Старый пёс

В новый дом Старый Пёс въехал исхудавшей полудохлятиной с длинным, грубым шрамом на животе, почти что по всей длине. Шрам в дюжине мест перехватывали размашистые стежки, не оставляя сомнений в том, что мальчикам в школах домоводство не преподавали. Хозяин дважды в день смазывал шов кусачей зеленкой, но Старый Пёс стоически переносил экзекуции. Он был в новом доме, они снова были вместе с Хозяином и Хозяйкой, а за такое счастье Старый Пёс готов был терпеть и большие неудобства, чем выкрашенный жгучей отравой живот. Язык, кстати, в результате непослушания и прогулкам по животу, тоже позеленел, но его, что удивительно, совсем не щипало. Если бы щипало язык, то скорее всего Старый Пёс был бы вынужден, вопреки собственным зарокам и клятвам, намекнуть Хозяину подоходчивее на потребность сыскать зеленке замену. Что-нибудь щадящее. Например, мазь из… шоколада.

Шоколад, так считал Старый Пёс, прекраснейшим образом способствовал заживлению любых ран. Как душевных, так и физических. Об этих целебных свойствах Старый Пёс узнал от Хозяйки. По секрету, конечно же. Оба сознавали, что Хозяину не достанет ни догадливости, ни гуманизма, чтобы по достоинству оценить методику, одобрить ее и самому принять на вооружение. Всякий раз, вспоминая вкус лакомства, Старый Пёс упрекал Хозяина в черствости: «Перенесшее тяжелейшую операцию и лишь чудом выжившее животное – это уже не просто какая-то там собака, какую баловать „себе дороже“». Впрочем, шоколад поступал из другого «ведомства», и Хозяина было легко прощать: «Никто несовершенен, если он не собака. Собаки тоже бывают несовершенны. Как правило, они такие и есть. До чего трудно жить в окружении несовершенства! Но Хозяин – он всё же хороший…» Правда, если бы зелёнка начала щипать язык… Но к языку, как уже говорилось, зелёнка проявляла необъяснимое снисхождение и весь свой гнусный характер вымещала исключительно на животе, особенно на стежках.

Сейчас этот шов на собачьем брюхе мерз сверх всякой меры. По разумению Старого Пса, эта часть его тела была донельзя изнежена хозяйскими поглаживаниями, ставшими особенно частыми после перенесенной операции. Ну а потом, как водится, почесывание собачьего живота само собой вошло в привычку. У обоих – и у человека и у его питомца.

Старый Пёс понимал, что глупо злиться на собственное тело, тем более не на все, а только на его часть, однако случившиеся неприятности следовало к чему-то привязать, и пузо подходило для этого как нельзя лучше. Упреки Хозяину, злость на погоду уже давно не согревали. Хула, адресованная шву на животе, тоже, но… хоть что-то новенькое. Из-за особенной чувствительности шва к морозу («Что ж ты, сволочь, творишь-то, а?!») выкусывание льдинок и снега приходилось отсрочивать, так и не достигнув желанного результата, подхватываться и шустро двигать вперед, дабы поскорее согреться. При такой занятости куда там не свои – хозяйские трудности отслеживать?!

Зевнул, в общем, Старый Пёс, пренебрег своей собачью обязанностью «всё держать под контролем». Пропустил приключившийся с самым дорогим ему человеком незапланированный полет, закончившийся не в меру жестким приземлением. Притом что какие-то неясные звуки Старый Пёс всё ж таки уловил. Однако, отвлекающие от тяжелых личных забот, они его внимания не удостоились.

Хозяин, стоит заметить в оправдание Старому Псу, и раньше мог пошуметь на улице, неважно где был – за спиной своего спутника или впереди. Ему могло прийти в голову громко похлопать руками в перчатках, разгоняя кровь, выкрикнуть что-нибудь дерзкое, сумасшедшее в небо: «Ну где ты там! Спишь, небось? Не спи – замерзнешь!» Старый Пёс, если трусил в авангарде, вообще редко оглядывался, если не кликали по имени или одному из доброй дюжины заменяющих имя ласковых прозвищ, к которым Хозяин прибегал под настроение, немало смущая своего любимца в случае, если рядом находились другие собаки. Ну кому, спрашивается, понравится Марзупон? «Кто или что вообще это такое – марзупон…» – возмутился пёс в очередной раз. Он заметил, что от возмущения ему становится чуть теплее.

Нежеланные свидетели словесного проявления хозяйской нежности, кто не знал, насколько сильно рискует, а может быть, и намеренно провоцировали судьбу, случалось, подтрунивали над Старым Псом. Потом сильно жалели и впредь проявляли куда больше сдержанности и обходительности. Впрочем, было и так, что Старому Псу пришлось извиниться за нанесенные побои, хорошо хоть обошлось без увечий. Недотёпа мопс, оказывается, искал с ним знакомства и решил, простая душа, что Старого Пса так и зовут – Марзупон. Старый Пёс с готовностью повинился, а вот мадам, выгуливавшая мопса, устроила Хозяину настоящий разнос. Правда, на языке, которого тот не знал, поэтому по обыкновению мило улыбался и увещевал: «Мада-ам, ну стоит ли горячиться по такому пустячному поводу». Мопс тоже принялся успокаивать раззадоренную хозяйку, стараясь увести куда-нибудь. На прощание он с тоской полюбопытствовал, заранее зная ответ:

– При такой хозяйке мы ведь не подружимся?

– Да уж, – не разочаровал его Старый Пёс. И добавил: – Пусть наш язык учит, или валите на хрен домой, откуда вы там.

– Но ведь мы-то понимаем друг друга? – робко поинтересовался мопс.

