Стеклянная невеста

Не растаяла, но была рада, когда села в свой новенький «Опель». Поглядела в зеркало — вроде волосы не намокли. Хотя все равно в аквариуме мочить. Все же не хотелось прибыть в клуб, как мокрая курица. Хотелось выглядеть красивой, воздушной, неприступной. Я чувствовала, что депрессия моя проходит. Случившееся у Матвея теряло остроту и четкость, уходило, растворяясь в прошлом, как призрак, как тени призраков, как сон, который, проснувшись, сразу забываешь. Сон уходит. Очертания его бледнеют, еще остается острое ощущение кошмара, но сна уже нет, его не существует. А того, что перестало существовать, может быть, и на самом деле не было?

Мне повезло: стоило забраться в машину, как дождь загремел пуще, капли били в крышу, как в барабан, ветер запредельно выл, но от этого в салоне было еще уютнее. Я ехала сквозь сгущающиеся вечерние сумерки. Ртутно блестели зеленоватые фонари, разноцветные вывески двоились в лужах, а я с удовольствием думала о том, что скоро увижу Графа, и представляла его спокойное и твердое лицо, его красивые темные глаза, которые, как обычно, сразу нежно заблестят мне навстречу.

Возле клуба было много машин. Ребята из обслуги бегали под дождем, припарковывая все новых и новых прибывающих. Я поставила свой «Опель» на служебную стоянку и побежала к крыльцу. Швейцар Петр Иванович придержал мне дверь, хотел что-то сказать, но следом за мной лезла группа горячих кавказцев, один из которых сунул зеленую купюру в наружный карман расшитого золотом швейцарского мундира.

Пробираясь среди толпы, запрудившей вестибюль, я едва не столкнулась с Костей. Он взял меня за локоть своей огромной лапищей и, наклонив ко мне добродушное, топорно собранное лицо, сказал, улыбаясь:

— Молодец, Светка! Ты все краше и краше делаешься.

Я вопросительно смотрела на него, думая, что он хочет мне что-то сказать, а комплимент сделал так просто, вместо приветствия, чтобы только начать разговор. Но он лишь подмигнул и, расчищая мне дорогу, отодвинул в сторону какого-то франта в белой бабочке.

Я пошла в гримерную, сразу же забыв о Косте. Но что-то все-таки осталось. Сработала ли интуиция, или я уже заранее была готова на любую неожиданность — не знаю. Во мне росло какое-то беспокойство. Я смутно узнавала знакомые лица, здоровавшихся со мной людей — за два месяца я со многими познакомилась здесь, — останавливалась перекинуться с некоторыми парой слов, а сама думала: «Что? И кто? Где Граф?» А еще я постоянно ловила взгляды знакомых, взгляды, в которых было что-то, что я не могла прочесть. Какое-то отстраненное любопытство… или насмешка… или сочувствие?..

В гримерной густо пахло парфюмерией и, как в зоомагазине, где продают птиц и висят перенаселенные клетки, звенели со всех сторон голоса. Едва я вошла, все повернулись ко мне, сразу наступило молчание, и я, оглядывая всех по очереди, с тайным страхом, подготовленным предчувствием, ждала, когда кто-то сообщит мне…

Странное воспоминание… Даже теперь, когда все уже прошло, — даже теперь мне становится тревожно и нехорошо, когда оно всплывает в памяти. Я поняла, что за мое отсутствие что-то уже изменилось, и это изменение напрямую касалось меня. Я уже начинала догадываться, в чем тут дело, только не хотела признаваться себе, думать о том, что Граф…

Молчание длилось недолго, пару секунд, не больше. Это мне показалось, что оно длится вечность. Нет, сразу птичий гомон возобновился, а от своего стола отделилась и пошла мне навстречу Верочка. Лицо у нее тоже было странное: заговорщицкое и в то же время сочувствующее, тревожное. Верочка на ходу подхватила меня за руку, развернула, и мы вместе вышли в коридор.

— Что случилось? — спросила я. — Все перешептываются, переглядываются… В чем дело?

Верочка почем-то оглянулась, потом приблизила ко мне близорукие глаза:

— Я не видела, но знаешь, как у нас все тут быстро расходится… В общем, час назад Свиридовы привезли Матвея. Говорят, избитого. А еще будто бы Графа никогда не видели в таком гневе… Ну, ты понимаешь? Кто-то вас с Матвеем вчера видел вдвоем на мотоцикле. Он тебя к себе вез. Проследили, гады!..

Я уже не слушала. Меня будто бы кто-то хватил по голове, горячо и звучно. Все события прошлой ночи пронеслись передо мной, я словно бы видела их глазами Графа!.. Мне было стыдно, горько!.. И тут же гнев и возмущение: какая же мразь шпионила, докладывала?!. Я почему-то вспомнила Аркашку… Хотя нет, этот сам не унизится, этот пошлет кого-нибудь… Какая разница!..

Вдруг в голове моей все смешалось, отхлынуло. Я растерянно посмотрела на Верочку, сочувственно державшую меня за руку. Что же это я?.. У меня перед глазами возник Граф, с легкостью расправившийся с Пашей Маленьким и тремя его приятелями. Если он не сдержится, Матвея он вообще может убить!

Я бежала к кабинету Графа. Быстрее, быстрее! Матвея привезли час назад, за это время с ним могли сделать что угодно!.. Я ужаснулась. В то время, как я лелеяла собственные страдания, Матвея били, а сейчас могут вообще убить! Ужас! Я была в отчаянии!

Но странное дело: когда я бежала спасать Матвея, когда я горела возмущением и страхом, в глубине души я понимала, что больше всего боюсь за Графа. За Матвея, конечно, тоже, это правда. Но все же Граф, не Матвей, был сейчас средоточием моих мыслей. Я боялась, что, если он не сумеет сдержаться, если случайно убьет Матвея, он попадет в тюрьму, его посадят, и виновата в этом буду я. Это я бездумно поддалась неистовству темной страсти, и что же натворила?

Я мигом оказалась возле кабинета Графа, рванула дверь и влетела внутрь. Кабинет был пуст. Если не считать Аркадия. Я увидела его залысину, потом он поднял голову и взглянул на меня.

— А-а-а, Светик! — насмешливо сказал он. — Вовремя. И почему это мы так врываемся в кабинет директора? Может, мы хотим кого-то найти здесь? Графа? Или, может, еще кого?

— Где они? — крикнула я.

— А почему это ты кричишь? — деланно возмутился Аркадий. — Вам никто не давал права кричать в кабинете начальника.

— Прекрати ёрничать! — разъярилась я. — Немедленно говори, где они?

— Я не привык к такому тону, — ухмыльнулся Аркадий. — Прошу освободить кабинет.

Я внезапно успокоилась. Вернее, я перешагнула черту, за которой гнев мой стал леденящим. Подойдя к Аркадию, я наклонилась к нему и жестко сказала:

— А ты, Аркадий, не боишься, что это тебе придется освободить кабинет? Как ты думаешь, если Графу придется выбирать, кого он здесь оставит?

Наши взгляды скрестились, и постепенно усмешка сползла с его жирной физиономии, а взгляд стал озабоченным.

— Они внизу, у Куницы, в бане. В третьем номере, — сообщил он.

Я молча повернулась и кинулась к выходу.

Опять я бежала, но уже вниз. И как же сжималось мое бедное сердце!.. Меня кто-то пытался останавливать, кто-то из знакомых и незнакомых, — я не видела. Вниз по главное лестнице, потом направо, еще один лестничный пролет, ведущий к банному и массажным отделам… Кафельные стены в лабиринтах геометрических узоров, двери номеров… Третий!