Статьи из журнала «GQ»

Едем в ДЭЗ. ДЭЗ закрыт и работает, как все учреждения такого рода, по прихотливому графику: сегодня до двух, завтра с двух. Очередь в ДЭЗ идет побыстрей, чем раньше, потому что компьютеризация, но задачи, которые приходится выполнять компьютеру, так же бессмысленны, как и те, над которыми седели и толстели прежние советские паспортистки… Короче, излагать все это можно либо слогом Зощенко, либо бесконечными предложениями Петрушевской, в последнем случае добавляя какие-нибудь невыносимые физиологизмы вроде того, что в результате всех этих очередей у меня началась рвота и открылась диарея: но я же не ради литературной стилизации все это пишу. Я действительно хочу понять: зачем?!

Вот мы все говорим, что боремся с бюрократией. Но нотариус у черта на рогах, и паспортистки из ДЭЗа, и сотрудники БТИ живут, кормятся и занимаются своей совершенно бессмысленной работой только для имитации закона и порядка, и делают это за счет налогоплательщика, и разговаривают со всеми приходящими в таком тоне, как будто мы все перед ними с рождения виноваты. Так разговаривают еще районные врачи: что же вы так все запустили! Но врачей я понять могу, им приходится иметь дело с непонятливыми, по десять раз переспрашивающими старцами, у которых вообще нет другого занятия, кроме как переспрашивать. А нотариус какое право имеет смотреть на нас, как на вшей, и отшивать любого, кто просунется в дверь, чтобы задать элементарный вопрос? На меня она крысится особо: она меня уже домыслила по Станиславскому. Ей кажется, что я телеведущий, я привык, что меня узнают и стараются не слишком мурыжить в очередях, так вот же она мне докажет, что я такой же, как все, и она через слово говорит с торжеством: «А вы как же думали? Что вы особенный?» Я не думал этого никогда, хотя мне всегда старались это внушить, доказать, что всем можно, а мне нельзя. Но сейчас я уже умный и на третьем повторении с ласковой улыбкой говорю: «А в таком тоне со мной разговаривать, пожалуйста, не надо. Я ведь ни в чем перед вами не виноват. Правда?» И делаю большие круглые глаза. Я это умею. Это их обезоруживает совершенно, хоть и ненадолго.

Но дело не в тоне, плевать на тон, — я в самом деле не понимаю главного: почему эта процедура занимает месяц? Мне скажут: напишите доверенность на другого, заплатите ему, и пусть он для вас все собирает. Хорошо, а этот кто-то зачем должен тратить на это свою единственную жизнь? Почему нотариус в душном помещении с непременным ванькой-мокрым на окне должен гробить здесь свою судьбу, тоже единственную? Почему юный помощник нотариуса развращается здесь чувством всевластия над вечно ропщущими и неизменно смиряющимися гражданами? Почему каждый шаг российского гражданина должен сопровождаться справкой, словно советские времена не кончились, словно и царские не кончались, словно все мы так и живем в ожидании последней и окончательной проверки и громоздим, громоздим, громоздим вороха никому не нужных бумаг о самых естественных, элементарных вещах? Ведь я напишу это, запишу собственный отчаянный вой о потерянном времени — и отлично знаю, что ничего не изменится, потому что рационального ответа нет и быть не может. Когда страна не знает, зачем она существует, она занята лихорадочным поиском документальных подтверждений собственного существования. Древние правители ставили стеллы с перечнями завоеванных народов, а мы, видимо, предъявим будущему только справки о своем существовании да флюорографию, без которой теперь не выписывают даже таблетку от головной боли.

Черт бы побрал эту страну, говорит безумец в сердце своем.

№ 12, декабрь 2010 года

Что инкриминировать России?

В: Что инкриминировать России?

О: Покушение на дьявола.

Долгие занятия историей масонства убедили меня, что это, в общем, чистый пиар — или, верней, ритуальные действия вокруг пустоты: никаких эзотерических знаний масонство не предлагает и не предполагает, и открываться это должно где-то на тридцатой ступеньке из тридцати трех. Просто человек, вовлеченный в тайное общество, ведет себя соответственно — осмотрительней, аккуратней, сдержанней; плюс всякие полезные вещи вроде романтизма и солидарности. Влияние масонства на мировые события, думаю, пренебрежимо мало и является опять-таки результатом пиара — на этот раз черного. Демоническую силу и гигантское влияние масонам приписывают своего рода антимасоны — те, кто тормозит, а не ускоряет развитие человечества; таких людей довольно много, и сосредоточены они главным образом в России.

