Статус

— Мне после такой порции гостайн и палаты, похожей на центр высоких технологий светит подписка о неразглашении лет на двести? — хмыкнул я, чувствуя, что влип во что-то не просто серьезное, а очень серьезное. — И, кстати, ответь на вопрос о состоянии здоровья одного известного тебе больного. Или мне врачей позвать?

— Да смысла нет, — пожал плечами Александр, отвечая непонятно на какой вопрос. — Через неделю сам сдохнешь.

Я ухмыльнулся было, но наткнулся взглядом на печальные глаза своего друга, всегда бывшего записным оптимистом. И они сказали мне лучше всего, что страшная новость правдива.

— Ты шутишь, — сознание упорно отказывалось верить. — Я себя чувствую, конечно, хреново, но не до такой степени.

— Ты лежишь в экспериментальном комплексе интенсивной терапии, — кивнул глазами на странное устройство, окружающее меня со всех сторон Леха. — Машинка это многоцелевая. С равным успехом может спасать жизни и здоровье или калечить их, одной не очень документируемой функцией всего этого комплекса даже является возможность допрашивать шпионов. Принявших смертельный яд типа цианида. Их и твое состояние в целом совпадает по тяжести. Пуля в основании шеи, которую ты, друг мой, словил, ставит крест на самостоятельном дыхании и еще куче функций, жизненно необходимых для поддержания тела в работоспособном состоянии. Конечно, есть и плюсы…к примеру над всем, что у тебя ниже плеч можно оперировать без наркоза, сигнал боли по оборванным нервам до мозга просто не дойдет. Если бы у одного из моих телохранителей расширенного комплекта первой помощи с собой не оказалось, ты бы вообще прямо там, на месте, коньки отбросил. А так можешь жить, если на искусственном жизнеобеспечении. И даже быть в сознании при условии помещения тебя в такой вот комплекс. Но вот беда, я хоть и весьма могущественная шишка в нашей госструктуре, но отнюдь не всемогущая. И долго занимать тебе секретную технику не дадут. А без нее — растительное существование. В лучшем случае. Сейчас тебя никто на Земле не вылечит.

— Так нахрена ты привел меня в себя? — растерянность сменилось злобой. — Усыпил бы по-тихому и все! Все равно мне завещать почти нечего. Особенно тебе!

— Если бы шансов не было совсем, я бы так и сделал, — сознался Данил. — Но как ни крути, ты пострадал по моей вине, да и друг ты мне, так что я напряг свой мозг и нашел одну лазейку. Ты о анабиозе что знаешь? За рубежом некоторых больных толстосумов подобным образом уже…законсервировали, а у нас программа только разворачивается. Сейчас как раз идет тестовый прогон. И я могу тебя в него впихнуть.

— Бак с жидким азотом? — эта идея не показалась мне привлекательной. — Ты думаешь, это выход?

— То, о чем ты говоришь это просто очень дорогая могила, — покачал головой Данил. — А настоящие камеры, где организм замедляет свою жизнедеятельность почти полностью, работают совсем по-другому. Не спрашивай меня как, я не биохимик, чтобы разбираться в процессе.

— Успешные испытания были? — спросил я.

— Да, — кивнул мой друг. — Если провести всю процедуру правильно, то вернуть объект к исходному состоянию чрезмерного труда не составит. Правда я не знаю срок, на который тебя придется заморозить. Черт его знает, когда такое лечить научаться, может лет через двадцать…или тридцать. Но не в ближайшие десять, в этом я тебе как человек, разбирающийся в новейших разработках, в том числе медицинских, могу гарантию дать. Так ты согласен на визит в криокамеру?

— А у меня есть выбор? — хмыкнул я. — Только вот родителям какую-нибудь убедительную легенду придумать надо, раз разработка секретная…

— Я уже обо всем позаботился, — грустно улыбнулся Алескандр и, подойдя к щитку напротив моего лица, чем-то щелкнул. — И, кстати, эта камера уже сейчас тебя к заморозке готовит. Так что спи, Игорь…Увидимся в будущем.

— Не соврал, шпион недоделанный, — подумал я, проваливаясь в темноту после легкого жужжания, с которым что-то кольнуло висок. — Не знаю, как допрашивать, а усыплять эта машинерия умеет здорово.

Болело все. Казалось, по телу снует сразу сотня мелких тараканов с очень острыми лапками, которыми они немилосердно царапают мою многострадальную тушку. Каждая жилочка дрожала от попеременно накатывающих обжигающе горячих и столько же обжигающе ледяных волн. Плюс почему-то не работало зрение, хотя веки, кажется, были подняты. Но уши исправно доносили до мозга обрывки каких-то странных фраз, вроде и русских, но с ускользающим смыслом и интонацией. А в нос били запахи, наводящие на мысли о разлившейся коллекции химикатов.

