Стая

С этого дня детство для Бима кончилось. Его посадили на цепь, дни сделались похожими друг на друга. Пришлось привыкать и к будке — от дождя одно лишь спасение. С утра до вечера позванивали над головой три метра цепи. Десять шагов от будки к дому, десять — от дома к будке. Не порезвишься. Площадь около будки медленно засорялась обглоданными костями, пустыми консервными банками, старыми солдатскими мисками. Если хозяин вспоминал о Биме, приносил ему в такой миске еду. Уносить их позабывал. Можно было пересчитать эти миски и узнать, сколько раз за эти дни Бима кормили.

Лето стояло жаркое, скрыться в тени от солнца цепь не позволяла. А оно безжалостно палило, особенно в те дни, когда хозяин забывал налить воды в миску. Иногда Биму казалось, что его жизнь медленно и мучительно подходит к концу. Не жизнь — пытка, и сколько она будет длиться, Бим не знал.

Бим не умел думать о хозяине плохо. Все-таки он вспоминал о нем и приносил попить. Бим жадно нахлестывал языком воду, в знак благодарности легонько поскуливал, добрым взглядом смотрел на близкого человека.

— Пей-пей! Еще принесу. Вот это жарит сегодня! — Бим управлялся и со второй миской, с третьей, а хозяин смотрел на него с удивлением, пожимал плечами — Не лопнешь? Как в тебя убирается?

Убиралось. Бим даже вылизывал края у миски. Они были мокрыми, холодными, не такими, как несколько минут назад, когда больно царапали язык.

За все лето Илья приезжал к отцу в лагерь только один раз. Он торопился вернуться в город, и праздник Бима оказался скомканным. Успели лишь сходить на реку выкупаться. Илья сам пристегнул Бима на блок, а пока прощался с отцом, тот спрятался в будку.

— Бим! Я уезжаю, Бимушка! До свидания!

Последний раз взглянуть на молодого хозяина Бим не захотел, из будки не вышел.

Покупатель прислал письмо, извинялся, что приехать за Бимом не может. Если Николай Васильевич согласен ждать, собаку заберет осенью. Покупатель просил подтвердить согласие и сообщить новую цену.

На покупателя Николай Васильевич обижался не долго. Он написал ему письмо, указал последнюю дату, жирно вывел и округлил цифру — 150. Ответ не заставил ждать. Его условия принимались.

Осень принесла Биму большие жизненные перемены. Лагерь почти опустел, хозяин Бима с несколькими солдатами свертывал последние палатки, все готовились к отъезду. Бим сделался почти взрослым, густая шерсть надежно укрывала от холодов, а они в эту осень пришли рано. Как-то хозяин сжалился над Бимом, на ночь спустил с цепи. Утром Бим пришел к дому, и хозяин долго подзывал его к себе. Бим не торопился выполнять команду, радовался свободе, лаял на хозяина, звал поиграть. Хозяин бегал за ним с ошейником и сердился все больше. Бим, наконец, понял — не до игры с ним, подошел виновато. Когда карабин на кольце ошейника щелкнул, Николай Васильевич пнул сапогом Бима, схватил подвернувшуюся под руку палку, стал избивать пса.

От обиды Бим не чувствовал боли. Кто-то другой, не хозяин, замахнись на него палкой, — он бы сумел показать зубы, постоял за себя. Бил хозяин. Может, и не любил его Бим, но преданность свою отдавал ему, огрызнуться, броситься на него он не мог. С каждым ударом палки Бим плотнее прижимался к земле, не скулил, не просил пощады. И страха он не успел ощутить, потому что били его первый раз.

Полдня Бим пролежал у будки, уткнув морду в лапы, не пошевелился ни разу. Он не пошевелился и когда услышал шаги. Кто-то приближался к нему, на слух определил — не хозяин. Мягкий добрый голос заставил поднять голову:

— Обиделся? Обиделся, да? Так-то дураков учат!

Бим узнал хозяина Чапы, привстал. Видеть ему сейчас никого не хотелось.

— А ты, парень, не скалься! Ваш-то брат меня за своего считает. Видел я, как на тебе силу пробовали. И у нас всякие есть. Тебе вот не повезло — парень ты вроде умный, а такому достался. Не рычи, говорю!

Дед подошел вплотную к Биму, разговаривал с ним, оглядываясь по сторонам:

— Палкой-то не ласкают! Твоему-то сказал про это, так выругал меня. Я ведь не обидлив. Обидлив всегда завидлив! Своему не говори, чего сделаю!

Дед еще раз оглянулся, потрепал холку Бима и расстегнул ему ошейник:

— Вот так-то! Ишь, ты. Не продам, говорит, патрон, видишь ли, не пожалею. Себя жалей. Молоко на губах вытри, потом и ругай стариков. Беги, парень, беги!

Не Бим, сто пятьдесят рублей пропало у Николая Васильевича. Завтра в лагере останется зимовать один сторож, завтра приедет покупатель… «Неужели украли? Украли, так с ошейником бы! Сам расстегнулся? Не-ет! Не сам!»

Рядом со своими следами на жиденькой пороше можно было разобрать следы от подшитых валенок. «Он… Старый черт! Двух-то псов ему для чего? Зря вот с ним поругался утром. Надо идти…

Николай Васильевич быстро шагал к сторожке, готовил деду слова: «Ты у меня заежишься — заежишься сейчас! Пенсии-то не хватит…»

У помойки за караульным помещением Николай Васильевич увидел вдруг Бима, и злость к старику поутихла. «Неужели сам отстегнулся? А подшитые валенки?» Думать об этом было не время.

— Бим! Ко мне! — Николай Васильевич пожалел, что не прихватил поводка, сам заспешил к собаке. — Ко мне, говорю!

Бим мог, конечно, простить. Он даже обрадовался — не одинок он, нужен хозяину. То, что произошло утром, просто дурной сон.

— Ко мне! — хозяин звал Бима, а сам шел к нему, словно не он, а собака отдавала эту команду.

Оставалось несколько шагов, Бим совсем близко подпустил хозяина, отскочил от вытянутой руки прочь.

— Лежать!

Бим не вспоминал зла, но выполнить команду не мог. Властный голос хозяина воспринимался им как удар палки.

— Кому говорю! — вытянутая рука снова целилась на загривок, шаги хозяина сделались покороче, голос вдруг подобрел: — Не бойся, дурачок! Не трону!

«Не укусил бы, — подумал Николай Васильевич, — смотрит-то на меня как. Кто его знает…»

Вот так же, с протянутой рукой, утром подходил к Биму хозяин сторожки.

— Иди ко мне, Бим! Би-имушка! — Николай Васильевич остановился. Расстояние протянутой руки и еще столько же отделяло его от Бима. Руку он на всякий случай убрал, легонечко постучал себя по колену. — По-хорошему прошу, Бим. Ко мне!

«Чего это с псом? Глаза-то как меня сверлят! Не взбесился? Может, боится? Жаль, в руке палки нет. Лучше бы друг друга поняли».

Бим смотрел на хозяина. Властный, потом просительный, снова властный голос путал его собачьи мысли. Как бы он хотел подчиниться этому властному голосу — справедливому, доброму. Ни справедливости, ни доброты он не чувствовал сейчас в близком для себя человеке.