Статьи

Что же касается русского пролетариата, к которому г. Скуратов сопоставил результаты, выведенные Рилем из событий 1848 года, в которых германские пролетарии заявили себя ярыми врагами общественного строя, то у нас вовсе не тот пролетариат. Германскому пролетарию не к чему приложить своих рук, и правительства не могут придумать, куда направить эти руки, а у нас дел — непочатый угол. Остановка за тем только, чтобы большинству этих пролетариев открыт был доступ к богатствам страны. Пособия, нужные для этого дела, не могут быть обременительными, и тогда останется в пролетариате только ленивый. Пересмотрев статью г. Лескова, на которую ссылается г. Скуратов, мы видим, что в ней идет дело именно о неестественности пролетариата, появляющегося у нас вследствие экономических и административных неурядиц, и о необходимости прекратить это зло в самом зародыше, а совсем не об опасностях от разрушительных способностей пролетариев и еще меньше об угрожающем дворянству наплыве. Тут простое дело: доктора медицины здесь, например, служат переводчиками при газетах или корректорами, а народ пропадает без медицинской помощи. Тысячи людей спят и видят кусочек земельки, а мы только похваливаемся нашими степями. О наших благотворителях даже на Афоне знают, а ссуды на начало дела бедному человеку сыскать негде. Вот ведь он каков пока, наш пролетариат-то! Ему пока еще можно очень легко помочь, но, разумеется, не нужно откладывать дело в долгий ящик.

УЧЕНЫЕ ОБЩЕСТВА

Мы теперь поговорим только о двух русских ученых обществах, которые у нас славятся своею независимостью, изобилием средств и многоговорением. Эти общества: Русское вольно-экономическое и Географическое. Оба они в мае закрыли свои заседания и наговорили себе кучу любезностей.

Над Русским вольно-экономическим обществом не смеялся только тот, кто его не знает. Русское географическое общество покоится под сенью безвестности. Издаваемого им журнала никто не читает, потому что читать его нельзя было даже и по заказу, а зазнали его немножко только по Политико-экономическому комитету, в котором назад тому года с два затронули довольно живые и жизненные вопросы. Так, например, заговорили о единстве мер, весов и монеты; о причинах денежного кризиса в России; о затруднениях в русской торговле и о русской колонизации. Даже “Искра”, сатирический журнал, посвященный преимущественно и исключительно разработке домашних отношений русских писателей, обитающих в С.-Петербурге и в Москве, отозвалась о полезной деятельности этого комитета и, разумеется, прошлась на его счет. Затем сказал о нем словечко “Современник” и хроникер “Отечественных записок”. Журнал “Время” заговорил о комитете не шутя. Он почуял в нем силу и заметил ему, что комитет не умеет пользоваться этой силой. Ставя вопрос таким образом, он исключительно отнесся к мнению одного члена общества “о русском расселении”. Член, мнения которого обратили на себя внимание “Времени”, ответил на замечание этого журнала письмом, в котором развил свою мысль о необходимости предоставления свободы русскому расселению и пр. Из всего сказанного этим письмом мы теперь помним только общее впечатление, равносильное отчасти мнению “Искры”, осмеявшей многоглаголание и ничегонеделание Политико-экономического комитета.

С тех пор мы внимательно следили за этими двумя обществами, и теперь, когда они (в мае месяце) окончили свои блистательные заседания, дождавшись их умилительно-красноречиво заключительных речей, скажем о них наше мнение.

В два года, в течение которых мы присматривались к обоим этим обществам, они сделали едва ли что-нибудь годное и чему-нибудь полезное. Это были истые “говорильни”, в которых Иван Васильевич Вернадский пламенным потоком своих речей вводил в полемический жар своего благородного друга и ученого противника Владимира Павловича Безобразова, а благородный друг и ученый противник красноречивого Ивана Васильевича Вернадского не менее красноречивый Владимир Павлович Безобразов возражал своему благородному другу и ученому противнику Ивану Васильевичу Вернадскому. Гости сидят, слушают всю эту трескотню словоизвержения и скучают; но соответственная обстановка ученых зал заставляет их думать, что они дело делают. Ни один вопрос, зарешавшийся в этих заседаниях, ничем не заявил себя в русской жизни. Скажут, что ученые общества не влиятельны, что они не властны реформировать что-нибудь на самом деле, что их задача разобрать вопрос только в теории. Допустим, что это частию правда; но где же хотя одна доконченная теоретическая работа? Где хотя одна дельная монография, составленная в этих обществах после долговременных и многословных дебатов? Их нет. Есть только бесконечные “журналы заседаний”, где видно, что в той или другой говорильне присутствовало столько-то и столько-то членов, что Иван Васильевич Вернадский и Владимир Павлович Безобразов потешились при обстановке довольно эффектной и позволили перекинуться умным словцом господам Скачковым, Семеновым, Небольсиным, Перозио и tutti quanti. [220] Вот вам один род деятельности, исключительно приятный самим рыцарям: В. П. Безобразову и И. В. Вернадскому.

