Стая

Осенью Гранат несколько раз ходил со стариком в лес, гонял зайчишков, но старик оказался то ли уж шибко стар, то ли ленив на гон и вовремя к лазу не поспевал или же поспевал неудачно, в хвойный густяк выходил, и, случалось, прогнав круга по три, Гранат гнать переставал и возвращался к старику, который к этому моменту уже покуривал. Гранат укладывался у его ног, а старик принимался за оправдания:

— Вишь, место здесь какое непутевое, а зайцы-то… Никак взять их, вишь, не могу. Ты вот стараешься, а я, однако, не по делу вот все выступаю. Дурной, дурной заяц-зверь здесь народился…

Наступила и прошла новая зима, но на следующее лето гостевать к старикам никто не приезжал.

Старик со старухой продолжали существовать молчаливо и одиноко, оживляясь только в дни, когда женщина-почтальонша в синей суконной форме с белыми пуговками и большой брезентовой сумкой приносила письма, точно такие же, какие год назад приходила в сумерках прочитывать та ласковая девушка Лика, которой теперь нигде почему-то вокруг не стало.

Много времени ушло на покос: не было помощников, и старик с Гранатом долгонько одни жили в лесном шалаше.

А однажды вечером, когда сено вновь свезено было из лесу и на обычном месте зарод сметан, а старик сидел на своем облюбованном у завалинки местечке, над которым надтреснутые бревна вышоркались за многие года до лакового блеску, и молчаливо покуривал сиплую свою обчерневшую трубку, пришла женщина в синей, как и почтальонша, суконной форме, но без сумки, а с одною бумажкою в руке.

— Примай телеграмму, де-ед! — крикнула она, весело садя кулаком по доскам ворот.

Старик торопливо выбежал к ней, трясущимися руками расписался, где женщина-почтальонша потребовала, и обратно по двору прошаркал в избу. Гранат видел, как зажег он свет в дому, как, надев очки, прочитал бумажку, а потом распахнул окошко и крикнул, растерянный и красный:

— Ма-ать! Витька приезжат!

— Как так? — вроде и не поверила сразу старуха, выскочила из стайки с подоткнутым подолом рабочего платья и, не зная, чего ей от такой вести делать срочного, затопталась на месте.

— Да уж та-ак, мать! Приезжат, и все тут! — тряханул он бумажкой.

— Надолго?

— А вовсе!

— А когда будет, отписал?

— С ночным должен нынче!

Гранат заскулил и забегал у крыльца, а в дому поднялась истинная кутерьма. На чурке, на какой по обыкновению дрова колол, старик забил петушка, и немного погодя Гранату вынесли из избы требушинки.

А уж в полной темноте почти что, когда поселок засыпал, старик, вышедши из дому в шевиотовой кепке, в немятом суконном «парадьнем» костюмишке и в начищенных сапогах, позвал Граната с собою на станцию, где вдвоем и встретили они Витьку, одиноко выпрыгнувшего на перрон из вагона в незнакомых военных одеждах, с новехоньким коричневым чемоданом в блестящих металлических набойках на уголках.

Той ночью старик и Витька долго рассиживали в избе одни, без гостей. Граната впустили даже в горницу, а Витька прямо со стола кидал ему щедро косточки и даже целехонькие куски мяса. Говорила за столом все больше одна старуха. Витька же от счастья и сытости отвечал матери односложно, да и вообще объявилась в нем теперь какая-то сдержанность и строгость. Старик же преимущественно тоже молчал, беспрестанно дымил трубкою и, разглядывая сына то так, то этак — говоря при этом лишь: «Ты ешь, Виктор… ешь, сынок, знай закусывай!» — все подливал ему бражонки, делаясь при этом, однако, на лицо все отчего-то тревожней и мрачнее.

Когда от скуки уже, что они все едят да едят, Гранат, предостаточно набивший брюхо, задремал у порога, мужчины засобирались на улицу и вышли за порог в одних нательных рубахах и в тапочках на босу ногу.

