Старый наездник

Но, едва назвав своего героя, я вынужден тут же покинуть его ради необходимых пояснений. Обрадованный, что опять окажусь на бегах, увижу лошадок, познакомлюсь с одаренным и ярким человеком, я охотно рассказывал друзьям и знакомым о предстоящей мне работе. Реакция их никак не соответствовала моей увлеченности. Собеседники конфузливо зажимались, словно в моих намерениях проглядывало что-то двусмысленное. Оказалось, виной тому — тотализатор. И тут я обнаружил, что жители столицы в подавляющем большинстве своем понятия не имеют ни о бегах, ни о коневодстве в целом. Им кажется, что бега существуют для тотализатора, а не тотализатор для бегов.

— Без тотализатора государству было бы весьма накладно содержать ипподромы. Возьмите, к примеру, московский тотализатор, он не только окупает содержание тридцати одного тренотделения с восемьюстами лошадей и громадным штатом наездников, конюхов, зоотехников, ветеринаров, но даже приносит доход государству.

— Ну а зачем вообще ипподром?..

— А где же испытывать лошадей? На ипподроме племенные лошади, выращенные на конезаводах, проходят тренинг, а затем испытываются в условиях прямой спортивной борьбы, помогающей определить, какая лошадь чего стоит. Без этого невозможна селекция, позволяющая создавать новые породы лошадей и улучшать старые. Иными словами, невозможно племенное коневодство.

Молчание, затем чуть робко:

— А для чего оно… это ваше коневодство, в век механизации?

— Конь по-прежнему играет большую роль в народном хозяйстве страны, в первую очередь в земледелии. Хотя бы наша средняя полоса, где поля не раскинуты по бескрайней площине, как на Украине, Кубани, целине, а лепятся «по бугоркам и низким косогорам» — тут часто трактору не пробраться, а конь всюду пройдет. Но и в районах сплошной механизации конь необходим для обслуживания тружеников сельского хозяйства. Никто не станет утверждать, что США технически отсталая страна. А в последние годы конское поголовье увеличилось там на тридцать процентов. Вот, оказывается, как еще нужен конь в наш технический век! Я забыл сказать, что лошадь, ко всему, — предмет экспорта. Ну а раз лошади нужны, то они должны быть крепкими, быстрыми и выносливыми. Этому и служит племенное коневодство. Кроме рабочей лошади необходима спортивная лошадь. Благородное искусство рысистой охоты, идущее из глубокой древности — вспомните греческие и римские колесницы, — переживает ныне пору расцвета. Достаточно сказать, что японские ипподромы вмещают до ста тысяч зрителей против наших, увы, двадцати. Надо ли говорить, что в международных спортивных состязаниях утверждается престиж нации?

— Понятно… А нельзя все-таки без тотализатора?

— Я уже говорил…

— Неужели наше государство настолько бедно?..

— Нет! Но общеизвестно, к чему приводят миссионерские меры: закрыть, запретить, уничтожить. Нежелательное явление уходит в подполье со всеми вытекающими отсюда уродливыми последствиями. Люди не перестанут играть — страстям нужен выход. Появится тайное букмекерство, как было на Ашхабадском ипподроме, когда мне казалось, что играют только на тельпеки. Да, туркменские колхозники играли на бараньи шапки, а многие городские люди делали тайные ставки у подпольных букмекеров. Если запретить продажу водки, люди будут травиться самодельным вином, слепнуть от древесного спирта, как это было в Австралии в начале века, и в результате пить еще больше, чем до запрета, пример чему Америка поры «сухого закона». Сперва должна измениться природа человека, тогда сами собой отомрут и азартные игры, и другие проявления низменных страстей. Но в сегодняшней жизни, если отбросить пустое морализирование, тотализатор не более безнравствен, чем денежно-вещевая лотерея.

— Возможно… Ну а если вообще без публики?..

— Зачем лишать людей такого прекрасного зрелища? И потом, ведомо вам, как играют футболисты при пустых трибунах? То-то и оно! И наездник, и лошадь «не поедут», если не будет духа соревнований.

— Неужели лошадь знает, что на нее делают ставки?