220

Все прочие (Лат.)

Второе, это выборы членов и секретарей. Тут опять наивлиятельнейшим лицом является В. П. Безобразов. Кого же выбирают? Возьмите-ка записки географического общества: каких географов вы там не увидите?! Словом, Географическое общество, кажется, ничем не руководствуется при выборе новых членов, или, может быть, оно и руководствуется, но руководствуется такими соображениями, которые приличны только нашим обществам quasi-филантропическим. [221] Влиятельные люди в правительственной сфере восходят, текут и сходят с горизонта, и если, в соображениях В. П. Безобразова с товарищи, достаточно какому бы то ни было лицу сделаться влиятельным чиновником, чтобы попасть в члены ученого Географического общества, то они очень скоро так укомплектуют свои ученые общества, что действительно ученому человеку и влезть будет некуда, да и делать, пожалуй, нечего.

221

Якобы филантропическим (Лат. quasi — якобы, мнимый)

Наконец, есть экспедиции. От этих экспедиций ждешь города, а они возвращаются с лукошком. Дурно ли они составляются, или они импонированы в своей деятельности, мы отвечать не будем, но результаты их слабы, бедны, даже… почти ничтожны.

Затем есть еще отдельные спосыланьица. Не знаем хорошо, кто именно и в каких географических или экономических соображениях спосылал в прошедшем году В. П. Безобразова по неким местностям срединной России; но из замечательных вещей, описанных им во время этой поездки, знаем хорошо, что такие апостолы географии, этнографии и статистики не могут принести пользы, и если они нужны для слагания комплиментов своему обществу, воспевая в лице общества самих себя, то пусть уж их на этот предмет и употребляют. А писать экономические очерки, докапываться до живца народного промысла и хозяйства им не след. Общество, пользующееся талантливыми трудами даровитых рассказчиков, глубоко зачерпывающих народную жизнь и осмысленно ставящих народные нужды, средства и стремления, вряд ли будет читать г. Безобразова. Ученое же общество не найдет ничего в его писаниях ни для одного вывода, а если оно может найти, так отчего же оно не сделало этого в течение целого года?

Все, что можно рекомендовать прочесть из годовых трудов двух ученых русских обществ, это коротенькая статья Бера, а затем можно смело рекомендовать не читать более ничего в “Записках Географического общества”, ни в “Трудах Общества вольно-экономического”. Не стоит времени тратить на эту бессодержательную чушь.

Можем похвалить Географическое общество только за то, что оно, окончив заседания нынешнего года, решилось вверить редакцию своих записок г. Бестужеву-Рюмину. Дай Бог час добрый и след долгий. Владея средствами, назначенными для издания, и имея под рукою кучу материалов, из которых всегда можно скомбинировать хорошие вещи, г. Бестужев-Рюмин может делать “Записки” книгою удобочитаемою, если обставит редакцию людьми, способными к работе.

В числе членов Географического общества есть литераторы, печатающиеся во всех журналах, — отчего мы не видим ни одной их строки в “Записках Географического общества”? Мы бы рекомендовали г. Бестужеву-Рюмину обратить на это внимание.

Но и там, и возле него, что-то опять поставлен неотразимый Владимир Павлович. Жаль, очень жаль, и непонятно, как это он так “конституируется” в Географическом обществе, что везде он нужен.

О вольно-экономической говорильне доброго сказать еще менее можно. Ни милости, ни богатые дары Екатерины II, ни внимание Александра I, ни другие более или менее сильные содействия ничего не поделали с этим сословным собором, с этими экономистами, ни разу не умевшими производительно распорядиться принадлежащими обществу капиталами. Ходить в эту говорильню можно только разве для того, чтобы наслаждаться способностью милых соотчичей пересыпать из пустого в порожнее с убеждением, что от этого кому-то или чему-то есть будто какая-то польза!

——

А что делает или сделал Ученый комитет государственных имуществ? Князь В. Ф. Одоевский, сочувствуя задачам этого комитета, все старался ввести туда свежих людей, примкнул к нему своим содействием нескольких литераторов; что ж они там говорят? Ничего. Этих членов туда и не зовут, кажется.