— Ой, ё! — то ли вслух, то ли про себя простонал я, чувствуя, что умираю. — Вашу мать, айболиты, вам чего, наркоза жалко? Загнется подопытный кролик перед заморозкой ведь!

Кажется, моя речь достигла адресатов. Невидимые врачи чего-то залопотали, кто-то с грузинским акцентом отчетливо помянул чью-то мать. Волны холода и жары прекратились. А вот еле чувствуемые уколы по телу заметно усилились. Э…а как я их чувствую? Если верить Данилу, я не должен его чувствовать, пока позвоночник не починят…Стоп! Я что, уже в будущем? Оттаиваю?

И тут меня что-то ужалило. Больно. Куда-то в район сердца.

— Ну и бред же мне приснился, — подумал я, проснувшись и рассматривая потолок. Незнакомый. Ребристый. Слегка светящийся.

— Объект притал в себя, — спокойно констатировал чей-то механический голос над ухом.

— Что сделал? — машинально переспросил я, пытаясь пошевелиться. Безуспешно. Тело к кровати, на которой лежало, было примотано десяток ремней-фиксаторов.

Над моим лицом склонилась чья-то физиономия. Слегка небритая и пахнущая перегаром. На врача не похожая ну вот ни разу. Разве что на патологоанатома. Похмельного. И очень крупного, такого, что гроб вместе с лежащим в нем трупом одной рукой подымет. Даже металлический.

— Что за олд? — спросил он и, видя выпучившиеся в непонимании глаза, уточнил. — Дата криоконсервации.

— Э… — замялся я, пытаясь пошевелиться и понимая, что, о чудо, здоров. Во всяком случае, руки и ноги чувствовались. И даже вроде бы сгибались в положенных от природы местах на те миллиметры, что позволяли ремни. — А черт его знает, я больницу после попадания пули в шею плохо помню.

— Теперь уже завис "паталоганатом".

— Уас? — переспросил он, и пришлось повторить сообщение. Но понимания с обеих сторон это не добавило.

Примерно с полминуты мы ошалело пялились друг на друга, но потом он хлопнул себя по лбу и чем-то щелкнул. Ремни ослабли, и я наконец-то, впервые, за черт знает сколько лет смог сесть. Уже неплохо если подумать. Тепло, светло, еще и живой вдобавок. Не соврал Леха, замерзнуть и оттаять можно. Наверное. Сути этой самой криоконсервации я же так и не понял.

— Спасибо, — поблагодарил я своего не совсем понятного врача, растирая почему-то вдруг зачесавшуюся шею, пальцы наткнулись на громадный шрам, а глаза сами собой попытались обшарить с ног до головы "патологоанатома". Но не сумели. Ног у громадного мужчины средних лет не было. Был гибрид тележки из супермаркета с каким-то механическим спуртом.

— Та не за што, — ответил мне с непонятным акцентом вне всяких сомнений настоящий киборг и протянул руку, слава богу, оказавшуюся нормальной. — Петр.

— Оригинальные пошли апостолы, — ошалело подумал я, чувствуя, как ладонь сжимают стальные тиски. — С гидравликой. И, если меня глаза и нос не обманывают, слегка пьяные.

Вот так я и попал. В будущее. Без возможности возврата, ибо машины времени пока не придумали. И оказалось оно совсем не радостным. Разговаривать нам с Петром было сложно, но можно, русский язык за века моей вынужденной изоляции поменялся довольно сильно, но еще был в целом узнаваем. К тому же англицизмы, которых в нем появилось очень много, благодаря учебе в институте оказались мне, в большинстве своем, понятны. Человечество объединилось, вышло в космос, повстречалось с иным разумом, колонизировало несколько звездных систем и вплотную подошло к бессмертию…но оно все так же требовало хлеба и зрелищ, как во времена Древнего Рима. И первый его представители все так же стремились отнять у других, а в качестве второго лидировала, безусловно, льющаяся кровь. Разбудивший или вернее разморозивший меня Петр оказался самым натуральным расхитителем гробниц, вернее, оставшихся после Третьей Мировой или как ее сейчас называли Великой Войны, бункеров. Случилась она через пару десятилетий после моей заморозки, Леха скорее всего до нее дожил. А может быть и пережил. Этого Петр, оказавшийся отставным солдатом удачи, искавшим по древним подземельям прибавку к пенсии, не знал. Зато он прекрасно знал, что без оружия теперь по городам, неважно каким, ходить можно далеко не везде, а попадаться на глаза власть имущим это верная примета скорой и страшной смерти.