особина.

Кастрюк

Во тау-ль и во городи Во тау-ли в хорошом е Поизволил наш царь государь, Да царь Иван Васильевичь, А поизволил жонитисе Да не у нас, не у нас на Руси, Да не у нас в каменной Москвы, Да у царя в Бальшой орды Кастрюка, сына Демрюковичя Да у его на родной сестры Да на Марьи Демрюковны. Собиралса наш царь государь. Да собиралса с чесн ы м поездом; Да во ту-ли поход учинил, Да во ту-ли с каменной Москвы. Ишше здраво стал государь Да через реки быстрые, Да через мор"e синеё, Да через пол"e чисто"e К Кострюку в Бальшу орду, К Кострюку сыну Демрюковичю. Говорил его дядюшка Да Микита Родомановичь: «Уж ты ой еси, Кастрюк-Демрюк! Ишша мы к табе пришли Да не с боём, не с дракою; Да мы пришли к тобе посвататьсе Да у тобя на родной сестры Да на Марьи Демрюковны». Они сватались, сосваталисе По рукам они ударилисе Да слово н а слово пол о жилисе. Собирался наш царь государь За столы-те за дубовые, Да за ясва сахарные; Да за напиточки стоялые. Пировал-жировал государь, Да царь Иван Васильевичь, Говорил его дядюшка Да Микита Родомановичь: «Уж ты ой еси, Кастрюк-Демрюк! Об чем слово было молвлено"e, По рукам был о уд а рено"e»; Кастрюк поскакива"e, Кастрюк поплясыва"e; Он тому то не ослышитсе; Он выводит родну сестру Да ино Марью Демрюковну Да за нашого прозвителя царя Да за Ивана-та Васильевичя, Да за столы-ти за дубовые, Да за ясва сахарные, Да за напитоцьки стоялые. А пировал-жировал государь; А оттули поход учинил, Да оттули из Бальшой орды. Ишше здраво стал государь Через поле чисто"e, Через море синее, А через реки быстрые. Ишше здраво стал государь Во свою-ту в каменну Москву Да он ко церкви соборное Да ко манастырям церковное Да они веньцями повеньцялисе Да перснями поменялисе. Ишше здраво стал государь Да во своей то в каменной Москвы За столы-те за дубовые, Да за ясва сахарные, За напитоцьки стоялые. Да пировал-жировал государь, Говорил его шурин тут Кастрюк Демрюков сын: «Уж ты ой еси, царь государь! У вас есь-ли в каменной Москвы, У вас есь-ли таковы борьци А со мной поборотисе, А с Кастрюком поводитисе? Да из дани, да из пошлины, Из накладу-ту великого?» А говорил тут царь государь Да царь Иван Васильевичь; «А любимой дядюшка! Да Микита Родомановичь, Уж ты выйди-ко на улоньку; Затруби ко в золотую трубу, Штобы ч ю ли за рекой за Москвой, Штобы ч ю ли три брателка Да три братьця родимые; Первой брат и Мишенька! Второй брат и Гришенька! Втретьей брат и Васенька!» Как выходит тут дядюшка, Да Микита Родомановичь Затрубил он в золотую трубу. Да учили за рекой за Москвой, А учюли три брателка: А перв о й брат Мишенька, А второй брат Гришенька Да третей брат Васенька. Говорил как тут царь государь Да царь Иван Васильевичь. «Любимой шурин мой! Кастрюк Демрюков сын! У миня пития на столи, У миня борьци на двори, Ковда есь вера боротисе Те из дани, из пошлины Да из накладу ту великого». Кастрюк поскакивае, Кастрюк поплясывае; (Вишь коль боек!) Кастрюк через стол скочил, Кастрюк пития сплескал. Говорила как родна сестра, Да цариця-благоверниця, Да ино Марья-та Демрюковна: «Уж ты ой еси, Кастрюк-Демрюк! Не ходи ты боротисе Ты из дани, да из пошлины Да из накладу-то великого». Кастрюк паскакива"e, Кастрюк поплясыва"e, (Какой-то скакливый был.) Он тому то не ослышитьсе; Он выходит на улоньку, (При публике.) На крылечюшко красноё. О перила облегаитьсе. Говорил как Мишенька: «Уж ты гой еси, царь государь! Царь Иван Васильевичь! Мне-ка не с ким боротисе». Говорил как Гришенька: «Уж ты гой еси, царь государь! Мне-ка не с ким руки патрать» [63] Да говорил как Васенька: «Уж ты ой еси, царь государь! Уж бы рад я боротисе, С Кастрюком бы поводитисе, Я из дани, из пошлины, Из накладу-ту великого, — Да я топеря со царева кабака, У мня болит буйна голова, Шипит ретиво серьц"e». А наливают как чяру вина, Да не велику, четьвертиною; А подавают Васеньки, Да выпиваёт Васенька: «Да спасибо тибе, царь государь! Опохм е лил буйну г о лову, — Не окатил ретив а серьця, Не звеселил добра молодця». А наливают вторую чяр у , Да не велику, четьвертиною; А подавают Васеньки, А выпиваёт Васенька: «Да спасибо тебе, царь государь Да царь Иван Васильевичь! Опохм е лил буйн у голову Окатил ретив о серьц"e, — Не взвеселил добра молодця». Наливают третю ю чяр у , Да не вел и ку четвертинною; Подавают Васеньки, Выпиваёт Васенька: «Да спасибо тебе, царь-государь, Царь Иван Васильевичь! Опохм е лил буйну голову, Окатил ретиво серьц"e, Взвеселил добра молодця; Уж я рад нынь боротисе, Да с Кастрюком и поводитисе, Я из дани, из пошлины Из накладу-ту великого!» Они стали боротисе. Первый Кастрюк бросил, Вторый Кастрюк бросил. Как и Васенька хроменькой Он на ножку-ту справилса, За лопотья [64] ти сграбилса, Он и пр и рвал лапотьё все. На руках то ей потрехиваёт, До земли то не допускива е т. Ишшо думали Кастрюк-Демрюк, А и Марфа Демрюковна. Да она проклиналасе Да она заклиналасе: «Да не дай, Бог, бывати здесь У царя в Каменной Москвы (Ни за што не заманишь ей преником.) Да не детям, не внучатам, Да не внучетам, не павнучетам!» [65]