– Нет, – отрезал Старый Пёс. Он всю жизнь знал, что собака в ответе за своего человека.

Позже Старый Пёс не мог не признать, что найти в себе силы и не выказать обиды, задав при этом правильно сформулированный вопрос, – это, безусловно, редкое собачье достоинство. Он на миг пожалел, что так недружелюбно обошелся с мопсом. Однако тут же исправился: «Если принялся не любить, то надо быть последовательным. Еще раз встречу, порву в клочья, к чертовой матери. Чтобы впредь неповадно было с чувствами приставать. Тоже мне друг выискался. Ходит на привязи у всяких хабалок… Иностранных… Продажный мопс…»

Старого Пса, несмотря на незначительные рост и вес, все кто знал, воспринимали всерьез. За отчаянную смелость, граничащую с безбашенностью, а может, такая она – безбашенность… За ловкость и удивительную непредсказуемость. Когда трехцветный бигль заметил в нем схожесть с мартышкой с гранатой, а шит-цу и пудель расхохотались, то именно им пришлось расплатиться за несдержанность, бигль был милостиво прощен. И не факт, что в основе решения была скорость, какую бигль развивал буквально с места. Совсем не факт. В кругу знакомых, то есть обитателей близлежащих домов, неоднократно делом доказанные качества снискали Старому Псу ореол собаки весьма и весьма авторитетной, настоящего бойца. И еще – завзятого острослова. Одному недорослю-боксеру Старый Пёс прокусил язык и, когда тот не на шутку разнылся, посоветовал: «Кольцо вставишь. У людей мода такая, помогает запомнить – где распускать язык, а где не стоит». Каково же было его удивление, когда Хозяин почти теми же словами отбрил поводыря незадачливого шутника, вознегодовавшего: «У него же дыра в языке! Что теперь делать-то?» – «Пирсинг, – не задумываясь предложил Хозяин. – Вставьте чего-нибудь, воспользуйтесь случаем. Меньше болтать будет, сам же начал, не стоило ему моего пса задирать. Или боитесь, что шепелявить начнет, с пробитым-то языком?»

Хозяин был в добром расположении духа, то есть не очень трезв, и шутил, даже Старый Пёс это понимал, довольно рискованно. Однако ростом, да и статью в целом он намного превосходил оппонента. Тот, даже если бы встал на спину своей собаки, при этом не раздавил ее и удержался, не обрел бы решающего преимущества. «Забоксерастрадалец» – под таким псевдонимом Старый Пёс внес человека в число своих недоброжелателей. Парочка благоразумно убралась восвояси, найдя в себе силы воздержаться от всплеска прощального недовольства, а среди неофициальных имен Старого Пса с того дня появилось еще одно – Компостер.

Всех своих прозвищ Старый Пёс не помнил. Сколько их накопилось за долгую жизнь – три десятка? полсотни? сотня? Вчера вечером этот растущий список пополнил «снежный барсук». На барса Старый Пёс не тянул, о чем ему весело было доложено. «Он еще и глумится!» Настроение собаки, и без того не радужное, съехало до отметки «слякоть». Весь вечер Старый Пёс капризничал, противился любым идеям Хозяина. В конце концов, он добился недипломатичного высказывания в свой адрес: «Ах ты, неблагодарная строптивая псина!», а заодно получил категоричный отказ в теплом месте на второй подушке кровати, самостоятельно на которую влезть не мог. Иначе не факт, что именно Старому Псу пришлось бы ютиться в собачьем месте возле батареи. «Стоило это того? – спрашивал он себя, бубликом устроившись на мягкой подстилке. – Нет. Был другой выход? Ответ тот же».

Он спал, когда Хозяин поднял его на руки и перенес на незаслуженное место. «Слаб человек, куда ему до собаки, лучше бы поучился, а то права он качает… Беда мне с ним», – сонно, неторопливо думал Старый Пёс. И еще, памятуя об имидже, он, уже на подушке, недовольно ворчал, сквалыжничал что-то неразборчивое. Долго и нудно. Наверное, о том, как уютно ему было возле батареи и что смягчение «режима» вовсе никакое не смягчение, а совсем наоборот. Что все эти лицемерные нежности и забота… Короче, всё это не для Старого Пса, потому что он… Дальше совсем неразборчиво, однако легко догадаться… И что Хозяин, хоть и добрый, а всё равно гад, потому как вольно ему было тащить собаку в снегопад на прогулку. Ведь всё то же самое можно было сделать на лоджии, под навесом. Там даже снег лежит в изобилии, как специально для антуража, если антураж зимы так дорог Хозяину.

Вот Старый Пёс и ответил ему в том же духе. В смысле, также вероломно. После гулянья он влетел снежным комом в их номер, в темпе осмотрелся и заметил сползший с пуфа, небрежно валявшийся на полу хозяйский свитер. На нем Старый Пёс и отряхнулся. Потом поелозил, вытирая промокшие спину, живот, морду… Хозяин застыл в дверях, словно его прибили к полу. Он оторопел от такой наглости. Только и смог, что вымолвить: «Ну ты… Ну ты даешь…» Растерялся. Старый Пёс в силу опыта знал, что люди в растерянности способны на многие глупости: они женятся, заводят детей, неправильных собак… Но не внял подсказкам опыта и решил повторить вытирание, начав со спины. Однако время человеческой растерянности вышло. Первой прилетела лыжная варежка, вторым – модный валенок, называемый «Угги». До этого Старому Псу нравилось это имечко, он даже допускал, что было бы неплохо самому носить такое. Уж тогда точно всякая пьянь во дворе не оборачивалась бы на зов Хозяина: «Эй, Старый Пёс!» После точного приземления валенка Старому Псу на макушку его имя и сам предмет были разлюблены одномоментно и на всю жизнь.