Старые годы

— Папенька не вернулся еще с верфи? — спросил он.

— Вильгельм, Вильгельм! — вскричали дети. Мать с беспокойством осмотрелась.

— Ступай сюда, Вильгельм! — сказала она. — Ступай сюда! Отца твоего нет еще дома.

Минуту спустя молодой человек вошел в комнату. Он поздоровался со всеми, потом спросил печальным голосом:

— Что, папенька все еще сердит на меня?

— Ах, Боже мой! — отвечала мать. — Ты ведь знаешь железную волю твоего отца. Только ты один не уступил ей!

— Я не могу, маменька, не могу! — Подумай, Вильгельм!

— Я думал, маменька, думал долго и много и убедился совершенно, что с моей стороны это не одна прихоть, не одно упрямство, но истинное, глубокое призвание, которого я победить не могу.

В это время послышался громкий голос за дверьми.

— Папенька! — вскричали дети с испугом.

— Уйди, уйди! — сказала мать, испуганная не менее детей, потому что старый Гаарден был очень строг.

Вильгельм осмотрелся: уйти не было никакой возможности, а потому он, не теряя напрасно времени, подлез под высокую кровать, длинные занавесы которой доходили до полу. Едва он успел спрятаться, как в комнату вошел отец. Сложив топор, пилу и другие орудия, Гаарден сел на скамью.

— Марта! — сказал он жене. — Дай мне скорее рюмку водки.

Пока жена наливала водку, взор старого плотника упал на корзину со щепками.

— Ого! — сказал он, наклонившись, и взял одну щепку. — Сейчас видно, что топор, рубивший эти щепки, был в искусной, сильной руке. Где вы их набрали? — спросил он, обратившись к детям.

— Возле русского, папенька, — отвечал Фриц.

Гаарден насупил брови.

— Этот выскочка обидел меня, — сказал он, выпив рюмку водки, — несмотря на то, я первый готов отдать ему должную справедливость. Славный работник! Встает с рассветом, ложится спать последний, неутомим, понятлив, воздержан; словом, таких работников мало! Он нанял себе маленький домишко у мастера, сам готовит себе кушанье, сам убирает себе квартирку н не принимает никогда участия в пирушках наших гуляк. Да, часто, смотря на благородное, открытое лицо молодого человека, работающего так усердно, что с него градом льет пот, я вздыхаю и сожалею о том, что Бог не дал мне такого сына вместо моего негодяя Вильгельма!

— Напрасно ты бранишь бедного Вильгельма, любезный муж, — возразила жена. — Что делать, если…

— Молчи! — вскричал Гаарден. — Первый долг сына есть беспрекословное повиновение воле родителей.

— Но, друг мой, если он не чувствует ни малейшей охоты…

— Вздор! Я ему желаю добра; он еще слишком молод и не понимает своей пользы; что за жизнь ведет моряк? Ему беспрестанно угрожает опасность; море ненасытно и ежегодно поглощает тысячи людей.

— Любезный муж, — возразила жена, — на все воля Всевышнего, и коли кому суждено умереть, так смерть отыщет его, где бы он ни был, на корабле ли, на верфи или в мягкой постели. Притом же, если б не было моряков, так не нужно было б строить и корабли.

— Пустяки! Я своего слова не переменю. Вильгельм будет плотником, или я его знать не хочу! Впрочем, я заболтался; сегодня суббота, надобно идти получать недельное жалованье. До свидания, жена.

В дверях Гаарден встретился с Михайловым и невольно нахмурился.

— Товарищ! — сказал молодой человек. — Я сейчас получил жалованье и принес тебе обещанное.

— Какое обещанное?

— Ты забыл, что я обещал отдать тебе свое жалованье за целый месяц. Вот за первую неделю.

С этими словами Михайлов положил деньги на стол.

— Не нужно мне твоих денег, я их не заслужил, — угрюмо отвечал Гаарден.

— А я никогда не изменял и не изменю своему слову. Ты должен взять деньги!

— Не возьму, говорят тебе! — с упрямством возразил старик. — Что ты пристал ко мне!

Глаза Михайлова засверкали; краска выступила на щеках его.

— Я приказываю тебе взять эти деньги! — вскричал он громким гневным голосом так, что Гаарден с невольным изумлением вытаращил на него глаза.

— Ты мне приказываешь? — повторил он.

Но вспыльчивый молодой человек успел уже оправиться и прийти в себя.

— Гаарден, — сказал он более спокойным голосом, — не стыдно ли тебе? Ты вдвое старее меня, а между тем упрямишься, как школьник; у тебя жена и дети, а ты не хочешь принять денег, которые я предлагаю тебе с таким удовольствием и радушием…

— Если я приму у тебя деньги, то скажут, что ты заплатил мне за оскорбление. Ты, вероятно, забыл, как обидел меня?

— Э, полно, Гаарден! Не ты ли сам, вместе с прочими, говорил при заложении корабля: «И прости нам долги наши, яко же и мы прощаем нашим должникам»? Неужели ты произносил эти слова бессознательно, или считаешь себя таким безгрешным, что не нуждаешься в прощении?

Все присутствующие были невольно поражены словами, голосом и выражением лица Михайлова. Старый плотник был до того пристыжен, что не смел взглянуть в лицо своему молодому товарищу; но после минутного молчания он протянул ему руку.

— Товарищ, — сказал он, — ты прав. Я сознаюсь, что ты обидел меня не по злобе, а по весьма понятному в твои лета честолюбию. Итак, дай мне руку и будем друзьями, но денег твоих я все-таки не возьму… Но извини, мне надобно идти за жалованьем.

— Пойдем, я провожу тебя, — сказал Михайлов.

— Да, но возьми сперва свои деньги.

— Экой упрямый! — сказал с досадой молодой человек, собрал деньги и спрятал их в карман.

— Вот так, — сказал Гаарден, — теперь мы можем остаться друзьями.

Оба вышли.

ГЛАВА V ВИЛЬГЕЛЬМ

Когда не стало больше слышно шагов удалявшегося с Михайловым Гаардена, Вильгельм высунул голову из-под кровати.

— Маменька, — сказал он, — слышали вы, как русский назвал папеньку упрямым!

— Слышала.

— Значит, я прав.

— Вылезай скорее, Вильгельм, — сказала мать, — покушай чего-нибудь да потом уйди; отец твой сейчас вернется.

Вильгельм стал вылезать на четвереньках из-под кровати, как вдруг дверь отворилась, и в комнату поспешно вошел русский плотник. Увидав молодого человека, выползающего из-под кровати, Михайлов невольно остановился и спросил с изумлением:

— Это что значит?

Никто не заметил входа Михайлова, а потому все вскрикнули от испуга, а Вильгельм хотел было опять спрятаться, но не успел, стукнувшись головою о край кровати.

— Ах! Это вы, Михайлов! — вскрикнула Марта. — Как вы перепугали нас!

— Но что это значит? — повторил русский, указав на Вильгельма, который был еще вполовину под кроватью.

—Это наш старший сын.

— Зачем же он прячется?

— Ах, герр Михайлов! Если бы вы знали, как часто я горюю и плачу о том, что мой муж так упрям.