63

Марать.

64

Лапотье — одежда. Лапотиной до сих пор называют на севере сарафан широкого покроя.

65

У бабушки Кривополеновой талант всеобъемлющий: с задором, с огнем поет она скоморошины и с величайшим проникновением — чудесные духовные стихи.

По мотиву удивительно красив стих о святом Егорьи; он интересен еще тем. что во второй своей части совсем переходит в былинные формы.

Глубоки по содержанию стихи о «Вознесении» и о «Михаиле Архангеле».

Вознесение

Проходит Христово да Воскрисение, Доходит Христово да Вознисение, Вознесса Христос на небесй, Со лангилами да с херуимы, Со опостолами да сарафимы, Оставил нас нишшую братью, Оставил убогую сироту. Заплакала нишшая братья, Зарыдала убогая сирота: «На куго ты нас, Христос, да оставляёшь? На куго нас да спокидаёшь? Будём мы и холодны и голодны, Да будем не обуты да не одены, От темной-то ночи не укрыты!» Спроговорит Христос, да царь небесной: «Не плачьте-тко, нишшая братья Не рыдайте убогая сирота: Оставлю вам гору да золотую, Оставлю вам реку да медовую, Оставлю вам сад с виноградом, Даг будете вы сыты и пьяны, Да будете обуты и одены, А от темной-то ночи и укрыты». Спроговорил как Иван-от да Златоусто: «Уж ты истиной Христос, да царь небесной! Не оставляй нишшим горы да золотою, Не оставляй нишшим реки да медовою, Того жа сада да с виноградом, Нишшим горою да не бладати, Медовой им реки да не видати, Того жа сада да с виноградом: Узнают купци — власти торговы, Отнимут у их гору да золотую, Отнимут у их реку да медовую, Отнимут у их сад да с виноградом, Да будут они холодны и голодны, Да будут не обуты да не одены, От темной-то ночи да неукрыты. Оставь им своё имё Христово — Ходить по селам, по деревнем, Да чясто Христа будут поминати, Да истиною будут звеличати, Дак будут они сыты и пьяны, Дак будут одены и обуты, От темной то ночи прикрыты». Слава Христу ту да Сыну Богу, Да слава Христу и на н е бесах!

