Старшая школа Йокай

Я отчетливо начал уставать уже к концу второго урока, но пришлось до кучи высидеть еще почти час химии. От органики, привычной для меня по российским занятиям, она отличалась только тем, что была записана иероглифами. Ну, хоть что-то не нужно осиливать с нуля. У меня забрезжила надежда, которую подпитывало ожидание обеда.

Всё это время за моей рукой, медленно двигающей линейку, вполглаза наблюдал малозаметный парень, торчавший за соседней партой. Если бы меня спросили, что он за йокай, я бы не рискнул ответить без длительного раздумья. Почему его так интересуют линейки? Может, что-то личное? Все-таки слишком мало я знаю о йокаях.

Как выяснилось, о еде тоже.

— А гречки у вас не бывает, да?

— Соба? — удивилась Томоко. — Так вот же она.

Я разглядывал странного цвета лапшу, пытаясь понять, как сказанный ответ связан с заданным вопросом.

— Нет, Томоко-тян, не лапша, а гречка. Мелкая крупа коричневого цвета, ее варят с солью, потом кладут туда масло.

— Что такое «крупа»? — поинтересовалась девушка.

Кажется, я слегка махнул с ее происхождением от великанов-земледельцев.

— Кощеев-кун, — пришел на помощь Изаму, — то, что ты назвал, у нас едят только в таком виде.

Кому пришло в голову перемолоть гречку в муку и слепить из этого квадратные макароны, я решил не выяснять, но мысленно записал этому бака-хентай огроменный минус в карму.

— А вообще что на обед?

Изаму устроил мне краткую экскурсию по подносу, уложившись в тридцать секунд. Соба — гречневая лапша, вызвавшая во мне бурю возмущения. Карааге — обжаренная в крахмале курица небольшими кусочками, ее маринуют в какой-то особой смеси. Скромная миска овощного салата. Стакан чая, какая-то сладкая булка. И тарелочка бульона. Призрак бабушкиного борща вознесся над столом, образовавшись прямо из облачка пара от горячей еды. В бульоне грустно плавала какая-то зеленая субстанция. На борщ похоже не было. Цвет поражал воображение, заняв среднюю позицию между оттенком жидкого черного кофе и отблеском лужицы на асфальте.

— Суп с чем?..

Одноклассник объяснил еще раз.

Я мысленно застонал. С водорослями. Без мяса. Из забродивших бобов, поросших грибами.

Кажись, мне пи… не очень хорошо здесь придется, потому что умру я не от жары, а от голода. Резко захотелось домой, к бабулиным пельменям, маминым пирожкам, фирменным тетиным котлетам и прочим разносолам, которыми щедро баловали меня женщины в моей семье.

Как следовало из моей горестной мысли, готовить я умел никак, а лежащего передо мной обеда хватит на один зуб. Есть приходилось много: мое тело по сути было магическим конструктом и требовало просто дохрена энергии. Вчера я перехватил горсть каких-то рисовых колобков, купленных чуть ли не в автомате за углом. А утром я разнервничался и поесть забыл, к тому же ни одного колобка в сумке не завалялось.

Обед исчез подозрительно быстро. На вкус терпимо.

— Кощеев-кун, а ты не хочешь глянуть на пару клубов? Они даже во время обеда продолжают заниматься.

— Можно просто Константин. Спасибо, Изаму-кун, я бы взглянул, раз обед всё.

— Кстати, я знаю, как решить твою проблему с едой. Единственное — придется подождать до завтра. Доживи уж как-нибудь.

Клуб лингвистики для иностранцев при первом рассмотрении смахивал на секту, в которой впаривают гербалайф. Сэнсэй стоял на подиуме, вытянув позвоночник как стрелу, анфас к аудитории и рисовал что-то рукой в воздухе, а ученики сидели перед ним на татами и смотрели на него завороженно, напоминая кроликов, отслеживающих каждое движение опытного удава. По всей периферии татами в страшном беспорядке были разбросаны дощечки, испещренные скандинавскими рунами. «Главное в рунистике — это никогда не вырезать знаки железным инструментом», — вспомнил я. Кажется, руны от этого или вообще не функционировали, или работали не в ту сторону, поскольку обижались.

Сэнсэй не произносил ни слова, но иногда кто-то из учеников хватал блокнот, записывал что-то на первой попавшейся странице и снова концентрировался на размахивании учительской конечностью. Что здесь происходило — оставалось загадкой. Кажется, в эту секту идти не надо.

По соседству через две стены сидел клуб ораторского искусства и современной музыки. Именно так мне его описали, в результате чего я захотел посмотреть, как одно совмещается с другим, а главное — зачем. О да, это стоило внимания. Куратор клуба был очень занят чтением буддийских мантр вслух и, судя по секундомеру в руке старшего ученика, разогнался уже где-то до пяти слов в секунду. Как только он делал заметную паузу для вдоха, весь клуб забывал японскую национальную сдержанность и буквально взрывался восторженными воплями и аплодисментами. Шумно здесь было, как на небольшом концерте.

