Старое пианино

— Мне помогают друзья — Ярослав, Василий, Михалыч, — старательно перечислил он.

— Михалыч?! — Себ отпрянул в изумлении. Казалось, он не находит слов. — Значит, Михалыч?! — Он снова расcмеялся низким злым смехом. — Остроумно! Они там все Михалычи — рыцари, преданные слуги. Немудрено, что не назвался, ловчит бессмертный, только и я не простак, все равно дознаюсь. Рыцарь, а сражается с закрытым забралом, близко не подпускает, хочет показать, что брезгует. Ничего, я сорву с тебя маску, мы еще посмотрим, чья возьмет! — Он сжал кулаки и на миг забылся, глядя перед собой расширенными глазами. Желчное лицо его исказилось гневом, затем на нем отразилось страдание, было заметно, что он переживает какие-то яркие воспоминания.

Вскоре он вернулся в настоящее и остановил на обездвиженном пленнике пронзительный взгляд:

— Итак, мы отвлеклись от сути. Мне нужна книга. Можешь притворяться, что продолжаешь экзерсисы на пианино, чтобы усыпить бдительность стража, но потребуй книгу, скажи, что тебе она необходима для работы. Нет ничего проще, тебя он послушается. Только занеси ее в кабинет, остальное не твоя забота.

— Зачем тебе, всесильному, какая-то книга? — усмехнулся Максим. — Разве не можешь ты уходить и приходить, когда тебе вздумается? Да и вся твоя нежить, как видно, гуляет не впервой.

— Ты действительно наивен, — ответил тот. — Неудивительно, ведь ты служитель искусства, романтик, оторванный от постижения тайн бытия. Знай, есть в этом мире, на этой планете законы, тесно связанные с ее обитателями, от вас, людей, неотделимые, и лишь человек может вторгнуться в окружающее его пространство, среду обитания и нарушить ее целостность. Самодержец не зря вложил мозги в ваши бренные головы, нет-нет, да и блеснет сокровище ума, недоступное даже бессмертным.

Вот ты можешь подточить дерево изнутри? Нет, а древоточец может.

— Зато я могу прийти и срубить дерево. — Максим тянул время и намеренно поддерживал разговор.

— Зачем? — пожал плечами Себ. — Не ты его растил, не тебе и рубить. Пусть тот садовник, что хотел создать благоуханную крону для птиц, пищу для жуков и червей, раздолье для личинок, увидит, как дерево гниет, и признает свое поражение.

— И что тогда?

— Придет другой садовник.

— Знаешь, Себ, — позволил себе иронический тон Максим. — Все это мы уже проходили. Ты презираешь людей, а сам живешь по избитой схеме, или презираешь за то, чему учишь сам?

В глазах Себа заиграли злые искры:

— Хватит болтать, мы уклонились от темы. Согласен ты принести книгу?

— Я должен знать, зачем она тебе, — уперся Максим. — Я имею право знать, какие последствия может иметь мой поступок.

Он понимал, что страшно рискует, и съежился невольно, ожидая удара.

У Себа дернулась щека, он недобро сощурился, но все же снизошел до ответа:

— А ты упрямый. Не боишься? Я могу сжечь тебя заживо, и тогда отпадет всякая надобность знать тебе что-либо. Но перед тем как ты станешь живым факелом, Чаритта отделает тебя кнутом, он хорошо с этим справляется, а я не люблю лишать его удовольствия. Подойди, Чаритта, и представься знаменитому музыканту. Кстати, Чаритта был тоже весьма знаменит в свое время. Ах, как давно это было! Он был укротителем тигров, имя его гремело, пока тигрица по кличке Чаритта не перегрызла смельчаку горло. Думаю, укротитель слегка переусердствовал с хищниками. Они, как и люди, не любят жестокости. С тех пор укротитель охладел к животным. Кроме того, я не могу поставлять ему львов и тигров. А без работы артист хиреет. Пришлось ему слегка переквалифицироваться. Как ты думаешь, из чьей кожи сделаны ремни в его кнуте? Недавно жаловался, что ремни поизносились, надо бы заменить.