Почему вообще не предположить, что Россия ходит по кругу самостоятельно и деградирует благодаря ходу вещей, а не в силу чьей-то направленной воли? Прежде всего потому, что для человека, каким он задуман, естественно расти, прогрессировать и окультуриваться. Всякое общество стремится к развитию, хотя бы и спиралевидному, а не к идиотским циклическим повторениям; всякому обществу стыдно, когда ему лгут в глаза, и противно, когда с ним играют в бесконечную «серую шейку», то есть неуклонно сужают пространство его жизнедеятельности. Деградация России может быть лишь результатом целенаправленной и осмысленной деятельности некоего тайного ордена — и орден этот покрепче пресловутого «ордена меченосцев», причем гораздо лучше законспирирован. Как долго он тут функционирует — пока не знаю, но думаю, что где-то с конца XVIII века, когда начинается громкое раздувание мифа о масонстве. Если где-то есть прогрессоры, должны быть и регрессоры — с удовольствием повторю эту старую и любимую мысль.

Константин Крылов, замечательный писатель и философ, высказался однажды в том смысле, что Россия, может быть, предназначена для великой миссии — ее собираются бросить в пасть дьяволу, чтобы дьявол подавился. Россия и в самом деле слишком большой кусок, ею давится и в ней увязает любой завоеватель. Как знать, может быть, у нас в самом деле есть великая миссия — лежать своеобразным лежачим полицейским на пути у дьявола или, материалистичнее выражаясь, у конца света. Если Россия и впрямь именно такой «улавливающий тупик», ей действительно никак нельзя развиваться, и потому целая подпольная организация делает все возможное и невозможное, чтобы здесь сорвался главный процесс, составляющий содержание всемирной истории, а именно — рост культуры. Человек воспитывается, чтобы перепрыгнуть на следующую ступень эволюционного развития, — чтобы количество перешло в качество и перед нами вдруг оказалась сверхчеловеческая особь, наделенная памятью о тысячелетиях своего прошлого, или волшебным даром телепатической связи, или чудесной способностью сращиваться с гаджетом. Но именно в России наиболее последовательным репрессиям подвергаются наиболее яркие профессионалы. Отрицательная селекция, с помощью которой формируется власть, отмечена столь многими, что это уже общее место: если в нормальном социуме начальник умеет больше и лучше подчиненного, в России он с гарантией бездарнее и беспомощнее, а также много хуже по моральным качествам. Исключения единичны и подтверждают правило. Только в России под видом почвенничества и патриотизма функционирует ярко выраженный антикультурный проект: патриотичным считается культ грубой силы, беззакония и бессмысленных жертв, а все рациональное объявляется отступлением от национальной матрицы. Россия в высшем смысле антикультурна — именно поэтому быт ее остается на уровне XVIII века: улицы любого провинциального города поражают запущенностью, квартиры — неудобством, организация труда — иезуитством. Все здесь сделано с единственной целью: максимально усложнить любую осмысленную деятельность. Власти России, видимо, в порядке инициации узнают о том, что призваны не ускорять, а затормаживать все нормальные процессы, идущие в стране. А про масонство они сами все придумали, чтобы перевести стрелки.

Проще всего сказать, что это паранойя и конспирология. Но вспомните свою жизнь, поглядите на себя со стороны, вспомните хронику российских покушений и нераскрытых убийств — и вам станет ясно: здесь уничтожают не тех, кто «может помешать». Помешать никто ничему не может. Уничтожают тех, кто выламывается из этой матрицы. И даже такой могучий проект, как русский большевизм, выродился здесь в то же самое, а именно — в оргию взаимного истребления и в войну государства против культуры.

Найти бы мне хоть раз их великого инквизитора, их Кощея — думаю, он должен быть похож на Победоносцева. Кажется, я смог бы свернуть его черепашью шею.

Впрочем, и погромче нас были витии — да не сделали пользы пером.

№ 1(113), январь 2011 года

Кто мы есть в мировой анатомии?

В: Кто мы есть в мировой анатомии?

О: Спина.