— Изаму-кун, а, собственно, нахрена?

— Да всё просто. Это, по сути, демонстрация дуэльного искусства оммедзи. Ты еще их чемпионаты не видел. В последний раз эти ребята выступали на культурном фестивале и устроили рэп-баттлы заклинаний. Поставили очередные незарегистрированные мировые рекорды и разбросали кучищу бумажных печатей, которую забыли убрать, потому что пошли праздновать в ближайшую цукеменную. Там, к слову, выпили всё чили-масло прям из бутылочек, продолжили баттл, побили еще один рекорд и только потом угомонились.

Напоминание о еде прозвучало грустно. Я предпочел бы более физическое воплощение, посему этот клуб тоже забраковал. Изаму хитро на меня глянул, но ничего не сказал. Кстати, выглядит он жилистым. Наверняка тоже ест как медведь и по-любому знает место, где можно поужинать по-человечески. Все-таки я слишком русский — вот, уже медведей поминать начал. Котлеты из них ничего такие, кстати.

На уроке математики не произошло ничего, что стоило бы внимания. К счастью, цифры и математические обозначения умеют обходиться без иероглифов. Линейка пролежала в сумке до конца занятия, а я исполнился мысли, что не так уж и туп. Под занавес случилась современная литература, и я небезосновательно ожидал, что мне придет пипец. Все до единой прочитанные мной книги были русскоязычными изначально или хотя бы переведенными на мой родной язык. Я ни разу в жизни не удосужился осилить ни единой даже самой коротенькой истории, которая не была бы переложена или адаптирована. «Говорил мне дедуля: читай, Костя, побольше, — бухтел я на себя, спасая самооценку. — Читай, блин, а не упрощай задачи. Нет, надо ж было обязательно выпендриться, что басурманский не интересует. Скажи еще кому-нибудь, что английский до сих пор не выучил. Поржут, обзовут, что я бака». К счастью, преподавателя больше интересовали синие занавески в трудах кого-то из современных писателей. Кажется, мое появление в классе для учителя вообще осталось незамеченным, поскольку я не был ни синим, ни занавеской.

После уроков, ощущая порядочную вымотанность, я направлялся к воротам в компании молодого инугами.

— Изаму-кун, а я заметил, что парень за соседней партой за все пять уроков ни слова не произнес, его ни разу не спросили, как будто его и нет вовсе.

— А, эта мышь некормленая? Ханаваро Кавагути. Он недзуми.

— Почему мышь?

— Я же сказал: недзуми. Грызун, крыса. С ними осторожничают. Очень сильные кланы торговцев информацией. Могут просочиться буквально куда угодно, узнать что захотят. Они становятся свидетелями самых странных дел, постоянно появляются там, где их никто не ждет, и потом почему-то становятся богатыми и влиятельными, даже если изначально были бедными как церковнослужители.

До меня не сразу дошло, что Изаму шутит, пытаясь перевести на японский наше типичное выражение «беден как церковная мышь». Юмор я оценил. Кажется, Изаму забавляло смотреть, как я улыбаюсь.

— На самом деле что до Ханаваро-куна, я бы советовал его со счетов не снимать. Он школьный ботан высочайшего уровня. Если у тебя затруднения буквально с любым предметом, он может помочь, однако же его социализация — удивительное дно для обычно общительных и ловких недзуми. Вечно витает где-то в своих мыслях, а если о чем-нибудь его спросить — так ощущение, что он сначала переводит с японского на какой-то собственный язык, после этого отвечает в своей голове на этот вопрос на нем же, потом переводит обратно на японский, и уже в конце операции ты можешь услышать от него ответ. И то, если честно, я его не всегда понимаю. Тебе так вообще, наверное, конец настанет.

Я отговорился от последующего просмотра клубов тем, что еще не закончил обустраиваться. К слову, я не соврал: Константин Кощеевич Кощеев, сын Кощея Бессмертного, вне зависимости от желаний и собственных предпочтений самолично взял в руки швабру и тряпку и ушел биться с силами хаоса за порядок в своей крошечной одноместной комнатке.

К девяти часам вечера бардак был повержен, вещи заняли подобающее место на полках и в ящиках, корзина для грязного белья похудела, и даже торчащий на окне кактус модели «золотой баррель», доставшийся мне в наследство от предыдущего хозяина, был протерт от пыли и полит. Надеюсь, он проживет еще какое-то время… Растения меня не очень любят. Увы, из-за моего близкого знакомства со смертью меня хотя и тянет ко всему живому, что способно источать энергию, но рядом со мной то, что слабо духом, чахнет, стоит мне хоть немного развернуть ауру. Золотой баррель, к счастью, хиляком не казался.