Стать огнем

– Отстань!

– Ты же комсомолец!

– Ага! Я по такому случаю еще в партию вступлю и буду на свиданки к тебе приходить с партбилетом в зубах!

Максим, по сибирским меркам, был невысок – ростом с Нюраню, а той пяти вершков не хватило до двух метров. Стройный и красивый до бабьей смазливости, он, однако, не производил впечатления избалованного женским вниманием повесы. Смотрел на собеседника прямо, серьезно и отчасти хмуро, словно давая понять, что шутки шутить с ним не стоит, что решения он принимает не с бухты-барахты, а тщательно продумывая, и заставить его изменить решение очень непросто. Когда же Максим улыбался и его красиво очерченные губы растягивались, обнажая крепкие, частоколом подогнанные зубы, а в серых глазах плясали искорки, на ум приходило: «Улыбкой одарил». Откуда-то ведь возникло это выражение – очевидно, от лицезрения улыбок таких вот сильных и добрых людей.

В селе он был завидным женихом. Девки по нему сохли, но это значения не имело, гораздо важнее, что его хотели бы получить в зятья родители девок. При взгляде на этого парня опытным глазом становилось ясно: со временем он станет надежным, верным, сильным и добрым, справедливым и щедрым мужиком. Но родителям девок на выданье оставалось только вздыхать, сожалеючи, – Максимка Майданцев крепко присох к Нюране Медведевой.

Она полюбилась Максимке не только потому, что была хороша собой, – девок смазливых в селе и округе навалом. Хотя Нюране вслед даже старики языками цокали и головами качали – ладная кобылка! У Нюрани была мечта, портившая Максимке жизнь, но и поднимавшая его избранницу на высоту, недоступную другим сельским девушкам, на чьих лбах крупными буквами было написано желание выйти замуж, нарожать детей и стать хозяйкой своего дома. Это стремление делало их застенчивыми, ограниченными и глуповатыми. Познания в медицине, которыми уже обладала Нюраня, и те, к которым она рвалась, вызывали уважение. Любовь, замешанная на уважении, в сравнении с любовью телесной, брожением плоти, дарит ощущения несоизмеримо более вдохновенные. Это как высоко прыгать или летать.

Нюраня была свободна духом, открыта, но не проста. Весела, но умела притворяться опечаленной какой-нибудь Максимкиной провинностью, и он каждый раз попадался на эту удочку, выпытывал, клялся, убеждал в своей любви.

Слово «любовь» для обозначения чувства одного человека к другому в крестьянском обыденном общении практически не встречалось. Парень мог сказать девушке, что сохнет по ней, что она его зазнобила. Вместо «Я люблю тебя», он говорил: «Давай поженимся» или «Сватов жди». Любовь встречалась в пословицах: «была бы рожица, любовь приложится», «любовь не волос, скоро не вырвешь», и еще в религии – евангельская любовь.

У Нюрани это слово применительно к их отношениям не сходило с языка. «Наша любовь» была для нее как волшебный замок, куда они улетали «на крыльях любви», чтобы насладиться «эликсиром любви» и надышаться «эфиром любви». Максим, поначалу ошалевший от этих книжных слов, со временем тоже пришел к убеждению, что их любовь – исключительная, другой такой не бывает, подарок небес.

Восторженность Нюрани мирно уживалась с проказливостью и затейливостью. Максим не знал, чего ждать от любимой чертовки, и скучать ему она не давала.

Пришла на свиданку грустная, по рукам его бьет, обнять не разрешает, голову в сторону отворачивает.

– Нюрань, ты чего?

– Ничего!

– Обидел кто?

– Да.

– Имя назови! Из родных или чужой?

– Я думала, он родной, а он чужой, оказывается.

– Это кто? – терялся Максимка. – Как зовут?

– Сам знаешь.

Так несколько минут, пока Максимка не выпытал имя обидчика и его вину.

– Ты! Потому что ты меня не любишь! – выпалила Нюраня.

– С чего тебе в голову взбрело? – поразился Максим.

– Я знаю точно.

– Всем сердцем тебя люблю!

– Не по-нас-то-я-щему!

– А как надо по-настоящему?

– Когда любят, не спрашивают.

И снова он принялся засыпать ее вопросами, а Нюраня увиливала от прямого ответа.

Максим уж до белого каления дошел, когда она призналась:

– Ты меня не любишь по-настоящему, потому что не пишешь мне стихов!

– Чего-о-о? – вытаращил он глаза.

– Когда любят, посвящают стихи! – авторитетно заявила Нюраня.

– Кто?

– Пушкин, например. Или граф Толстой.

Про Пушкина Нюраня услышала от Василия Кузьмича. Он как-то сравнил резьбу по дереву, выполненную Еремеем Николаевичем, с любовной лирикой Пушкина. И прочитал несколько стихотворений, «Я помню чудное мгновенье…» в том числе. У Нюрани чудных мгновений было много, а стихи отсутствовали. Настоящая любовь должна быть со стихами, решила она. Графа Толстого приплела за компанию, для внушительности списка.

– Я! – ударил себя в грудь Максим – Не граф и не Пушкин! Я Майданцев!

Нюраня поняла, что перегнула палку, что Максим заяростился. Было немножко стыдно, хотя и весело мучить его, играть с ним в вопросы-ответы. Она была виновата в его напрасной злости, поэтому слезы навернулись легко, и еще очень хотелось целоваться.

– Максимушка, – припала она к его груди, – так мне грезилось стихов про нашу любовь…

– Дык где ж я их возьму? – оттаял Максимка.

Нюраня обильно смочила слезами его рубаху в области сердца и поцеловала:

– Тут!

– В гроб меня загонишь, – сказал Максимка, поднимая ладонями ее лицо, – умру в молодые годы.

– Поживи ышшо, любимый!

Через месяц, когда Нюраня и забыла о «настоящей любви со стихами», но при этом не забывала периодически морочить Максимке голову своими проказами, он ей заявил:

– Стихи-то я тебе написал.

– Какие стихи? – ахнула Нюраня. – Всамделишные? Поэму?

– Поэму не поэму… – достал Максим из кармана сложенный листок.

– Дай сюда! – выхватила она. – Ой, темно здесь, не видно. У тебя спички есть?

– Нюрань, какие спички на сеновале? Увидят огонек, надерут нам ниже спины оглоблями.

– А ты наизусть помнишь? – Она бережно спрятала листок за пазуху.

– Помню, но у меня там последнее слово никак не подстраивается.

– Все равно! Читай.

Максимка откашлялся и торжественно начал:

Цветет калина у ручья, Но пилит сердце грусть моя. Не увидать сегодня мне Нюраню, Поскольку путь лежит ей в…

– В баню! – возмущенно закончила Нюраня.

Максим хотел захватить ее в объятия, но Нюраня вскочила, бросилась к приставной лестнице, скатилась вниз, не переставая обзывать Максимку иродом, предателем, варнаком и лиходеем. Она клялась его больше не видеть и угрожала выцарапать ему глаза, если только появится.

Утром Аким подобрал на полу листок, протянул хозяину с вопросом, нужная бумажка али на самокрутки можно взять.

– Да тут стихи, – удивился Еремей Николаевич и принялся читать вслух:

Шепот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья. Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица. В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!..