Михайло Архангел

Да зайдут человече да на Хивон на гору Да згленут человечя да ино верьх по земли. Ишша чем мати земля изукрашеная? Изукрашёна земля черьквями божьима, Да зайдут человече да на Хивон на гору, Да згленут человечя да ино вниз по земли, Ишша чем мати земля принаполненая? Принаполнена земля душ а ми грешныма. Протекла река да река огненая От востоку-ту протекала да вплоть до западу; Ширина глубина да не намереная. Через огнену реку да перевоз ведь есь. Перевошшиком Михайло Архангил со Г а вриилом. Ишша праведных как душ дак перевозит за реку, Перевозит да переносит их на ту сторону, Их на ту сторону да ко присветлому ра ю , Ко присветлому раю, да к самому Христу. А и грешны те души да ходят по берегу А крычят-зычят да громким голосом своим: «Ты, Михайло Архангил со Гаврилом, Перевези нас, перенеси да через огнену реку, Через огнену реку да нас на ту сторон у , Нас на ту сторону да к присветлому раю, Ко присветлому раю, да ко самому Христу!» Отвичя"e Михайло со Г а вриилом: «Ишшо, души, вы души, да души грешные таки, Ишша нам ведь вас да нам не велено везти, Нам не велено везти, да не приказано нам; Ишша жили, вы душечьки, на вольнем на свету, Вы не знали, вы ни с е реды, ни пятници, Да не светлого Христова да воскресеньиця. Уж вы божьей то церкви не хаживали, Уж вы звону колокольнему не варывали [66] Как четья-петья [67] церковнаго не слушивали, Вы подите, бредите, вы души, да душа в огнену реку, Души в огнену реку, да муку вечную!» Тут заплак'ли, зарыдали да души грешный: «Ты прости-тко, прости да нам ведь белой свет, Ты ишшо-ко, прошшай да сам Исус Христос, Ты прошшай-ко, прошшай ты, Михайло Архангил со Гавриилом! Вы прошшайте, прошшайте да отцы — матери, Вы прошшайте, прошшайте, да братии, сестрици, Вы прошшайте, прошшайте, да мужьи мудрые, Вы прошшайте, прошшайте, да жены мужнии!» Зарыдали, заревели да души грешные. Присвета мать Богородиця не могла да на пристоли усидеть… [68] Не могла же как она ихно гор"e притерпеть, Столконула как она да две горы; Тут гора же с горой да столконулиси. Засыпало реку песками хрешшами сыпучима.

66

Не веровали.

67

Чтения и пения.

68

Певица рассказывала прозой, что Богородица не могла усидеть на престоле, сорвалась со престола, содвинула гору с горой и засыпала песками огненую реку, чтобы спасти грешников. Здесь М. Д. пыталась сложить стихи.