Чаритта заинтересовался последней фразой Себа, придвинулся, его взгляд как паук пополз по лицу Максима, тот даже почувствовал, как множество жестких ворсинок кольнули кожу. Чаритта провел концом рукоятки кнута по щеке музыканта и одобрительно прищелкнул языком:

— Сгодится. Молодой, крепкий, как раз то, что надо. — Голос у него был далеко не чарующий, напротив — сиплый, леденящий, а глаза абсолютно мертвые.

— Да пошел ты, ублюдок! — брезгливо мотнул головой Максим. Руки он поднять не смог, все тело было налито страшной тяжестью. — Убери своего холуя, Себ. Так у нас разговор не получится. Не запугивай меня, объясни толком, зачем тебе нужна книга.

Себ отослал жестом Чаритту в сторону.

— Так и быть, отвечу на твой вопрос, — сказал он, — убить тебя я всегда успею.

Я предвидел, что они найдут кого-то, чтобы закрыть врата, поэтому мне нужен ключ, чтобы открыть их снова. Я могу тебя убить, но они приведут другого фанатика-Орфея. Если я буду обладать книгой, то все их потуги окажутся тщетны.

— Я понял: ты жаждешь дальнейшего разложения, деформации пространства, отказа от гармонии.

— Да!

— И предлагаешь участвовать в этом мне, музыканту и композитору?

— Глупец, я могу дать тебе славу, несравнимую с лаврами всех пианистов когда-либо живших и живущих ныне. — Себ подтолкнул Лизу к Максиму. — Забирай ее в придачу и оцени мою щедрость.

Лиза смиренно двинулась к Максиму, но не отрывала глаз от Себа, смотрела на него с обожанием.

— Все ложь, — с мукой выдохнул Максим. — Ты поманил меня женщиной, которая ко мне равнодушна, славой лже-исполнителя, наподобие Веренского, хуже — я стану убийцей не только музыки, но и людей.

Себ, очевидно, начал терять терпение. Лицо его сделалось свирепо и почти так же некрасиво, как у его слуг. Он вытянул руку, и струя пламени ударила Максиму под ноги. Чаритта, будто того и ждал, подскочил к пленнику со спины и набросил ему кнутовище на шею. Максим почувствовал, как удавка сжимает горло; раскаленные подошвы кроссовок обожгли ступни. Он тоскливо подумал, что это только начало и что ему, скорее всего, не спастись.

— Не воображай, что ты представляешь для меня какую-то ценность, — зловеще процедил Себ, — я могу изжарить тебя прямо сейчас без ущерба своему делу. А потом дождусь очередного слабоумного менестреля.

— А ты — мелкий вор и обманщик! — запальчиво вернул Максим, обидевшись почему-то до смерти на слово «слабоумный». И тут же закрыл голову руками, ожидая неминуемой расплаты за дерзость. Удавка на горле натянулась в ожидании знака Себа.

— Ты прав, Максим, — вдруг раздался звучный, незнакомый голос. — Все его обещания — ложь. Он не отдаст Лизу, хотя и не убьет ее, как грозится: она нужна ему — дочь Веренского, потомок графского рода, без нее книга в его руках бесполезна.

Из висячей гущи ненастного пара выступило новое действующее лицо. Это был высокий юноша, широкоплечий, стройный, мускулистый, одетый как древний спартанец — панцирь поверх короткого хитона, плащ, скрепленный пряжкой на левом плече, на ногах поножи, украшенные чеканными узорами, сандалии с завязками до колен. Своеобразность его оснащения заключалась в преобладании белых и серебристых тонов: инкрустированные серебром доспехи, белый хитон и белый плащ; на боку, на портупее с блестящими бляхами, висел длинный меч в ножнах из слоновой кости.

Воинственный незнакомец был, однако, без необходимого при таком снаряжении шлема, с непокрытой головой. Короткие волосы слегка вились, на лоб спадала светлая прядь, из-под нее твердо глядели ясные голубые глаза.

Появление юноши произвело шокирующее действие на палачей Максима. У Чаритты выпал кнут из рук. Он затрясся, подхватил свое орудие пыток и юркнул за спину Себа. Господин его не шелохнулся, превратился на короткий срок в каменное изваяние. Затем протянул руку, словно хотел дотронуться до юноши в доспехах, и тут же отдернул.