Старость аксолотля

Он закрыл альбом и убрал его обратно в футляр. Какое-то время его взгляд блуждал по каюте, будто ища некую зацепку, чтобы связать обрывки мыслей.

– Нам нравится то, что красиво, что прекрасно… Представьте себе эту туманность в точности такой же, но только уродливой, а не прекрасной.

Я невольно фыркнул.

– Ага! – Он поднял палец. – Где это в нас сидит? В мозгу, а отчасти и в генах. Золотое сечение, симметрия, синкопы, черный квадрат на белом фоне и формы женской груди. В том числе и потому, что мы когда-то вставали на ноги в африканских саваннах и тренировали глубину взгляда, высматривая хищников под деревьями.

– То есть – как конкретно?

– Почему, например, обнаженная натура кажется нам не столь прекрасной в своей клинической, гинекологической открытости, но куда прекраснее, когда она полуприкрыта и загадочна, маняща и неведома? Почему мы видим красоту в Тайне?

– Почему?

– Потому что львы и тигры! – отбросив колбу, он всплыл под потолок, и ему пришлось оттолкнуться обратно, а затем ухватиться за стол. – Вас же учили основам биологических игр, Доктор. Эволюция вознаграждает тех, кто умеет вовремя распознать затаившегося хищника, гены же менее внимательных гибнут, пожранные вместе с их несчастными носителями. Возникает механизм вознаграждения, чувства удовлетворения от опознания скрытого образца, с мысленным дорисовыванием остального силуэта зверя среди ветвей и стеблей травы. А земная эволюция фауны предпочитала симметричные, зеркальные формы, так что именно таковы наши эстетические рефлексы и наш древний образец красоты, ибо тот, кто домысливал силуэты во мраке по правилам симметрии, имел больше шансов выжить в Эдеме плотоядных. Так же родились и боги – из вполне рационального предположения об осознанных намерениях, скрывающимися за явлениями природы. Кто о них не догадывался, чаще погибал, застигнутый врасплох случайностью, вовсе таковой не являвшейся.

…А что кажется уродливым? Неправильные пятна, лишенные четкого профиля. Мозг, распознающий тысячи потенциальных опасностей в секунду, не может в полной мере анализировать каждую форму и движение по отдельности – в лучшем случае он сосредоточился бы на одном или двух, что быстро оказалось бы роковым. Так что мы опять-таки получаем вознаграждение за умение распознавать характерные черты, профиль, гештальт. Все решает именно он, а не полностью реалистичный образ всего обнаруженного объекта. Человек больше похож на свою карикатуру, чем на фотографию. Отсюда и именно такие наскальные рисунки, отсюда минимализм пера и угля, отсюда абстракционизм.

…Так что – планета, тяготение, день и ночь, небо над головой, земля под ногами, глаза хищника, гиппокамп и миндалевидное тело, выросшие на обезьяньих страхах и удовольствиях… Из этого вышли и Фидий, и Пикассо, и Бах, и Уолт Уитмен. Понимаете, Доктор?

– Другая эволюция, другая красота. Естественно.

– Эволюция, но также и среда. А теперь возьмите человека – собственно, уже целые поколения людей, выросших без планеты, без низа и верха, полностью теряющих ощущение верха и низа, как и с вами наверняка не раз случалось в невесомости – потерять мысленную ориентацию тела, ноги наверху, голова внизу…

– Для такого нужно как следует приложиться.

– Так вот, возьмите поколения, уже выросшие в таком состоянии, живущие при искусственном свете и красках, возьмите человека, рожденного для космоса, – какая туманность будет для него прекрасной?

Я притворился, будто задумался.

– Тот изломанный космоарт в каюте Навигатора…

Пассажир снова угас, понизив голос и отведя взгляд. В руке его вновь появилась пойманная колба с напитком.

– Я не ищу красоту космоса, – сказал он. – Это есть и на Земле, в тех самых фотографиях туманностей и сверхновых, в негативах солнечных корон. Я ищу красоту из космоса – первое наивное искусство нового племени, нового Homo ludens, который еще сам не знает, что его ведут иные музы, иные боги шептали ему на ухо в колыбели.

Я откашлялся.

– Вы договаривались с Навигатором на Марсе? Вы там познакомились?

– Он меня не знал.

– Но ведь это не случайность…

– Поверьте, я не участвовал…

Мы перебивали друг друга. Пассажир виновато улыбнулся.

– Понимаю, команда всегда подозревает чужака.

