Стая

Харек махнул стоящим чуть поодаль воинам, все вместе они зашагали к избе Хаки. Айша вскочила, пользуясь прикрытием метели, метнулась к избе, бросив у дверей бадейку, вломилась внутрь.

— Что?.. — шевельнулся Берсерк.

Айша не дала ему договорить — вцепилась в плечи, стащила с ложа, Тяжелое тело Хаки громко стукнулось об пол. Он вскрикнул, попытался отпихнуть притку:

— Ты что, спятила?! — Обмяк, провалившись в боль.

В распахнувшуюся дверь ворвалась стужа, хлопья снега и Харек.

Сначала Айша увидела лишь его белую от снега фигуру, неотвратимую и жестокую, как судьба. Потом блеснули угрозой желтые глаза, оскалился в улыбке рот.

Харек шагнул внутрь и только тогда заметил Айшу. Остановился растерянно. Вытащенный из ножен меч повис в его руке, лезвием чиркнул об пол.

Айша встала.

— Не трогай его, Харек, — сказала она, заслоняя собой потерявшего сознание Берсерка. — Очень скоро он умрет без твоей помощи.

Возникший подле Волка урманин — худой и жесткий, с узким лицом, подтолкнул Харека в спину:

— Что ты слушаешь ее, Волк? Чего ждешь? Он — ниддинг, она — убийца! Она же убила Орма!

Харек оттолкнул его, зарычал:

— Она спасала Орма!

Он был зверем Одина, его ярости боялись. Узколицый попятился, буркнул:

— Хальфдан-конунг объявил свою волю…

— Уйди!

Узколицый исчез за дверью. Айша понадеялась, что у него хватит ума не болтать и не просить приятелей вразумить спятившего, с его точки зрения, Харека.

Харек спрятал меч в ножны, подошел к Айше, заглянул через ее плечо. Хаки лежал в беспамятстве, обрубок его руки, совсем черный, истекающий гнилым запахом и гноем, вылез из-под одеяла, сползшего вслед за Хаки на пол.

— Я должен убить его, — неуверенно произнес Харек.

— И меня, — сказала Айша. Харек задумался.

Айша стояла перед ним — все еще окутанным белым снежным налетом, — смотрела в его желтые глаза. Не боялась. Ей нечего было бояться. Наверное, она даже могла бы отдать Волку его врага, но Хаки не заслуживал такой смерти — быть зарезанным, как беззащитная овца. Он должен был остаться собой — зверем Одина… Он мог умереть от ран, мог умереть в бою, но он не должен был умирать в беспамятстве, не в силах поднять меч, чтоб сопротивляться врагу.

— Он умирает? — глядя на поверженного врага через плечо притки, спросил Харек.

— Да.

— Тогда пойдем со мной. Бьерн спрашивал о тебе. Имя Бьерна кольнуло иглой прямо в сердце Айши.

Как ей хотелось бы увидеть его, почувствовать на себе его взгляд, услышать голос. Но…

— Нет, — сказала она. Переспросила то, что сама уже знала: — Княжна пришла к нему?

— Да.

— А Финн?

— С ней.

— Это хорошо. — Айша кивнула, вздохнула. — Прости меня.

— За что? — удивился Харек.

Тонкий девичий палец коснулся шрама на его шее, провел по коже, обдавая ее прохладой. Отрицая вину Айши, Волк усмехнулся:

— Ты позволила мне проститься с моим ярлом. Разве за это просят прощения?

— Значит, ты видел его? — оживилась Айша. — Я рада…

Разговор затягивался. С белых плеч Харека капал стаявший снег. За спиной Айши застонал, заворочался Хаки. Открыл глаза, приподнялся на локте. Увидел Волка, все понял, попытался дотянуться до оставленного на лавке у изголовья оружия. Не смог, опрокинулся на бок, взвыл от отчаяния. Харек отвернулся.

Айша понимала почему — Волк не желал видеть своего врага слабым. Он поступал так же, как поступил когда-то сам Хаки, положив на пепелище Орма свой любимый боевой топор…

— Прощай, — в спину уходящему Хареку сказала Айша.

— Прощай, — всхипнула, выпуская его, дверь.

Ноги Айши подломились, она села рядом с вздрагивающим в бессильных рыданиях Берсерком, обхватила ладонями его голову, ткнулась лбом в его пылающий в горячке лоб и, впервые в жизни, заплакала.

Когда нападники ушли, а Хаки вновь впал в беспамятство, Айша выбралась наружу. Проваливаясь в сугробы, она добралась до рабской избы, толкнула плечом дверь. Внутри было холодно и пусто. Отворять выгоревшую дотла воинскую избу, из-под двери которой еще сочился пахнущий горелым человеческим мясом дым, притке не хотелось. Бухнувшись перед избой на колени, она нарисовала на снегу прощальный знак, попросила у богов милости к убитым воинам. Отдельно попросила за Слатича — он стал ей почти родным. Поднялась, всхлипывая, побрела обратно к избе Хаки. Отныне все было решено — остались только она и тот, кого она сама себе назначила…

Войдя, Айша сняла полушубок, обтрясла с него снег, почему-то вспомнила Харека — его белую-белую от снега фигуру. Усмехнулась. Что ж, из нее получилась неплохая вершительница судьбы — она сама выбрала себе назначенного и сберегла его от Белой… То есть от несущего смерть «белого»… Впрочем, какая сейчас была разница?

— Они ушли?

Ей стоило больших усилий поднять Хаки обратно на лавку. Он был таким тяжелым. Но Айша справилась.

А теперь, лежа на лавке, он в упор смотрел на нее, вопрошал, будто обвиняя в чем-то:

— Они ушли?

— Да, они ушли, — Айша присела к затухающему огню, подбросила дров, протянула руки над пламенем. Тепло приятно защекотало пальцы.

— Мои люди мертвы?

— Да, Я попрощалась с ними за тебя.

— А мои рабы?

— Они взяли Гутхорма и Рагнхильд. Я видела следы повозки. Остальные разбежались или пошли с ними.

Какое-то время Хаки молчал. Огонь пожирал дрова, лизал теплом Айшины ладони.

— Почему ты не ушла? — прервал тишину Берсерк.

— Я хотела остаться с тобой.

— Я скоро умру.

Было бы глупо и дальше отрицать очевидное. Айша не стала.

— Я тоже, — сказала она, не поворачиваясь.

— Ты поможешь мне умереть достойно?

— Я же осталась, — ответила Айша.

Вот и свершилось пророчество деда, и она, едва отогнав смерть от Хаки, сама становилась ею, чтобы помочь ему умереть…

— Всю жизнь я шел по чьему-нибудь следу. Я искал свою добычу, как волк ищет оленя, Я хочу пойти за врагами, разорившими мой дом, и сразиться с теми, кто убил моих людей, — сказал Хаки.

— У тебя не хватит сил, — возразила Айша.

— Я — зверь Одина. Один даст мне силы. Айша пожала плечами.

Они шли до утра. Верно, Хаки впрямь был зверем Одина, и бог одарил напоследок его своей силой — иначе как бы Берсерк сумел подняться с лавки и выпить, не пролив ни капли, целую плошку сваренного Айшей зелья, которое глушит боль и придает бодрости? Затем он взял с постели меч, накинул на смятую в постели рубашку полушубок и, не вдевая меч в ножны, поплелся вслед за ушедшими нападниками. Сперва он шел сам, спотыкаясь, утопая непослушными ногами в сугробах, падая от порывов ветра. Но когда они спустились на равнину озера, ветер стал слишком силен для Берсерка. Чтоб не упасть, Хаки одной рукой опирался на рукоять меча, используя его как палку, другой навалился на Айшу. От усталости, от непомерной тяжести Хаки, от ветра и холода притка уже не понимала — куда и зачем она бредет. Упрямо переставляла ноги, шептала заклинания, уговаривающие озерных и ветряных духов открыть ей дорогу, и на-пряженно вглядывалась в широкий полозный след, оставленный санями, на которых увезли Рагнхильд и Гутхорма.