— Покурим? — первым предложил старик, ступая с крылечка.

— А давай, батя! — согласился Витька, глубоко в себя вдыхая ночной воздух, пронизанный нутряными, парными запахами назема, тонким, волшебным ароматом свежего сена, рабочим запахом увядающей, усыхающей к осени огородной земли, распираемой затаившимися в ней картошками, репами, луковками. Вволю насладясь молчаливо всеми этими родными приметами доброго, крепко и навечно сробленного дома, Витька, прищурясь, поглядел поверх сарая на темное вызвездившееся небо.

Визгнув от восторга встречи, Гранат ткнулся Витьке в грудь.

— Ну, будя, будя, псина! — знакомо улыбнулся Витька, переставая глядеть на небо.. — Эх, предки наши — обезьяны!

Следом за стариком отцом прошел Витька на задний двор, где старик уже поджидал сына, устроившись на скамеечке у зарода, которую смастерил сам еще в прошлом году.

Лежмя повалился Гранат у их ног на влажную от росы, прохладную землю, выкинув вбок лапы и на земле устроив морду, и прикрыл глаза, жмурясь от удовольствия, что Витька ласково щекочет его за ушами. Старик, чистый, вымытый, прибранный, вовсе сейчас не хлопотный нисколь, а оттого и кажущийся еще и более старым, курил долго и все молчал. Молчал, однако, и Витька, не собираясь заводить речь первым.

— А скажи мне теперь одному, сынок, самую что ни на есть правду, — произнес старик и закашлялся.

— Это какую же, батя? — насторожился Витька, переставая ласкать, и Гранат устроился поудобнее в совершенстве, положив морду на Витькины тапочки, и закрыл глаза, почуяв, что поведут они сейчас меж собою долгий, нескончаемый разговор, один из тех, за какими люди столь любят тратить время.

— А почто же ты раньше-от срока воротился со службы, сыно-ок? — уточнил старик, прокашлявшись.

— Ты не рад, батя?

— Ак как не рад… Рад! Оно конечно.

— Ну так еще чего?

— Да а то, сынок, что я жизнь свою вроде целиком почти что прожил, но только не слыхивал, чтоб кого-либо из армии раньше сроку, если здорового человека, домой отпускивали!

— Да ты что, темный такой? А, батя?

— А каков есть уж! Жизнь прожил, а такого нет, не слыхивал! Это чтоб еще и пораньше законом положенного сроку? Вон Герку Чухонцева в прошлом году раньше домой отослали, так ведь за явное медицинское слабоумие! Да и прежде если когда кой-кого еще отсылали, так ведь всегда за всяко-разные внутренние болезни и нездоровья…

— Эх, батя! Да газетки надо почитывать, а не искуривать! — весело остановил отца Витька. — Там подробно пишут, что увольняют нынче в запас исключительно по сокращению Вооруженных Сил.

— А чего ж других это, с кем ты службу служить уходил, не сокращают-то? Они, поди, все служат, а ты, на-кося, взял сократился, да и был, как говорится, таков! Не нужон, что ли, выходит?

— Выходит, так.

— Да-а… Жизнь прожил, а чего-то не того-то… Не слыхал такого.

— Да теперь, батя, жизнь если другая пошла?

— Вот оно и видать, что другая-то… А может, болезнь у тебя все же, сынок, некая? Да ты только сказывать стесняешься, а? Может, скрыто-порочная, по нашему мужицкому с бабами делу? И от атома нынче, говорят, вполне такое случается-происходит. Ты сам отписывал, будто все строите да после взрываете. Ну и от женщинов нынче, конечно, возможно. Сейчас они все, поди, сплошь пошли порченые-переверченные…

— Тьфу ты, ну ты! — приглушенно бормотнул Витька на это. — Я-то вот здоров, а тебе, извини-прости, батя, читать газетки просто-напросто необходимей необходимого! Свой уровень знаний повышать…