Впервые напечатано в 1863 году.

<ЧАЯНИЕ НАГРАДЫ. — НАДЛЕЖАЩИЕ ПРИНОШЕНИЯ> С.-Петербург, вторник, 16-го мая 1862 г

Мы с некоторого времени получаем по городской почте письма от неизвестных нам лиц. Письма эти так интересны, что, выбрав из них одно, самое удобное для печати, мы сообщаем его нашим читателям как документ, способный характеризовать состояние умов известной части русского общества и веселить сердца наших апостолов невежества.

Вот это письмо:

“Г. редактор!

На днях были напечатаны в вашей газете две статьи: одна, кажется, из “Нашего времени”, а другая “Учиться или не учиться”. Что это такое? Неужели вы хотите сделать из вашей до сих пор порядочной газеты какую-то мусорную яму, куда можно валить всякую дрянь. Как можно нападать на безответных; веть (sic! [222] ) вы хорошо знаете, что возражения от них быть не может или может быть это сделано в чаянии награды? В таком случае вы не примените уведомить и об этом, для того чтобы публика могла по крайней мере вполне оценить это новое благонамеренное направление вашей газеты.

222

Так! — Лат.

Подпищик (sic)”.

Г. редактору “Северной пчелы”.

Мая 6-го дня, 1862 г.

Никаких наград мы не получали и не желаем их получать. Это очень хорошо знают и те, от кого нам предсказывают награды, и те, которым народное счастье дороже суетного наслаждения “опасными занятиями”. Мы не уважаем ни деспотов, ни анархистов и чтим честных и просвещенных людей, которые, когда что-нибудь делают, то знают, что делают, а не ставят все на шашку единственно по любви к искусству.

Это наш ответ всем авторам полученных нами писем за помещение статей вроде “Учиться или не учиться?”.

——

Недавно нам случилось прочитать в протоколах одного из губернских по крестьянским делам присутствий жалобу какого-то управителя на мещанина, с которым он, должно быть, почему-нибудь не поладил. Обвинение заключалось в том, что такой-то мещанин, проживая в селении “самовольно”, втолковывает крестьянам разные ложные и вредные понятия. При строгости мер, принятых с прошлого года в отношении так называемых подстрекателей, обвинение это было весьма серьезно. Кто не знает, что иному управителю стоит только столкнуться со становым приставом и подставить двух свидетелей из загуляющих дворовых — и участь оговариваемого лица становится довольно безутешною? Кто не знает или не подозревает, что самыми дерзкими, самыми упорными противниками благополучного и мирного исхода крестьянского дела являются вовсе не крестьяне и, конечно, не помещики, а так называемые доверенные приказчики, управители и главноуправляющие, сами вышедшие из мужиков и из дворовых людей? Эти представители власти абсолютной, чувствуя, что теперь они утрачивают все свое значение и перестают быть безответственными пашами и полновластными решителями судеб крестьянского мира, возмущаются каждым явлением, сколько-нибудь радостным, и стараются заклеймить именем бунтовщика всякого, кто искренно и от души пожелает познакомить крестьян с их правами и обязанностями. Для людей, которым на свете нет ничего святого, конечно, ничего не стоит составить надлежащий акт, в каком духе кому будет угодно; дело завязывается, запутывается, и оговариваемое лицо заключается точно в тенетах, из которых нет никакой возможности высвободиться, особенно если хорошо уладится вопрос о так называемых дополнительных документах. Из парижского процесса князя Воронцова с издателем “Будущности” князем Долгоруковым (что перепечатано уже в русских газетах и журналах) явствует, что князь Долгоруков, готовясь к изданию своей Родословной книги, разослал ее программу ко всем знатным лицам с приглашением доставлять ему свои документы для поверки показаний официального источника — Бархатной книги. По получении этих бумаг, князь Долгоруков отвергал их, если они не сопровождались “надлежащим приношением”, или так называемыми “дополнительными документами”. В Париже всенародно провозглашено при публичном судопроизводстве и потом повторено во всех газетах, что эти выражения в России понятны каждому: пришлите документы — значит, дайте денег. (См. брошюру “Proc`es du prince Woronzow, contre le prince Pi`erre Dolgoroukow, et le Courrier du Dimanche. Tribunal civil de la Seine, premi`ere instance”. Paris, [223] 1862).

223

“Процесс князя Воронцова против князя Петра Долгорукова и “Courrier du Dimanche”. Гражданский суд департамента Сена, первой инстанции”. Париж — Франц.