Старый дом

– Так это наша Дума… ха-ха-ха… приняла такое решение… что на острый кончик булавки… хи-хи-хи… – никак не могла остановиться она, – надо непременно что-нибудь надевать…

– Зачем? – теперь уже он был в полном недоумении.

Да и немного в раздражении – давно уже никакая женщина так в открытую не смеялась над ним.

Пожалуй, со времен Варвары…

– Просто… если мы поедем на трамвае… а ведь мы так скорее всего и поедем… то она, – Надежда, все так же смеясь, коснулась рукой края шляпки, – то она… может кого-нибудь поранить… Вот теперь так и ходим… с булавкой в ножнах…

Тут уже рассмеялся и он.

Прохорову, правда, казалось, что по старому этикету смеяться громко и долго не положено, но тут он пошел за своей спутницей, которая это себе позволила и тоже всецело отдался стихии хохота.

Они стояли посреди тротуара и смеялись, немногочисленные прохожие испуганно обтекали их по сторонам, а одна старушка в серо-салатном (почему-то Славе хотелось сказать «салопе», но он не помнил, что это такое, скорее шуба) наряде даже перешла на другую сторону улицы.

И пошла, не оглядываясь, но истово крестясь…

Вершиной их невольного хулиганства стало то, что группа людей, человек пять-шесть, которые демонстративно шли посреди мостовой и от которых прятались все встречные, боясь, скорее всего, вымазаться об их почти черные от сажи рубахи и портки, сами вдруг остановились и свернули, чтобы не проходить близко от наших героев.

– Трубочисты идут… – прокомментировала это событие Надежда Михайловна и почему-то данное происшествие послужило к еще большему взрыву смеха. – Идут и нас боятся…

И Слава присоединился к ней, каким-то шестым чувством понимая, что смех этот – их и, только их достояние, почти никакого отношения ни к булавкам, ни к трубочистам не имеющее.

Но когда он вышли на бульвар, Надя вдруг смолкла, и как-то настороженно прижалась к своему спутнику.

Слава проследил за ее взглядом и увидел немолодого невзрачного мужчину с порядочными залысинами и хрящеватым носом, прилично, но как-то неряшливо одетого, который шел, зыркая глазами по сторонам.

– Кто это? – удивленно спросил он.

– «Бульварный сторож»… – тихо ответила она, – так его зовут… Он, конечно, сумасшедший, но никому от этого не легче, потому что он пристает ко всем одиноким дамам…

И в самом деле, человек, похоже, увидев ничего не подозревающую жертву, вдруг как-то подобрался, выставил руки вперед и устремился к неспешно идущей по бульвару женщине, схватил ее сзади за плечи.

Слава в растерянности глянул на свою спутницу, не зная, как реагировать – не помочь – вроде нельзя, помочь – с его «бэкграундом» – можно попасть в любую самую неприятную историю.

Однако события пошли своим чередом и без его участия:

Раздался тонкий и истошный крик, дама забилась в руках «бульварного сторожа» и чуть не лишилась чувств, а тот, удовлетворенно потирая руки, двинулся дальше. Но недалеко, к ним уже спешил городовой (а кем мог быть еще этот мужчина в форме, тут же, как из-под земли возникший на месте происшествия?), прихватил «сторожа» за ухо и начал что-то невнятно объяснять даме, второй рукой поддерживая ее под локоть…

– Пойдемте… – вздохнула Надежда. – Я видела, как вы приготовились бежать на помощь, и спасибо вам за это… Сейчас такое рыцарство нечасто встречается…

На Пречистенке возле одного из домов вся мостовая была усеяна соломой – отличный повод отвлечь даму от ее грустных мыслей.

– Перевернулся воз, который ехал на рынок? – поинтересовался наш герой. – Хотя какой тут рынок в центре города?

– Просто кто-то заболел, – вздохнула Надежда, – и чтобы его не мучил грохот проезжающих экипажей, стелют солому… Ну вот мы и пришли…

Прохоров поднял голову – они стояли у здания, на вывеске которого было написано «Фаберже Александр Петрович, доверенное лицо фирмы “К. Фаберже”».

30

Давным-давно, нет, не так, уж больно сказочный зачин получается, а у нас тут не сказка, а суровая реальность…

Правильно, наверное, вот так: уже довольно давно наш герой попал в первую свою заграницу,

…ну не считать же настоящей заграницей советскую Болгарию или почти советскую Чехословакию, в которых он побывал до этого…

а именно в город Гамбург, где у него оказались знакомые, пригласившие его погостить на Рождество. И вот там, в этом самом славном городе Гамбурге, в качестве угощения, повели его друзья-хозяева на новое тогда для любого, никогда не бывавшего за границей человека, но вполне привычное и ординарное для западных жителей, развлечение – антикварную мессу.

Сегодня в Москве подобные мероприятия называются Салонами и проходят два раза в год, а тогда это было абсолютно внове.

Они приехали к какому-то большому зданию (как объяснили хозяева, здесь всегда проходят выставки и ярмарки), купили билеты, причем Славу, как жителя Советского Союза, тогда еще существовавшего, приравняли к жителям ГДР, которым за билеты полагалась большая скидка, и вошли внутрь.

Вдоль стен расположились длинные ряды небольших антикварных отсеков-магазинчиков…

Впрочем, что это я начинаю описывать то, что и так всем знакомо? Сходите на любой сегодняшний московский Салон и увидите примерно то, что увидел наш герой тогда.

Суть ведь не в этом…

А в том, что Прохоров, бродя по бесконечным рядам этих магазинчиков, изредка спрашивая цену, чаще недоумевая от того, что именно тут считают антиквариатом и продают за немалые деньги, все больше и больше падал духом. Самым точным образом свое состояние после посещения гамбургской мессы Слава выразил, когда уже вернулся в Россию и встретился с одним старым приятелем – коллекционером всяких редких и дорогих штучек.

– Знаешь что, – сказал он тогда с печальным вздохом, – продай на фиг все, что ты насобирал…

– Почему это? – возмутился приятель.

– Потому что все, что ты наколлекционировал за двадцать лет, легко можно купить не сильно задорого в паре антикварных лавочек где-нибудь на Ноеваль… Это такая улица в Гамбурге, центральная и центровая… – добавил он в ответ на недоуменный взгляд приятеля.

Это ощущение тоски от собственной деятельности, от ее бессмысленности и ненужности еще не раз посещало Прохорова, чаще всего после походов на антикварные Салоны уже в Москве.