Старший брат царя. Книги 3 и 4

— Пошли!

Баня затянулась. Туда принесли еду, питьё. Государь, распаренный, разомлевший, изволил задремать. Где-то за полночь за ним пришли люди, чтобы отнести в настоятельские покои. Но царь, достаточно отдохнувший, решил идти самостоятельно. Выйдя из бани, он остановился — морозный воздух гудел от далёкого торжественного благовеста всех храмов Пскова. Он встревоженно спросил:

— Что это?!

Приспешники не знали. Послали в храм за настоятелем. Иван сидел в кровати, когда тот появился в облачении, запыхавшийся и побледневший. Иван возмутился:

— Почему в облачении?!

— Служу всенощную, государь...

— По какому празднику? Почему в городе трезвон?!

Настоятель объяснял дрожащим голосом, теребя пальцами непослушный нагрудный крест:

— Государь, нам ведомо, сколь велик твой гнев на нас, грешных, но не знаем своей вины. По воле прихожан сей час открыты все храмы Господни, чтоб дать народу в последнюю ночь обратиться к Всевышнему с горестной прось...

— Хватит! А почему твои колокола молчат?

— Боюсь потревожить твою милость.

— Ступай служи... Боярина Алексея ко мне.

— Я тут, государь.

— Возьми сотню, отправь по церквам и доложишь. Буду спать, разбуди.

Иван ещё не спал, когда часа через два вернулся Алексей Басманов и сообщил, что город не спит. Горожане, обливаясь слезами, прощаются с жизнью, мужья с жёнами, родители последний раз обнимают детей. Церкви переполнены. Прихожане припадают к святым иконам. Преклонив колени, молят Господа о смягчении гнева самодержавца...

— И ты с ними?! — прервал боярина Иван.

— Чего? — не понял Басманов.

— Размалёвываешь тут... Пошёл вон!

Иван лёг, Фёдор Басманов укрыл его толстым пуховым одеялом, сам прикорнул на лавке, покрытой шубой. Царь не уснул. Его много ночей мучила бессонница. Он погружался в состояние, граничное между сном и явью. Перед ним проходили вереницы замученных людей. Одни низко кланялись ему, другие грозили кулаками. Он обращался к Богу: «Правы ли деяния мои, Господи?» Не получив ответа, решал про себя: «Были бы противны ему поступки мои, он дал бы знак! А раз нет знака, значит, Богу понятны его радения!» И всё ж чудилось ему, что под перезвон колоколов шли к нему всё новые и новые мужики и бабы с детятями, кланялись, оставляли у него его детей и исчезали. А у ног его шевелилась гора детских телец...

Заутра он подьячего не вызвал — этой ночью он в пытошной не был. Тихо поднялся, накинул попавшийся полукафтан и, пав на колени, принялся молиться с обильными слезами. Проснувшийся Фёдор тихо стоял позади, боясь нарушить молитву государя.

13

В воскресенье восемнадцатого февраля выдалось яркое утро; солнце рассыпалось тысячами искр в снежинках на деревьях, крышах и по улице. Радостная игра света как-то потускнела, когда из ворот Никольского монастыря выехал царь Иоанн со свитой — верховыми отрядами схимников. Впереди два десятка. Немного поотстав, государь и его приближённые: сын и отец Басмановы, Вяземский, Скуратов и ещё пять-шесть опричных князей и бояр. За ним — отборная сотня охраны. Ехали медленно, горячие кони грызли удила, перебирали ногами, поднимая снежную пыль. Только под государем белый конь, у остальных — тёмных мастей. Всадники казались невероятно дородными: на каждом кольчуга под шубой, поверх неё — куколь схимника, однако ж без вышитого черепа на башлыке, под которым шапка — треух дорогого меха. Оружия не видно, но, стоит всаднику наклониться, сабельные ножны оттопыривают левую полу куколя. И непременная принадлежность — у луки седла приторочены собачья голова с оскаленной пастью и аккуратная метла: есть чем выгрызать и выметать крамолу!

Загадочная процессия пугала. Она чёрной тучей неотвратимо надвигалась на центр Пскова!

