Старые черти

Внизу, двигаясь с удивительной для человека с его весом и возрастом скоростью, Питер залез на поддельный чиппендейловский стул рядом с телефоном, повернулся и раскатисто пернул в огромное, нарисованное смесью краски и грязи зелено-лиловое лицо сбоку от лестницы. Слезая, он с радостью заметил на кухонном шкафу бутылку виски «Феймос Граус». То, что нужно. Питер сделал маленький глоток, затем еще один маленький глоток, даже не пытаясь себя уговаривать, что сегодня лучше воздержаться. Чарли утверждал, что шотландские горцы каждый божий день опрокидывают по стаканчику виски с утра пораньше. По крайней мере так Чарли говорил, заливая в себя примерно столько же, чтобы вытерпеть двадцатиминутное автомобильное путешествие на пьянку в Сент-Хиларис.

Стояло солнечное мартовское утро из тех, что в здешних краях вспоминаются чаще, чем бывают на самом деле. Воздух над побережьем был тих и спокоен. В такие дни лондонские садовники (и не только они), вспоминая родной Уэльс, говорят, что там все растет быстрее: нарциссы, рододендроны, азалии, даже липкие почки на каштановых деревьях набухают на две-три недели раньше, чем в столичных парках и скверах. Солнце еще не поднялось высоко, и тени были длинными, а свет — ясным, но не ярким, как будто летним вечером. К маю от этой мягкости не останется и следа. Кумгуирт нежно мерцал в лучах солнца, и Питер подумал, что жить здесь не так уж и паршиво. Он размышлял об этом целых несколько секунд, пока заходил в гараж.

— Как я выгляжу? — спросил он у Мюриэль, когда та спустилась вниз.

— Вполне уместно для данного случая.

— Вообще-то я имел в виду пятна от крема или шоколада. Предпринимать что-либо существенное уже поздно.

— Нет, все чисто. Можно подтянуть галстук.

Затягивая узел галстука, Питер взглянул на жену и сказал:

— Да, без шляпы гораздо лучше.

Они сели в машину и поехали к городу. Питер думал о том, как они с Мюриэль обменивались репликами сегодня утром: в прихожей и еще раньше в спальне. Последние несколько недель они разговаривали довольно часто, с напускной нормальностью, словно супруги-англичане в соцстране, которые из страха, что их подслушают, сговорились быть скучными. Но за показухой явно что-то скрывалось. Когда Мюриэль спрашивала его о шляпках, то почти не глядела в его сторону, и он тоже на нее не смотрел. Сам Питер получал искреннее удовольствие от некоторых моментов всего этого фарса, однако в удовольствии проглядывало что-то истерическое. Надо быть осторожнее, решил он.

— Им повезло с погодой, — заметила Мюриэль. — Дождей до завтра не обещают.

— Тепло, можно сидеть на улице.

И так всю дорогу, разговоры ни о чем, подумал Питер. И тут до него дошло: репетиция. Подготовка к статусу свекра и свекрови, превращение в скромных, добропорядочных и совершенно заурядных мужа и жену, которые всю жизнь ссорились, а под старость поладили. Конечно, было бы опасно в нужный момент просто притвориться примерными родителями жениха; требовалось нечто более серьезное. Если сравнивать с супружеской парой англичан в Восточной Европе, это был период перед заброской. На мысленном телеэкране в мозгу Питера возник человек из внешней разведки, по-модному отчужденный, но с горящими глазами, который требовал, чтобы они с Мюриэль думали, чувствовали, видели сны как Дарби и Джоан. [59] И впрямь, эта новая манера разговора стала заметной, когда Уильям сообщил, что они с Розмари хотят пожениться.

59

Старая любящая супружеская пара в одноименной балладе Г. Вудфолла (1735).

— Надо же, кажется, что все случилось неожиданно, — сказала Мюриэль.

— В известном смысле — да.

— Удивительно, что мы даже ничего не обсуждали.

— Тут и обсуждать-то особенно нечего.

— А теперь уже слишком поздно, к какому бы решению мы ни пришли.

Питер понял, что для нее сегодняшний день значительно важнее всех предыдущих, тем не менее не удержался и, забыв о своем намерении быть осторожней, спросил:

— Откуда такая уверенность? Согласись, что мы еще в Уэльсе!

— О чем это ты?