Егорей

Как у Федора купця, У черниловця, Уродил осе и два отрока, И два отрока и две дочери, У родил се еси да тут Егорей свет. Понесли Егорья да по суду по Божьему. В людях то да таки трех годов, Егорей свет да такой трех недель; В людях-то да таки ш'сти годов, Егорей свет да такой ш'сти недель. Роспозналосе царишшо Демьянишшо, Он ведь Федора купца да все под низ кланёт А он Егорья света к собе бер"e, Он к себе бер"e, да во свою земл ю , Во свою землю, да в проклету орду. Сам жа Егорью да возглаголуёт: «Уж ты чью Егорей да веру варуёшь? (Вер ведь много, двенадцать, может.) Уж ты варуёшь-ле веру жидовьскою, Уж ты молисьсе-ле ты богам нашим, долы-долам?» Тут же Егорей да возглаголует; Он стихи поет да каруимские, Он глазы возносит да все по ангельски, [69] Тут жа царишшо да осержалосе, Тут же Демьянишше да воспылуитсе: «Хошь-ли, Егорей, на огни сожгу?» Взял как Егорья на огни жокчи, Не добре Егорей на огни горит, Под светым Егореём вода тецет, И вода тецет и трава ростет, И трава ростет и цветы цветут. Тут жа Егорей да возглаголу"e, Он стехи поё да харуимьские, Он влазы возносит да как по ангельски. Тут жа царишшо да осержалосе, Тут жа оно да воспылуитьсе: «Хошь-ле Егорей, на воды стоплю?» Не добры Егорей на воды тон"e, Свет Егорей да по верьх плава"e. Он стихи поет да харуимьские Он глазы возносит да все по ангельски. Тут жа царишшо да осержалосе Тут жа оно да воспылуитси: «Хошь-ле, Егорей, да на пилы спилю?» Взял как Егорья да на пил а х пилить, Не добры Егорея пилы берут, От света Егорья да пилы сыплютсе. Тут же Егорей да возглаголу"e, Он стихи поет да харуимьские. Тут жа царишшо осержалосе, Тут жа оно да воспылуетси. Взял как Егорья за бел ы руки, Он повел как Егорья да во чисто пол"e, Закопал Егорея да во глубок погр е б; Он не мелок, не глубок да сорока сажон. Засыпал он песком хрешшом сыпучим-е, Закатал он каменьём серым-е. Забросал он плитьём залезным-е. Сам же Егорью да возглаголу"e: «Не бывать те, Егорей, на белом свету, На бел о м свет у да на светой Руси, Не видать те, Егорей, да свету белого!» Тут жа Егорей да возглаголу"e Он стихи поет да харуимьские Он блазы возносит да все по ангельски. «Спас уж, ты Спас, да многомилослив, Присветая ты мати, да Богородиця! Уж вы дуньте-тко, ветры, да ветры буйные, Соносите пески-хрешши сыпучие Сокатайте каменьё серо"e, Собросайте плитьё залезно"e!» Как по божьей да было милости, По Егорьевськой было таланисти, — Дунули ветры, да ветры буйные, Соносили пески-хрешши сыпучие, Сокатали каменьё серо"e, Собросали плитьё залезно"e, Стал и как Егорей на белом свету, На белом свету и на светой Руси. Он пошол как Егорей да по чисту полю, Он зашел как Егорей да во Божью церькву, Во Божьей церкви да все пустым пусто, Все пустым пусто да некуго нету. Тут стояла Елена премудрая, Все премудрая да богомольнея, Тут жа Егорью да возглаголу"e: «Уж ты чью, Егорей, да веру варуёшь, Уж ты варуёшь веру жидовськую; Уж ты молисьсе ли богамъ ихным долы-долам?» Тут жа Егорей да возглаголуёт: Он стихи поет да харуимськие, Он влазы возносит да все по ангельски. Тут жа Елена да возглаголуёт: «Уж ты ой жа еси, да ты Егорей Свет, Ты поди-тко, Егорей, на конюшен двор, Ты бери-тко, Егорей, коня доброго, Коня доброго да со семи цепей, Поежжай-ко в заставы жидовськие: Есь там три заставы жидовських-е, Добрым молодцям да все проезду нет, Ясным соколам да тут пролету нет». Тут жа Егорей как послушлив был, И послушлив был да послухмянён был, Он пошол и как Егорей да на конюшон двор Он берет ведь Егорей коня доброго, Коня доброго да со семи цепей. Скоро он скачёт на добра коня, Он поехал к заставы жидовськие. Приежжая к первой заставы жидовськие; Пришли горы высокие, Пришли леса дремучие, Добрым молодцям да все проезду нет, Ясным соколам да тут пролету нет. Тут жа Егорей да возглаголу"e; Он стихи поет да харуимськие, Он власы возносит да все по ангельски: «Спас, уж ты Спас, да многомилослив, Присвета ты мати, да Богородиця, Розодвиньтесь-ко горы высокие, Розодвиньтесь-ко леса дремучие На все стороны да на четыре же: Добрым молодцям да все проезд бы был, Ясным с о колам да все пролет бы был!» Как по Божьей да было милости, По Егорьевской было таланисти — Розодвинулись горы высокие, Розодвинулись леса дремучие, На вей стороны, да на четыре же — Пролегла туды да путь дорожечка Добрым молодцям да все проезд тут стал Ясным соколам да все пролет тут стал. Приежжаёт Егорей ко второй заставы жидовськое, Тут сидит как ведь да Вострогор птиця. А хватат, имат да все живком людей. Тут-жа Егорей да возглаголу"e: Он стихи поёт да харуимськие, Он блазы поёт да все по ангельски; «Он жа еси да, Вострогор птиця! Полетай-ко жа ты да на синё мор"e А хватать имать да серых утицей, А ишша имать да белых лебедей!» Как по Божьей да было милости, По Егорьевськой было таланисти Полетела как тут да Вострогор-птиця, Полетела она да на синё мор"e А хватать-имать да серых утицей, Ишша имать да белых лебедей. Пролегла туды да путь дорожечка, Добрым молодцям да все проезд тут стал Ясным соколам да все пролет тут стал. Приежжа"e к третьей заставы жидовською. Он стехи поет да харуимськие, Он влазы возносит да все по ангельски, Слезовал как Егорей с добр а коня, Розувал как сапог да со прав о й ноги, Засыпал он песку да хрешшу серого, Он и шшиб Змеишшу да во черны глаза…

69

Гласы. Часто вместо «гласы» бабушка произносит блазы или влазы.