— Нет. Но она чувствует трибуны, их настроение, подъем, азарт. Поэтому так велика нервная отдача лошадей. И при полных трибунах выше результаты. Кстати, у Ратомского была кобыла Багряная, которая отказывалась от пищи и не могла уснуть перед состязаниями, всю ночь напролет топталась в деннике и вздыхала, как умеют вздыхать только лошади. Тут нет никакой мистики: перед бегами ее сбрую вешали на крюк в деннике, а в обычные дни уносили. И лошадь нервничала, волновалась, переживала предстоящее выступление. Без атмосферы спортивного соперничества никогда не узнать, на что лошадь способна. Поверьте, с ипподромом все правильно, кроме одного — он остался на уровне прошлого века. Сейчас поставлена задача за два-три года реконструировать и расширить Московский ипподром, оснастить современной техникой: ЭВМ, делающими мгновенные подсчеты, и прогнозирующими устройствами.

Конечно, в толпе на бегах попадается и всякая протерь: мошенники, жучки, жулики — это неизбежно в многотысячном человечьем скоплении, но не они определяют лицо ипподрома. Да и не могут определять…

Мое новое знакомство с ипподромом началось с парткома. Из-за письменного стола поднялся и шагнул мне навстречу крепкий седеющий человек с веселыми глазами — освобожденный секретарь партийной организации Московского ипподрома, бывший конник кавкорпуса легендарного Доватора, армейский политработник Георгий Филиппович Зыков. Перпендикулярно его столу тянулся, как положено, длинный, под зеленым сукном, стол для заседаний, успокоительно посверкивая тусклым стеклом графинов. Слева на стене висела сложная схема — «Структура партийной организации ипподрома». Коллектив насчитывает триста человек, из них сто сорок один — коммунисты. Членами партии являются бригадиры тренотделений, их помощники, конюхи, кузнецы, ветеринары, ветфельдшеры, финансовые работники, зоотехники и все руководители ипподрома во главе с директором М. Н. Эфросом, опытным коневодом, много лет возглавлявшим знаменитый Мало-Карачаровский завод. Вот кто определяет моральное лицо Московского ипподрома, серьезной и нужной для народного хозяйства организации, а не сомнительной живописности горлопаны галерки…

— Итак, Ратомский? — сказал Зыков. — Одобряю ваш выбор. Мы советовались с директором, и тоже за Ратомского. И пусть вас не смущает, что у Виктора Эдуардовича нет сейчас громких, да что там громких, даже рядовых побед. Он недавно сменил завод и ездит на конях Александровского завода, что на Курщине, а там нет материала. Раньше он работал с конями воронежского завода «Культура» и одерживал прекрасные победы и дома, и за рубежом. В коневодстве нередко бывает: сегодня густо, завтра пусто, то на коне, то под конем, и наоборот… День добрый! — приветствовал он какого-то парня, с разгона ворвавшегося в кабинет и резко осадившего при виде постороннего, как ткнувшийся в плетень конь. — Знакомьтесь, Женя Калала-младший, сын того Калалы… Ты что, партвзносы принес? Хорошее дело. За отпуск тоже? Молодцом! И за отца заплатишь?.. Как он у вас?.. Поправляется?.. А не темнишь, парень?.. — Зыков остро глянул на чуть покрасневшего Калалу-сына, придвинул телефонный аппарат и резко, срываясь пальцем, набрал номер: — Николай Александрович? Сам подходишь? Здорово! Зыков.

В ответ трубка наполнилась хриплым ворчанием густого, влажного, больного голоса. Но дело обстояло не так плохо: думали, воспаление легких, оказалось, всего лишь простуда с бронхитом. Калала-отец собирался на следующей неделе выйти…

Успокоившись, Зыков получил членские взносы и отпустил с миром младшего Калалу.

