Ставка на слабость

— Останови машину, — как можно спокойнее попросила я.

— Выйти хочешь? — глумился Гоша. — Выходи. Дверь рядом.

Он нажал газ, и машина едва не взлетела. Тут Люськино терпение истощилось. Она сделала борцовский захват правой рукой, Гоша дернулся, но против Люськи не потянул.

— Останови, сволочь, — спокойно сказала она, — не то шею сверну, как курице.

Валерка хотел было другу помочь, но я попросила:

— Не шали, — и показала подарок.

— Да пусть катятся, — разозлился Валерка. — Ножками пройдутся, шлюхи.

Мы вышли из машины. Через двадцать секунд от нее и след простыл, но остались лишь дурные воспоминания.

— Не злись, ладно? — попросила Люська. — Кто ж знал?

— Не злюсь.

После машины ветер пробирал до костей.

— Ну, чего, в какую сторону?

— К дому, — ответила я и побрела по дороге. Люська вышагивала рядом, ее жизненному оптимизму оставалось только позавидовать.

— Что ж теперь? — рассуждала она. — Дойдем. Может, кто поедет. Ты чего молчишь?

— Не говорится. Холодно.

— Давай я тебе платок дам?

— Не надо.

— Чего ты, повяжи платок. Холодища-то. До города далеко?

— Вон указатель на Глебовское, значит, пятнадцать кэмэ.

— Вот черт, а до Глебовского?

— До Глебовского два, только на чем ты оттуда уедешь? Топай уж. Одна радость, завтра не на работу.

Дорога шла лесом, темно, даже Люськин оптимизм стал трещать по швам.

— Пойдем побыстрее, — сказала она. — Холодно. Тут Люська дернула меня за руку:

— Танька, чего это?

Впереди справа откуда-то от земли пробивался свет, расходясь лучами в ночном небе.

— Тарелка, что ли? — ахнула Люська.

— Да заткнись ты, — не выдержала я.

Мы зашагали быстрее, через минуту стало ясно: это машина. Двигатель заглох, а фары продолжали гореть. Машина нырнула в кювет, мы могли бы ее не заметить, если бы не свет.

— Это тот парень, да? — почему-то шепотом спросила Люська.

— А кто ж еще?

Мы спустились к машине.

— А шофер-то где? — не унималась Люська. — Ушел, что ль, куда?

Шофер был в кабине, сидел, навалившись на руль. Я открыла дверь, мне сразу стало ясно: парень мертв. Впереди на уровне капота торчал здоровенный пень. Люська, выглядывая из-за спины, спросила тревожно:

— Чего с ним?

— Ничего. Мертвый

— О, господи. Как же так? Может, ты посмотрела плохо?

Я повернула голову парня, нащупала артерию.

— Нет.

— Да как же так?

— Перестань дергаться. Покойников, что ли, никогда не видела?

— Ну надо же, сволочи, ублюдки пьяные. Ты хоть номер запомнила?

— Нет.

— Черт с ним, с номером. Найдут. Ты посмотри еще раз, на нем и крови-то нет.

— Висок видишь? И грудь. Не повезло парню. Одно хорошо, что сразу.

— Что делать-то будем?

— Пойдем в город, на посту сообщим.

— А он как же? Здесь оставим?

— На себе потащим.

— Ты бы свет выключила, — жалобно попросила Люська. — Страшно.

— В темноте еще страшнее будет. Закурить дай.

— Так нет ничего. У этих козлов в машине оставила.

— Вот черт.

— У него сигареты есть, — тихо сказала Люська, кивая на покойника. — Вон лежат.

Пачка сигарет валялась на полу, со стороны сиденья пассажира.

— Взять?

Я кивнула. Люська обошла машину и подергала дверь.

— Заперто.

Я протиснулась вперед, стараясь не касаться парня, и отперла дверь. Внизу на полу что-то блеснуло. Люська подняла пачку и стала рукой шарить.

— Чего ты? — удивилась я.

— Смотри, «дипломат».

На переднем сиденье лежала спортивная сумка. «Дипломат» Люська положила рядом, к ручке на цепочке был подвешен ключ, он скорее всего и блестел.

— Тяжелый, — сказала Люська, жадно глядя на меня. Любопытная она была, как обезьяна. — Давай посмотрим?

— Зачем? — усмехнулась я.

— Не знаю. Может, там что интересное.

Люська сняла ключ, открыла «дипломат», откинула крышку, потом медленно подняла голову. Лицо у нее было совершенно ошалелое.

— Чего там? — спросила я. — Еще один покойник?

— Деньги, — тихо ответила Люська.

Я обошла машину и заглянула в «дипломат». В тусклом свете я увидела пачки по пятьдесят тысяч, лежавшие ровными рядами.

— Десять по пять, — уже торопливо начала Люська. — Это пятьдесят, по пять «лимонов» в каждой. Двести пятьдесят миллионов… убиться дверью!..

Мы посмотрели друг на друга.

— Свет выключи, — тихо сказала Люська. — Не ровен час, кто-нибудь мимо поедет, увидят с дороги.

Свет я выключила, поежилась и по сторонам осмотрелась.

— Мотать отсюда надо. И язык за зубами держать. Парню мы не поможем, а сами влипнем. Пошли.

— Как пошли? — ужаснулась Люська. — Ты чего, хочешь деньги бросить?

— Что значит «бросить»? Они чужие.

— Ты чего это говоришь-то? Такие деньги… для моих-то нервов.

— Покойника обворовываешь?

— Да заткнись ты… за такие деньги…

— Вот именно. За такие деньги тебе сто раз башку оторвут.

— А кто узнает? Мотаем отсюда, и молчок. Спрячем их, а тратить начнем через годик. Все забудется. Это судьба, слышишь, судьба нам деньги посылает.

— Ага, — хмыкнула я. — И неприятности в придачу. Деньги эти ворованные. Дураку ясно. Честный человек двести пятьдесят миллионов в «дипломате» не возит.

— Тем более, — обрадовалась Люська. — Значит, и не обворовываем мы вовсе, а экспроприируем экспроприаторов. И вообще, давай дискутировать подальше отсюда. Наедет кто, базарить не будут, оторвут башку, и вся недолга.

Последнее Люськино замечание показалось мне весьма здравым.

— Пошли, — согласилась я.

— Давай в сумке посмотрим, — заговорщически предложила Люська и потянулась к «молнии». В сумке лежали четыре пачки двадцатидолларовыми купюрами.

— Денег чертова прорва. Восемь тысяч баксов. Прям беда. Теперь главное смыться, — бубнила Люська. У меня схватило зубы.