Статьи, рассказы, наброски (сборник)
Шрифт:
– В геенне, - поправил отец настоятель.
– Один черт, - отчаянно молвил отец дьякон, криво влезая в стихарь, одолел меня бес!
– Много вы пьете, - осторожно намекнул отец настоятель, - оттого вам и мерещится.
– А это мерещится?
– злобно вопросил отец дьякон.
– Владыкой мира будет труд!!
– донеслось через открытые окна соседнего помещения.
– Эх, - вздохнул дьякон, завесу раздвинул и пророкотал: - Благослови, владыка!
– Пролетарию нечего терять, кроме его оков.
– Всегда, ныне, и присно,
– Аминь!
– согласился хор.
Урок политграмоты кончился мощным пением "Интернационала" и ектений:
Весь мир насилья мы разрушим до основания! А затем...
– Мир всем!
– благодушно пропел настоятель.
– Замучили, долгогривые, - захныкал учитель политграмоты, уступая место учителю родного языка, - я - слово, а они - десять!
– Я их перешибу, - похвастался учитель языка и приказал: - Читай, Клюкин, басню.
Клюкин вышел, одернул пояс и прочитал:
Попрыгунья стрекоза
Лето красное пропела.
Оглянуться не успела...
– Яко Спаса родила!!
– грянул хор в церкви. В ответ грохнул весь класс и прыснули прихожане. Первый ученик Клюкин заплакал в классе, а в алтаре заплакал отец настоятель.
– Ну их в болото, - ошеломленно хихикая, молвил учитель, - довольно, Клюкин, садись, пять с плюсом.
Отец настоятель вышел на амвон и опечалил прихожан сообщением:
– Отец дьякон заболел внезапно и... того... богослужить не может.
Скоропостижно забелевший отец дьякон лежал в приделе алтаря и бормотал в бреду:
– Благочестив... самодержавнейшему государю наше... замучили, проклятые!..
– Тиш-ша вы, - шипел отец настоятель, - услышит кто-нибудь, беда будет...
– Плевать...
– бормотал дьякон, - мне нечего терять... ик... кроме оков.
– Аминь!
– спел хор.
Примечание "Гудка":
В редакции получен материал, показывающий, что дело о совместном пребывании школы и церкви в одном здании тянется уже два года. Просьба всем соответствующим учреждениям сообщить, когда же кончится это невозможное сожительство?
* Михаил Булгаков. Золотистый город
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
I
ПИЩА БОГОВ
Жуткая свинья. От угла рояля до двери в комнату Анны Васильевны.
– Вася!! Ведь ты врешь?
– Вру? Вру? Поезжайте сами посмотрите! Это обидно, в конце концов, все, что ни скажу, все вру! Сто восемнадцать пудов свинья.
– Ты сам видел?
– Все видели.
– Нет, ты скажи, ты сам видел?
– Ну... мне Петров рассказывал... Чудовищная свинья!
– Лгун твой Петров чудовищный. Ведь такая свинья в товарный вагон не влезет, как же ее в Москву везли?
– Я почем знаю! Может быть, на этой... как ее... на открытой платформе. Или на грузовике.
– Где ж такую свинью развели?
– А черт ее знает! В каком-нибудь совхозе. Конечно, не мужицкая. Мужицкие свиньи паршивые,
маленькие, как кошки. Вот и притащили им такую, с автомобиль. Они посмотрят, посмотрят, да и сами заведут таких.– Нет, Вася... Ты такой человек... такой человек...
– Ну, черт с вами! Не буду больше рассказывать!
II
НА МОСКВЕ-РЕКЕ
Августовский вечер ясен. В пыльной дымке по Садовому кольцу летят громыхающие ящики трамвая "Б" с красным аншлагом: "На выставку". Полным полно. Обгоняют грузовики и легкие машины, поднимая облако пыли и бензинового дыму.
На Смоленском толчея усиливается. Среди шляпок и шляп вырастает белая чалма, среди спин пиджаков - полосатая спина бухарского халата. Еще какие-то шафранные скуластые лица, раскосые глаза.
Каменный мост в ущелье-улице показывается острыми красными пятнами флагов. По мосту, по пешеходным дорожкам льется струя людей, и навстречу, гудя, вылезает облупленный автобус. С моста разворачивается городок. С первого же взгляда, в заходящем солнце на берегу Москвы-реки, он легок, воздушен, стремителен и золотист.
Публика высыпается из трамвая, как из мешка. На усыпанных песком пространствах перед входами муравейник людей.
Продавцы с лотками выкрикивают:
– Дюшесе, дюшесе сладкий!
И машины рявкают, ползают, пробираясь в толпе. На остановках стена людей, осаждающих обратные "Б", а у касс хвосты.
И всюду дальше дерево, дерево, дерево. Свежее, оструганное, распиленное, золотое, сложившееся в причудливые башни, павильоны, фигуры, вышки.
Чешуя Москвы-реки делит два мира. На том берегу низенькие, одноэтажные, красные, серенькие домики, привычный уют и уклад, а на этом - разметавшийся, острокрыший, островерхий, колючий город-павильон.
Из трамвая, отдуваясь, выбирается фигура хорошо и плотно одетая, с золотой цепочкой на животе, окидывает взором буйную толчею и бормочет:
– Черт их знает, действительно! На этом болоте лет пять надо было строить, а они в пять месяцев построили! Манечка! Надо будет узнать, где тут ресторан!
Толстая Манечка, гремя и сверкая кольцами, браслетами, цепями и камеями, впивается в пиджак, и пара спешит к кассам.
Турникеты скрипят, и продавцы и продавщицы значков Воздушного Флота налетают со всех сторон.
– Гражданин, значок! Значок!
– Газета "Смычка" с планом выставки! Десять рублей! С подробным планом!
Под ногами хрустит песок. Направо разноцветный, штучный, словно из детских кубиков сложенный павильон.
III
КУСТАРНЫЙ
Из глубины - медный марш. У входа, в синей форме, в синем мягком шлеме, дежурный пожарный. "Зажигать огонь и курить строго воспрещается". Сигнал. "В случае пожара..." и т. д. У стола отбирают дамские сумки и портфели.
Трехсветный, трехэтажный павильон весь залит пятнами цветных экспонатов по золотому деревянному фону, а в окнах синеющая и стальная гладь Москвы-реки.