— Хороший парень!.. Отца вы, конечно, знали? Тоже кандидатура подходящая. Старый наездник, коммунист. И сын по стопам отца пошел. Ратомских, правда, уже целая династия на бегах, да и достижения Виктора Эдуардовича поярче. Сейчас у нас лидер — Анатолий Крейдин. Он из новой поросли, хотя вовсе не мальчик — сорок шесть. Мировой рекордсмен, ездит на Павлине — лучшей лошади страны. Он сам из-под Хреновского, в Москву перебрался, когда уже действительную отслужил, а вам коренной москвич требуется. Но дело даже не в этой формалистике. Крейдин — ученик Ратомского, семь лет ходил у него в помощниках и, как говорится, перенял секреты мастерства. Правит по Ратомскому, двумя пальцами, мягко, но уверенно и смело. Лошади у него не забиты, не задерганы, хотя тренирует на больших нагрузках. Идет у него лошадь ровно, правда — на мелком ходу. А ценится крупный, машистый шаг. Это трудно назвать недостатком, коли Крейдин одерживает такие победы. Но справедливо ли писать об ученике, когда есть учитель? Тем более что нынешнее превосходство ученика не означает более высокого класса. Ратомский — это Ратомский. О нем поговорку сложили: «Ратомский и на козе приедет». Есть еще Алла Михайловна Ползунова, исключительный человек! Окончила Тимирязевскую академию, скоро будет кандидатскую защищать. Второй такой труженицы на свете не сыщешь. На лошадях буквально помешана, живет в конюшнях, никакой личной жизни, все отдано ее величеству лошади. Порядок у нее в отделении образцовый, тренированы лошади — лучше не бывает. Будете еще очерк писать — только об Алле Михайловне, ни о ком другом. Она в полном смысле наездник нового типа. Вот уж кто не пожарник и не силовик. Ее успехи — за счет сугубо научного подхода к делу. Она знает лошадь не нутром, не интуицией, не цыганским колдовством, а потому, что изучила досконально. Считается, что руки у нее слабоваты, мол, правит на спущенных вожжах. Не знаю, пока ей это не мешало. Конечно, при равных шансах, что редко бывает, Ратомский ее обойдет. Но я уверен, Ратомский способен «придушить», как выражаются на бегах, любого — и нашего, и зарубежную знаменитость. Он наездник милостью Божьей, да и опыта не занимать стать. Но не думайте, что только спортивные успехи определили выбор кандидатуры. Вам нужна характерная фигура, в которой читалось бы и прошлое бегов, и все традиции, и настоящее, и завтрашний день. Ратомский и сам в силе, и уже продолжается в своих учениках — в том же Крейдине, в сыне Андрее, способном наезднике. Со своим, пусть незаконченным, высшим образованием, начитанностью, любознательностью, знанием жизни и людей Ратомский — человек сегодняшнего дня, и вместе с тем на нем лежит отсвет легендарных времен Крепыша, баснословных призов, трагических разорений, невиданных в мире безумств, когда громадный выигрыш спускался у «Яра» за одну гулевую ночь с цыганами… Но к чему я все это говорю? Ведь вы и так остановились на Ратомском.

— Говорите, говорите, все пойдет в дело.

— Нет уж, пусть сам Виктор Эдуардович распинается. Что-что, а поговорить он любит!

Зыков позвонил в диспетчерскую и попросил найти Ратомского. После довольно долгого ожидания он протянул мне трубку.

— Ратомский слушает, — произнес переливчатый, щеголеватый, чуть застуженный баритон.

Конечно, наездник был предупрежден о моем приходе, но изображал рассеянное недоумение, смутное припоминание, при любезной готовности услужить, даже если произошло какое-то недоразумение. «Непростой дядя!» — подумал я.

Он проминал жеребца Орфея и просил меня подойти к беговой дорожке.

— А я вас узнаю? — усомнился я.

— Это я вас узнаю. Какой вы из себя?

— Старый, седой, невысокий. В дубленке и меховой шапке. В руках красная папка.

— Хорошо. Подходите.

Я попрощался с Зыковым, по крутой лестнице спустился в ветреную, морозную студь ипподромного пространства и стал любоваться лошадьми, которых наездники проминали и шагом, и рысью. Присматриваться к наездникам не имело смысла: давно сзимело, и в своих перепоясанных ремнем шубейках с поднятым воротом, низко нахлобученных ушанках они все казались на одно лицо, точнее, вовсе без лица — наружу торчал один лишь красный, распухший на ветру нос.

Но вот вороной конек свернул к решетке, возле которой я стоял, натянулись вожжи, и щеголеватый, с переливцем, баритон произнес:

— Седой?.. Да. Старый? Ну, это мы еще посмотрим. Дубленка, красная папка — все сходится. Здравствуйте, товарищ Нагибин.

Мимо, по часовой стрелке по внешнему кругу и против — по внутреннему, бежали вороные, гнедые, серые в яблоках, огненно-рыжие лошади; горячие и спокойные, добрые и злые, гордые и равнодушные, вышколенные и с заскоками. Они были заложены в качалки на мотоциклетных шинах и американки на велосипедных, в легкие, паутинно-тонкие санки. Наездники, похожие на молочниц в своих толстых одеждах, поворачивали в нашу сторону красные носы. О чем они думали, видя наши переговоры?.. Вот начальство — два заместителя директора в пыжиковых шапках — подумали явно что-то нехорошее и весьма сумрачно отозвались на веселое приветствие Ратомского. Похоже, они зачислили меня в самый мерзкий разряд ипподромных гнусов — жук солидный.