По совету князя Токмакова, предводителя и воеводы Пскова, все горожане у своих домов выставили столы с постными яствами. Женщины, дети держали хлеб и соль. Устрашённые люди крестились, рыдали, падали на колени... Но страшное облако уходило по улице, а люди продолжали стоять на коленях или лежать ничком на колючем снегу, не замечая холода. Никого не радовал весёлый, праздничный перезвон всех колоколен. Даже солнце, далёкое от людских тревог, вдруг потускнело и спрятало не по-зимнему яркие лучи за серыми облаками, быстро набегающими с заката.

Многие псковские начальные люди и гости видели государя Иоанна Васильевича в столице на праздничных выездах, в храмах на богослужениях. Сколько тогда серебра-золота, редких мехов и драгоценных камней было на украшениях государя! И сам он выглядел взлетающим орлом. А глаза — метали молнии! Хоть и страшен был его взгляд, но привлекало лицо его, порозовевшее то ль от мороза, то ль от возбуждения. Борода хоть и не была окладистой, но волос к волосу расчёсан, ухожена... То было, а сейчас... Ни одной блёсточки на сбруе и на одежде, везде ночь тёмная, ненастная. Лицо худое, потемневшее. А про бороду вообще доброго слова не скажешь — клинышек в несколько волосиков! А покляпость носа вон как увеличилась, клюву уподобилась, прости Господи! Вот глаза блеск сохранили, может, ярче горят! Вроде как в них огонь всеистребляющий!.. Смотрят бывалые люди на государя и не узнают его в этом схимнике. Ведь ему в этом году осенью всего сорок лет исполнилось, а перед ними старец древний! И, жалеючи себя, жалели и его!

В то время в Крому со златоглавыми храмами и пасхальным перезвоном со всех концов города подъезжали опричные начальные люди с малыми отрядами, остальные опричники охраняли выходы из города. На площади перед церквами царя встречало высшее духовенство во главе с игуменом печорским Корнилием. Государь, сойдя с коня, принял благословение, как полагается поцеловал крест и последовал в Троицкий храм на молебен.

Такое же благочестивое начало было и в Новгороде, но потом государь дал знак, и опричники принялись грабить беззащитный город, насиловать, убивать. Вот и теперь опричные сотники и десятники, окружив царя, ждали такого знака с тем, чтобы с криком: «Гайда! Гайда!» броситься вон из храма. Каждый из них уже наметил себе жертвы. Дело было за государем, а он, казалось, забыл обо всём, истово молился, даже падал на колени, следом за ним валились на холодный пол ничего не понимающие опричники.

А государь, поднявшись очередной раз с колен, поманил к себе стоящего недалеко священника и спросил его о Миколе-юродивом. Священник с низким поклоном ответил:

— Микола при храме тут, в келье.

— Веди, — приказал Иван. Недоумевающие опричники двинулись за ним. Он жестом остановил их, за ним последовал только Малюта.

Келья Миколы была на втором этаже пристройки в тёмном закутке. Света от лампады не хватало, потому дверь оставили открытой. Государь, низко наклонившись, вошёл в келью, за ним втиснулся Малюта, священник остался в коридоре. Микола встретил царя, упав ниц. Иван не решился сесть на непокрытое соломенное ложе юродивого, скамей в келье не было. Микола, подняв голову от пола, громко произнёс:

— Аз ждал тебя, великий государь!

Холодом повеяли на Ивана слова юродивого: во время моления государь не мог отделаться от мысли, что кто-то зовёт его к себе.

— Ну вот и встретились! — продолжал Микола, теперь встав на колени. — И не такой ты страшный, как говорят.

— Я страшен для врагов моих, Микола.

— И для-я вра-агов и-и для все-ех про-очих, — будто пропел юродивый. — А я-a не бо-ою-усь тебя-а.

— Тебе нечего бояться! Никто не тронет тебя. Я наказываю только врагов.

— Неправду молвишь, великий государь. Вон он, — Микола показал на Мал юту, — может кого хочешь убить! А мне надобно говорить только правду...

— Я пришёл от тебя выслушать правду, Микола! Хотя у меня много советников, но я желаю послушать тебя. — Юродивый молча продолжал стоять на коленях, уронив голову на сторону и закрыв глаза, Иван напомнил о себе: — Государь желает слушать тебя, Микола.

Юродивый повернул посветлевшее лицо к Ивану:

— О, государь! Вон небо заплакало от жалости к тебе, и я плачу! — Слёзы обильно полились из его глаз, хотелось заплакать Ивану тоже. Чтоб удержаться, он возразил: