Статьи

Независимо от появления в большом количестве морских бобров на новом месте, успех промысла их зависит много, если не совершенно, и от господствующей погоды в продолжение первой половины лета. Бывает, что во все это трехмесячное время могут сделать не более трех, четырех промысловых выездов в море. Для того чтобы такие выезды были непременно удачны, необходимо спокойное, гладкое состояние поверхности моря, чтобы можно было верно следить на ней понырку бобра. А это замечается только посредством пузырьков, образующихся на поверхности моря вследствие того, что стрелочное древко, отскочив от своего копьеца, привязанного к древку длинной ниткой, свитой из жил больших животных и намотанной около среди его, приняв горизонтальное положение, нырнувшим бобром тащится усиленно; нитка разматывается, и древко, разрезывая, в некотором расстоянии бобра, массу воды, полосою более двух футов, задерживает быстроту понырки бобра и в то же время изменяет ему на поверхности моря своим буравлением воды. Подобно киту, нуждаясь в воздухе, бобр волей-неволей всплывает, уже непременно вблизи байдарок, на поверхность моря, где одна или более стрел снова вонзаются в него, и т. д. Малейшая рябь на море уже мешает верно замечать понырку и, следовательно, направлять ход байдарки при погоне за нырнувшим бобром.

В начале июля прекращается в российско-американских колониях промысел морских бобров; они покидают наши берега и уходят — куда? — также неизвестно… После этого можно ли ручаться, что иностранные моряки не могут случайно открыть зимний притон этих свободноподвижных драгоценных пушных зверей, если они зимою, так же, как и летом — вторую половину которого где проводят, опять-таки неведомо, — показываются на поверхности моря, хотя бы и временно? И в особенности в настоящее время, когда по северной части Великого океана судоходство приняло внезапно такой общий громадный размер! Разве также не может случиться, что где-нибудь в малопосещаемой ныне кораблями части сказанного океана со временем откроют или найдут неизвестные бобровые банки?..

К числу морских зверей относятся сивучи и нерпы. Что же без них может сделать для себя свободный алеут-гражданин, [45] если он не будет иметь права промышлять для себя этих морских зверей? Ему нужен лавтак для байдары и байдарки, без которых он как приморский житель и промышленник и по своей природе, которую сломать можно не скоро, существовать положительно не может. Ему, по климатическим условиям страны и по роду промышленности, необходима каймлейка, нужны обтяжка на байдарку, голенища к торбасам из кишок и горл, нужно для пищи мясо и жир этих морских зверей… А кит? морж? и проч.

45

Харьковский акционер остроумно подтрунил над алеутским гражданством; быть может, он найдется с тем же остроумием отразить и дерзость креола.

Моржа тоже следует причислять к промысловым зверям, значит, и он принадлежит Российско-американской компании. Этот огромнейший и сильный зверь добывается с большою опасностию для промышленников-алеутов. Этот промысел — из-за клыков — есть страшнейший, многотрудный и самый неблагодарный для промышленников. Словом, алеуты, перенося на себе с южного берега Аляски на северный свои байдарки и немного провизии, останавливаются у залива Моллера, по западную сторону которого находится лежбище моржей, начинают поститься и в день, назначенный для побоища моржей, молятся Богу, надевают чистые рубахи и, взаимно простясь, идут обхватить моржей, то есть стать перед ними лицом к лицу во фронт, направив против них копья, чтобы встречать их насмерть. Моржи кинутся на фронт не ранее, как когда их испугают: зверь этот на суше движется только по одному прямому направлению; в большой же партии скопляется правильными рядами. Для промышленников самый опасный момент — это принять на копья первый их ряд, который непременно надобно весь переколоть до последнего моржа. Со вторым рядом моржей справиться менее опасно. Моржи, не сворачивая, как уже говорено, в сторону, лезут на трупы первого ряда, поднимают голову, и оттого промышленникам ловче колоть этих великанов, чем первый ряд. С последующими рядами моржей справляться, так сказать, из-за баррикады, неопасно… Но Боже сохрани, если первый ряд прорвет фронт промышленников! Тогда последующие ряды моржей стремительно, неудержно поскачут за ним в воду, до последнего, а промышленники должны искать спасения себе в бегстве.

Немедленно по окончании побоища приступают к отнятию от убитых зверей клыков их — главной цели такого многотрудного и опасного промысла. На четвертый и пятый день нестерпимый запах, происходящий от разложения множества сотен моржовых трупов, заставляет промышленников покинуть лежбище — поле их подвига. Возвращаются на южный берег Аляски тем же путем, но с прибавкою тяжести около двухсот пудов. Убитые сотни моржей оставляются на съедение зверям.

Полагают, что застраховывать морского зверя (кроме котиков) вообще не следует, и напрасно. Также напрасно опасаться, что при вольном промысле морских зверей, производимом местными промышленниками, морской зверь будет истреблен; да для этого и местных человеческих сил не достанет в русской Америке! Делать вовремя, где следует, запуск зверям — это специальность туземных промышленников. Сравнивать частную промышленность прошедшей печальной эпохи, производившуюся внешними и временными необузданными, грубыми пришельцами, с возможною будущею частною, но местною, правильною промышленностию, заключать, по гибельным последствиям давно прошедшего, о возможности повторения таковых же в будущем — неосновательно. Но, конечно, алеуты, как только “компания не будет для них нянькою”, уже не поедут, за ничтожную плату, на утомительный, расстраивающий грудь от продолжительной гребли, опасный бобровый промысел, в лучшую пору, для заготовления себе запаса на зиму. А кроме алеута кто может выехать на промысел морских бобров? Никто. Китоловы на вельботах? Они любят курить и покушать хорошо, им нужен очаг, а следовательно, огонь и дым, без чего обходятся алеуты во все время бобрового промысла; бобр же не жалует дыму, следовательно, почуяв запах его, отшатится от места — тогда где его искать? Да и сколько понадобится вельботов? Поэтому у алеута тоже не будет конкурента, что он, конечно, поймет очень скоро.

Если правление Российско-американской компании находит, что все соображения, высказываемые насчет ее участия в судьбах отдаленной русской территории в Новом Свете, неосновательны и пристрастны, то ей следовало бы обратиться к тому же средству, которым не решались совершенно пренебрегать правления других акционерных компаний, несших на себе какие-нибудь упреки, то есть гласно опровергнуть эти соображения. До тех же пор, пока мы не увидим этих опровержений, на которые вызываем правление, ни само оно, ни его друзья не вправе упрекать литературу ни в каком пристрастии, и мы по-прежнему верим в необходимость окончания аренды русской Америки и в открытие ее всем русским людям, с дарованием краю управления, устроенного на современных началах, указанных отчасти покойным Головиным. Мы не обинуясь говорим, что дальнейшее управление нашими колониями через посредство Американской компании, по нашему искреннему убеждению, вредно и для территории, и для метрополии, и для цивилизации, о которой компания не способна заботиться. Это наше мнение, которое мы еще раз просим правление опровергнуть, но не экивоками, а фактами.

О РУССКОЙ ИКОНОПИСИ

Я никогда не в силах буду позабыть того впечатления, которое произвело на меня некогда мое первое свидание с Васильем Александровичем Прохоровым. Почтенный археолог, после довольно продолжительного разговора со мною об упадке русского национального искусства вообще и особенно о безобразном повреждении иконографического искусства, сказал, что он не верит себе, что видит человека с любовью к одной из самых покинутых отраслей русского искусства.

Тогда я не понимал всего значения ни этого отношения почтенного ученого к моим занятиям иконографиею, ни его удивления, что он встречает во мне человека, этим интересующегося; но прошло немного времени, и я сам испытываю почти то же самое. Написав недавно заметку об адописных (см. № 192 “Русского мира”) иконах, я имел в виду одну цель: поправить мнение неизвестного мне газетного корреспондента, которое мне казалось ошибочным. Ни на что другое я не рассчитывал, зная, как мало внимания дается у нас этому предмету. Но вот в 211 № “Русского мира”, по поводу моей заметки, появился отзыв, который меня чрезвычайно удивил; добавлю: удивил и, прибавлю, обрадовал, так как из него я вижу, что на Руси есть люди, которые верно понимают значение иконы для нашего простолюдина. Вслед за сим, 29 и 30 минувшего августа, в “Ведомостях С.-Петербургского градоначальства” (№№ 198 и 199) появилась обширная статья, посвященная этому же предмету, в течение столь долгого времени не удостоившемуся никакого внимания. Статья эта, скомпилированная, как кажется, большею частию по Сахарову и Ровинскому, составлена весьма интересно, обстоятельно и толково; но я не буду о ней говорить более и обращусь к письму, вызванному моею заметкою. Автор упоминаемого мною письма (под коим стоят две буквы N. R.) совершенно основательно говорит, что “икона для простолюдина имеет такое же важное значение, как книга для грамотного”; но мне кажется, что икона часто имеет даже несколько большее значение. Однако я не буду спорить об этом и остановлюсь на том положении, что “икона то же, что книга”, и тот, кто не может читать книги с иконы, которой поклоняется, втверживает в свое сознание исторические события искупительной жертвы и деяния лиц, чтимых церковью за их христианские заслуги. Это одно само по себе немаловажно. При том состоянии, в каком находится наш малопросвещенный народ, иконы в указанном смысле действительно приносили и приносят до сих пор огромную пользу: так называемые “иконы с деяниями” представляли поклоннику целые истории; но иконописное дело наше находится в самом крайнем упадке, и им занимаются невежды, которые пишут на иконных досках неведомо что и неведомо как, а потому такие иконы не могут служить той полезной для народа службы, какую они приносили прежде.

Упадком этого искусства и даже окончательным низведением его к нынешнему безобразию и ничтожеству у церкви, очевидно, отнимается одно из самых удобных средств распространения в народе знакомства с священною историею и деяниями святых.

Это такая потеря, о которой стоит пожалеть, даже помимо того, что не менее жалко и само заброшенное искусство, имевшее некогда у нас свой типический, чисто русский характер, и притом стоявшее по технике на такой высоте, что наши иконописные миниатюры своею тонкостью, правильностью и отчетливостью рисунка и раскраски обращали на себя внимание самых просвещенных людей. Таковы, например, капонийские створы русского письма, находящиеся в Ватикане, у папы, [46] филаретовские святцы в Москве и многие другие.

46

Подарены Петром I греческому монаху, а тем перепроданы Капони, по имени которого ныне и называются (прим. Лескова.).

Потеря эта, однако, к сожалению, до сих пор плохо и мало сознана, и только лишь в самое последнее время ее, кажется, понемножку начинают чувствовать. На это есть приметы: при С.-Петербургской академии художеств основан христианский музей с большим собранием иконописных предметов самых разнообразных русских школ; там же есть экземпляры старых греческих икон (эпохи процветания этого искусства в Греции) и превосходные рисунки, сделанные князем Гагариным с достопримечательных икон в церквах Афона. Кроме того, в этом музее есть интереснейшие образцы иконописи коптской, абиссинской и других. Во дворце ее императорского высочества великой княгини Марии Николаевны группируется другое такое же собрание, которым заведует Д. В. Григорович. При московском Румянцевском музее находится третье превосходное собрание этого рода вещей; при тамошнем же Строгановском училище рисования — четвертое. Кроме того, известны превосходные собрания иконописных вещей и в очень многих частных домах, например: в Москве у Стрелкова и др., в Петербурге у гр. Строганова (наибольшая и наилучшая из всех частных коллекций), также у князя Шаховского, у Лобанова, у Соллогуба, у купца Лабутина и др. Из последних достойно замечания обширное собрание Лабутина, хотя оно и составлено без всякой системы. Кроме того, вкус к старой иконописи видимо возрастает, и специалисты, торгующие этого рода стариною, не затрудняются в сбыте по весьма высокой цене. Все это несомненно показывает, что на Руси нашим русским иконописным искусством еще и о сю пору дорожат, но дорожат очень немногие, а все великое большинство или вовсе о нем ничего не знает, или уверено, что русское иконописание — это та “богомазня”, которою заняты ребята да девки в Холуе, Суздале, Палихове и Мастерах.

Однако все названные музеи и собрания почти никем не посещаются, а если и посещаются, то без всякой пользы, потому что ни один русский художник не занимается русскою иконографиею и самую мысль об этом отвергает, как нечто унизительное, смешное и недостойное его художественного призвания.

Ни один из редких экземпляров наших иконографических музеев не копируется, и благодаря тому все эти музеи, кроме исторического, никакого иного значения не имеют.

Как же помочь этому — разумеется, в том случае, если бы, хотя благодаря штундистам, наконец была создана необходимость поднять русскую иконописную школу на ту высоту, на которой она стояла до порчи ее фрязью, а может быть — и развить ее еще выше? Автор письма, напечатанного в 211 № “Русского мира”, полагает, что можно бы образовать с этою целью общество и что в этом случае могло бы много помочь Общество распространения книг священного писания; а при этом он также дает мысль делать иконы хромолитографическим способом и распространять их посредством продажи при церквах.

Все это мысли очень сочувственные и в общем довольно практичные, за исключением одной мысли: о производстве икон хромолитографическим путем; это уже совершенно не годится: по желанию и вкусу русского человека, икона непременно должна быть писанная рукою, а не печатная. Хромолитографические иконы народом не принимаются, и как бы они ни были хорошо исполнены, наши набожные люди, держащиеся старых преданий, откидывают печатные иконы и называют их “печатными пряниками и коврижками”.

“То, — говорят, — пряник с конем, а это пряник с Николою, а все равно пряник печатный, а не икона, с верою писанная для моего поклонения”.