Я хотел возразить, но он покачал головой, давая понять, чтобы я не опережал его мысли.

– Подозревает, подозревает. Я в самом деле не знал, что сделает Навигатор. Вряд ли мне стоит вам это говорить, Доктор, но я прекрасно понимаю, что вы зашли ко мне не просто поболтать от скуки.

Я снова хотел возразить.

– Нет, Доктор, я вынужден считаться с реальностью. Неумно провоцировать такие подозрения у команды, в космосе порой бывают несчастные случаи, а я по своей природе книжный червь, а не галактический шпион. Я получил на Марсе наводку от посредника, что кто-то взял у «Репетуги» огромный аванс в счет крупнейшей коллекции космоарта, какую только видело человечество. «Репетуга» – это контрабандисты, связанные с «Коза Ностра». Я купил, мы купили информацию, немало за нее заплатив. С ее помощью нам удалось добраться аж до вашего «Бегемота». Но прежде чем Навигатор признался, я мог лишь строить предположения и гадать.

Я с кривой усмешкой переваривал услышанное.

– Навигатор и «Коза Ностра»? Вряд ли. Ему что, дали целое состояние за красивые глаза?

– Ему требовались деньги – в том числе и для покупки информации. Наверняка у своего старого связного, который за многие годы уже продал ему немало арта. У Навигатора имелся к нему подход; у нас – нет.

– И что же он купил?

– Данные орбиты Астроманта.

Я сдержал вздох.

– А какое отношение Астромант имеет к космическому искусству?

Пассажир нервно всосал жидкость через соломинку.

– Полное.

Очередной оборот суточных часов. Вновь прозвучал сигнал ночной вахты, потускнели лампочки в коридорах «Бегемота V». Вентиляционные автоматы и термотропические приводы обшивки шумели и свистели теперь чуть громче, а может, просто на борту наступила более глубокая тишина. Но что изменилось, кроме положения стрелок на циферблатах? Жестяная банка, и мы в этой банке, в пустоте.

Мы сидели в кают-компании еще долго после ужина, заполняя тишину байками и болтовней. На заснеженном экране курсового обзора прыгали графики и символы; мы краем глаза следили за телеметрией все более крупных масс, невольно придвинувшись ближе к столу и наклонив головы. Электронщик вспоминал предыдущие солнечные бури, Радист говорил про шведа из службы радиомониторинга на Меркурии Семь, которому внезапная вспышка на рентгеновских волнах разорвала барабанные перепонки…

– Это было уже после перигелия, мы уходили в холод, – рассказывал, в свою очередь, Первый пилот, постукивая чубуком трубки о костистое колено. – «Мотман» поставил семнадцать зеркал, на восемнадцатое не хватало кристаллита, мы удалялись от Солнца на одном-полутора «же». В те времена кто-то еще обращал внимание на такие экспедиции, еще говорили: «Земля смотрит», «Земля слушает», и мы в самом деле так думали. Нас финансировала не какая-то фирма, а американские и европейские институты. «Мотман» выкупили у первопроходцев с Титана, которые ныряли на нем в газы Сатурна, где атмосфера разогревала корабль до адских температур; на нем осталась толстая изолирующая броня и внутренние гигаджоулевые охладители. Мы должны были войти в корону Солнца, ища плазменные цивилизации. Я был тогда молод, меня взяли Третьим прямо из училища.

…Тогда люди развлекались подобными гипотезами. Если плазменная жизнь развилась в экосфере звезды, то, естественно, она никак не сможет встретиться с углеродной белковой жизнью – наши биосферы полностью разобщены, наши миры не пересекаются; ни мы не войдем в жар фотосферы, ни они не выйдут в ледяное внесолнечное пространство. А орбиты планет? Это уже кладбище плазмы. Так что мы самое большее можем заметить издали знаки, следы, косвенные свидетельства. Под этим углом анализировали также перемещения солнечных пятен, частоту вспышек, топологию протуберанцев, кривизну магнитного поля Солнца, профиль волн солнечного ветра. На «Мотмане» мы в конце концов пришли к более пессимистичной версии. Даже если подобная жизнь может возникнуть, то в космологических таблицах мы читаем, что звезды существуют на несколько миллиардов лет дольше, чем самые первые планеты. Соответственно, эволюционные циклы солнечной жизни намного опережают самую быструю эволюцию земной, да и вообще какой-либо планетарной жизни. И представьте теперь цивилизацию, стоящую на миллиард лет выше на лестнице прогресса. Сумеете? Вот именно.