(Как тут у меня стало нескладно, и мама не складно говорила, тут уж я не умею.)

Тут Змеишше в землю по поесу! Розувал сапог да со левой ноги, Засыпал песку-хрешшу серого, Шшиб как Змеишшу во черны глаза Тутъ и Змеишшо скрозь землю прошло. Приежжат Егорей свет к отцю, к матери Отец-матушка не признали Егорея.

(Тут уж боле ничего не знаю, не слыхала…)

Виноградье

Виноградне красно-зелено"e [70] Да ишшо хто такой стучит Да во светых-то вечерах? Да во светых-то вечерах Да виноградчицы стучят. Да ишшо спрашивают робята Господина да во дворах. Да ешшо около двора Да все трава да мурава. Да все трава ли мурава Цветы лазуревые, Да ворота те тут как были Да как хрустальнего стекла; Да ободверенки те были Как чист о го серебра; Да приворотенки те были Да все решетчетые; Да блаослови, сударь хозяин, Да ко двору притти. Да ко двору притти, Да на красн о крыльце взойти. Со красного со крыльця Да на нов ы сени ступить, Со новых-то со сеней В нову горенку зайти, Въ нову горенку зайти Да середи на п о лу стать. Да блаослови, сударь хозяин, Да виногради"e испеть Да как у хозяина (имярек) Как во горенке у их Стоит тесовая кровать, Да на тесовой на кровати Да пухов а я перин а . Да на пуховой на перине Тут бел а я простыня. Да как подушечки те были У их ш о лковые, Одеялышко лежало Тут чёрного соболя, Да тут и спит опочивает Тут ведь сам-от господин Да со своею госпожею, Да со умною жоной. Меж има-то ведь каталса Да злачен перстень, Да не злачён перстень катался — Крепка дум а меж има. Они думали гадали Да ясна сокола сряжали. Да ясён сок о л летит, Да им куниць-то догон и т На житье им на бытье, Да на богатесьво. Да выходил ведь господин Да на прекрасно"e крыльц"e. Да выносил он господин Да он серебряной рупь, Да подарил он господин Да виноградчицей. Да выходила госпожа Да на прекрасно"e крыльц"e, Да выносила госпожа Да золоту гривну, Подарила госпожа Да виноградчицей. Да выходили малы дети На прекрасно"e крыльц"e Да выносили малы дети Да бел крупичатой калачь.

70

Припев через каждые два стиха. Величальное «Виноградье» поется о Рождестве.

Микола

Светитель Микола, Меркольской Чюдотворец! А гд е жа твои мошшы? Неверной стр а ды немьцях, Ах, во земли во турьской, в славном Балеградьи. Питом лик твой на свету икону, Ставим мы икону в новую чесовню, В кивоварену божн и цю, Украшаём мы Светителя, мы жа чистым серебром, Мы жа красным золотам, жемчугом окатистым, Прибегаём к Светителю с верою, с любовью, А просим у Светителя великой мы помошшы, В бедах и в напастях он свет сохраня"e, В болезнях лёжашших он свет истеляет, В темницях сидяшших он свет избавля"e, А по морю плаушших он свет направля"e, Волны да усмиря"e, врагов прогоня"eт. Слава Христу Богу со своим угодником, Со светителем Миколой, с Мерькольским чюдотворьцем.

Небылица

Небылиця в лицях небывальшына, Да небывальшына, да неслыхальшына. Старину спою да стародавною, Да небылиця в лицях, небывальшина, Да небывальшына да неслыхальшына. Ишша сын на матери снопы возил, [71] Все снопы возил, да все коноплены. Как стар а матерь да в кореню была, Молода жона да в пристяжи была. Как стар у матерь да попонюгивал, Молоду жону да присодерживал. На гори корова белку лаела, Ноги росширя, да глаза выпуча. Ишша курица под осеком [72] траву секет, Как овця в гнезди да яиц"e садит. По поднебесью да сер медведь летит. Он ушками, лапками помахивал, Он черным хвостом да принаправливал. По синю морю да жорнова пловут, Жорнова пловут да тут певун поет. Как гулял гулейко [73] сорок лет за печью, Ишша выгулял гулейко ко печьню столбу. Как увидел гулейко в лоханки воду: «А не то-ле, братьци, все синё мор"e?» Как увидел гулейко, из чяшки ложкой шти хлебают: «А не то-ле братци, корабли бежать, Корабли бежать, да все гребци гребут?!»

71

После каждаго стиха припев: «да небылиця…».

72

Забор.

73

Таракан.