Вот все говорят — глобализация, прозрачность, — но мир, кажется, никогда еще не был столь непрозрачным в высшем, серьезном смысле. Внешние признаки прозрачности налицо — можно запросто поехать куда угодно, кроме тех мест, куда никому особенно не надо (Северная Корея, например), и в интернете новость сообщается через пять минут после того, как происходит; но все это не означает проницаемости главных границ. Напротив, если предыдущее тысячелетие человеческой истории что и доказало с неопровержимостью, так это бесплодность любых попыток распространить свой образ жизни на чуждые территории. Началось это с крестовых походов, закончилось экспортом цветных революций, и главный вывод, который можно отсюда сделать, опровергает Маркса или по крайней мере делает его теорию приложимой к очень небольшому региону: нет капитализма вообще и социализма вообще, а есть национальные матрицы, диктуемые климатом, географией и традицией. Есть путь шведский, русский, нигерийский, и ни распространению, ни даже адекватной иноземной интерпретации он не поддается. Мир превратился из так называемого единого и цельного, подчиненного общим закономерностям, — в сложный конгломерат национальных проектов, и расходятся они друг от друга все дальше. Современному российскому читателю непонятны проблемы современного американца, а уж проблемы австралийца (только что у нас плохо перевели неплохой роман Циолкаса «Пощечина») заставляют его от души хохотать и аплодировать. Думаю, что и драмы русской реальности кажутся американцу либо африканцу чем-то совершенно цирковым.

В этом конгломерате наметилось свое разделение труда. Допустим, в физике действует антропный принцип — его формулируют по-разному, но я предпочитаю формулировку Пелевина, высказанную как-то в разговоре: «Мир устроен так, чтобы человек мог его понять» (и, добавлю, получить от этого удовольствие — хотя бы эстетическое). Но антропный принцип действует и в географии — то ли земля устроена наподобие человеческого организма, то ли человек бессознательно спроецировал себя на нее, но выглядит это так. Верх, он же северо-запад, — мозг. Это Западная Европа. Скандинавия, Канада. Штаты. Штаты, впрочем, — скорее грудь, переходящая в живот. Сердце мира бьется где-то в Нью-Йорке. Китай и Азия в целом — неутомимые руки, вечные производители. Чем является в этой развертке мыс Горн, вы, я думаю, сами догадаетесь, — и Латинская Америка с ее бесконечной суетой, переворотами, любовным пылом и острой кухней в самом деле представляется самым эротичным регионом планеты. Жалко обижать Африку, но, долго играя роль некоей попы мира, она с ней и посей час отлично справляется. А может, она просто еще не проснулась. Но несомненно, что России в этой схеме отведена роль спины с Уральским хребтом вместо позвоночника.

Спина вообще хорошая вещь, без нее нельзя ни стоять, ни лежать, и она как-то все цементирует; но не следует ждать от нее мобильности, поскольку она по определению статична. Засим не надо ждать от нее особенного ума, потому что мозг у нее спинной: все в порядке с координацией движений, с простейшими реакциями, с опорно-двигательным аппаратом, — но с абстракциями, инновациями, остроумием дело обстоит трудно. Спина обеспечивает организму стабильность, но сама существует в ситуации перманентного застоя и отлично саморегулируется, то есть сама себя в этот застой постоянно ввергает, категорически возражая против любых попыток почесать ее извне. Для остального организма спина таинственна, потому что ее никто не видит, и сама она себя не видит за отсутствием на ней глазок. Известно только, что она очень большая, даже великая, и что в ней есть стволовые клетки, за счет которых обновляется весь прочий организм. Но чтобы он обновлялся, клетки надо оттуда извлечь. Этим и объясняется поток эмигрантов из России — им не нравится спинная стабильность, им хочется думать в Европе или питаться в Штатах, а некоторым — даже работать в Китае, не говоря уж про секс в Латинской Америке. Но спина никого и не держит, по крайней мере сейчас. Езжайте, не жалко. Все умрет, а она останется. Кого не устраивает такое бессмертие, может валить.

Этим и объясняется удивительная повторяемость российской истории: прочие органы продолжают развиваться и эволюционировать, а позвоночнику это не нужно, он гарантирует устойчивость всей конструкции. Не зря Юрий Грунин — выдающийся поэт — назвал свою автобиографическую лагерную повесть «Спина земли»: это точнейший образ России, особенно в равнинной ее части. Всему миру, в общем, естественно тянуться к усложнению, росту и развитию: в этом убеждает нас все — от эволюции фауны (если она в самом деле имеет место) до эволюции литературных жанров. Человека словно все время кто-то тянет за волосы: расти! Может, это делает Бог, и в это мне поверить проще, а может, так устроено само, и в это я верю с трудом, потому что бесхозные и самопроизвольные процессы обычно направлены как раз к энтропии; но как бы то ни было, весь мир развивается и усложняется — и только Россия делает все, чтобы вечно возвращаться на круги своя и развиваться медленно, травматично, с постоянными ретирадами. С назойливым и неприличным оглуплением масс. С уничтожением или выпихиванием всех, кто высовывается.