— В Кайраисе жило одно семейство, Ингойд-Томас, по-моему, родственники отцова двоюродного брата. Так вот, у них была дочь по имени Глэдис, года на два старше меня. И она подцепила американца, уж не знаю, как это у нее получилось в те годы — примерно в тридцать седьмом. Дело дошло до того, что они решили пожениться, и все уже было готово к свадьбе. Я тебе не рассказывал эту историю, нет? В общем, накануне бракосочетания Глэдис позвонила моим родителям, и они тотчас сели на поезд и помчались в Кайраис. Тогда с этим было просто. Жаль, что я не поехал. Им пришлось употребить все свое влияние, чтобы мать Глэдис не сорвала свадьбу.

— У них получилось?

— Да, как ни удивительно, эти двое поддержали прогрессивную…

— И что бы старуха сделала? Как бы она сорвала свадьбу?

— Согласен, даже в Кайраисе в тридцать седьмом году никто не мог бы запретить дочери выйти замуж, но с матери Глэдис сталось бы устроить большие неприятности вместо маленьких. Самое интересное — причина, из-за которой она была против американца. Он был американцем.

— Я не глухая.

— Нет, я имею в виду, что это и есть причина. Во всяком случае, по старушкиным словам. Конечно, не слишком серьезное обвинение, но тот тип был до смешного настоящим американцем. Его звали Ральф Фостер. Странно, всегда запоминаешь ерунду, которая тебя не касается. Профессор физики в Йельском университете. Видит Бог, в Кайраисе и в восемьдесят седьмом году делать нечего, что уж тут говорить про тридцать седьмой. Ральф был таким настоящим американцем, что помер от волнения на бейсбольном матче через несколько лет после свадьбы. Правда, Глэдис к тому времени уже устроилась в Штатах.

Сказав, что она внимательно слушает, Мюриэль перегнулась через спинку своего кресла, с трудом дотянулась до полки за задним сиденьем и взяла бело-голубую упаковку с бумажными салфетками. Затем медленно повернулась вперед и, поерзав, приняла прежнюю позу, как только Питер закончил рассказывать о смерти американца на бейсбольном матче.

— Я слушаю, — повторила она.

— Это все.

— Все? — Мюриэль опустила козырек над лобовым стеклом со своей стороны и уставилась в продолговатое зеркальце, одновременно пытаясь вытащить салфетку. — И что здесь интересного?

— Ну, просто сценка из валлийской жизни. Я думал, они тебе нравятся. Подпись: «В Уэльсе ничего не знаешь заранее».

— То есть ты имеешь в виду, что если бы я могла, то попыталась бы помешать Уильяму жениться на этой как-там-ее Розмари. Если бы мне хоть что-то пришло в голову. Иначе в чем смысл твоего рассказа?

— Нет-нет, что ты! Конечно, ты рада, что Уильям женится, и я тоже! Тем не менее Розмари родилась в Лондоне, а ты, как я заметил, к старости стала почти совсем валлийкой. Честно говоря, я даже удивился, когда ты сказала, что нельзя опаздывать. Прозвучало очень по-валлийски, нарочно так не скажешь. В церкви нужно быть вовремя.

Сидя рядом с ним, Мюриэль внезапно широко открыла рот и оскалила зубы — возможно, в невысказанном ответе, но скорее чтобы удобнее было промокнуть выступающие части лица салфеткой, которую все же ухитрилась достать. Она так и не сказала ни слова.

— Э-э… и все же какой линии ты придерживалась бы, если бы мы обсуждали брак Уильяма раньше?

— Не знаю, — ответила Мюриэль, продолжая смотреться в зеркало. — И вообще, глупо спорить об этом сейчас.

Не глупее, чем пять минут назад, подумал Питер. Конечно, он не ждал от Мюриэль признания, что от одной мысли о свадьбе единственного сына с дочерью бывшей любовницы своего мужа ей хочется его убить. Питер вдруг понял, что задал вопрос под влиянием опасной эйфории. Полегче, сказал он себе. Ради Бога, полегче.

Убрав невидимую соринку с губ, Мюриэль отложила салфетку и произнесла:

— Что-то в последние месяцы ты стал дерзким. Я бы сказала, больно прытким.

В ее голосе послышалось сдержанное одобрение, словно Питер выказал признаки начитанности или любви к животным.

Посмертное надругательство над телом, месть за то, что он радуется вещам, которые ей неприятны.

— Да, наверное, у меня чересчур приподнятое настроение — так приятно видеть Уильяма счастливым!

— Дело не только в Уильяме. Все началось гораздо раньше, еще до Рождества.