Стеклянные цветы

— Ладно, я тебе в понедельник позвоню. А с кроватью… в следующем месяце я, наверное, приеду на несколько дней в Штаты — тогда и разберемся.

— Ладно. Слушай, а чем ты там вообще занимаешься, в своей Европе? — неожиданно поинтересовалась она.

— Решаю многоцелевую задачу, связанную с контролем поведения малоадекватных индивидов. Устраивает тебя такое объяснение? — огрызнулся Филипп.

Кажется, она обиделась — во всяком случае, по-быстрому свернула разговор, сказав, что у нее много дел.

Он положил трубку и откинулся назад на подушку. На душе было паршиво, как всегда после подобных звонков. Конечно, нужно быть с ней помягче, тем более после всего, что она делает для него и для Линни. Но уж очень взбесила его эта фраза: «Да о чем с ней говорить?»

Линнет…

Иногда, когда он разговаривал с ней, безмолвной и неподвижной, ему чудилось, что настоящая Линнет где-то здесь, совсем близко, что она все слышит и понимает, но не может ни ответить, ни подать знак.

А теперь, когда его нет, получается, с ней и разговаривать-то некому… Эдна — та из чувства долга отбывает положенные полчаса в неделю, а родители… родители в последнее время навещали ее все реже. Да и проку в этих визитах не было: мать, не в силах справиться с собой, рано или поздно разражалась слезами, Линнет тоже начинала плакать — и кончалось тем, что прибежавшая миссис Касслер выпроваживала их.

Глава одиннадцатая

Часов в десять вечера Филипп, сам себе напоминая любящего папочку, беспокоящегося о непутевой дочери, снова позвонил Дитриху. Тот доложил, что находится возле ночного клуба под названием «Дискобол», госпожа баронесса пару часов назад зашла внутрь и с тех пор не появлялась.

Домой она явилась в третьем часу ночи.

Филипп услышал, как подъехала машина, и, выглянув в окно, увидел, что Амелия, пошатываясь, бредет к дому. Через несколько минут раздался грохот — похоже, по его двери колотили кулаками и ногами.

Пришлось открыть…

С первого взгляда стало ясно, что времени она даром не теряла и что одним спиртным тут не обошлось; впрочем, джином от нее тоже несло весьма ощутимо. Волосы были всклокочены, на губах играла идиотская улыбка, а глаза беспорядочно блуждали в безуспешной попытке сфокусироваться.

Увидев Филиппа, баронесса фон Вальрехт улыбнулась еще шире, скорчила рожу, показала ему язык, выкатив его на всю длину и пошевелив кончиком; сделала неприличный жест средним пальцем — развернулась и с чувством выполненного долга поплелась по коридору.

— Стой! — Филипп догнал ее и повернул к себе. — Ты что приняла? Сожрала что, спрашиваю?

— Колесико [6] , колесико! — не стала таиться Амелия. — Очень симпатичное колесико! Бе-е-еленькое! Съела, съела, съела!

— Где взяла?

— Там, где больше нету! — радостно сообщила она. — Нету, нету, нету! И вообще — не лезь ко мне! Мне сейчас хорошо! Я сейчас всех люблю — даже тебя, идиота!

Было ясно, что разговаривать с ней бесполезно.

6

Колеса (жарг.) — наркотик в виде таблеток.

Филипп отпустил ее, и Амелия побрела дальше в сторону своей спальни.

«Какого черта она носит эти высоченные каблуки?! — подумал он с раздражением, глядя ей вслед. — Споткнется — ноги переломает».

Он не сразу понял, что произошло, когда вместо того чтобы сделать очередной шаг, баронесса вдруг почти бесшумно осела на пол. Застонала, скрючилась…

Что с ней?!

Филипп метнулся к лежащему на боку неподвижному телу, схватил за плечо и попытался перевернуть. Она не сопротивлялась; глаза были закрыты, дыхание, ровное и глубокое, источало столь, ощутимый запах спиртного, что его чуть не стошнило.

— Амелия! — он встряхнул ее за плечо. — Амелия!

Она застонала и приоткрыла глаза, на губах вновь появилась идиотская улыбка.

— Т…т-ы-ы?

— Что с тобой, тебе нехорошо?! — И впрямь, что делать, если она перебрала со своими «колесиками»?

— Спа-ать, — поморщилась Амелия. — Уйди-и… — попыталась отпихнуть его руку.

Похоже, она просто вырубилась. К утру проспится, придет в себя…

Ну и что теперь? Оставить ее валяться тут — авось, потом сама доберется до спальни?

Да нет, не дело это!

— Ну-ка, вставай! — Филипп снова встряхнул ее за плечо. — Вставай, вставай!

Ответом был недовольный стон.

Если бы он был сейчас в форме, то просто поднял бы ее и отнес в спальню. Но до «формы» ему было весьма далеко — каждое, даже небольшое, усилие вызывало болезненные ощущения в желудке, тело покрывалось потом, и сердце начинало колотиться.

— Давай, шевелись! — он забросил руку Амелии себе на плечо и попытался выпрямиться. Как ни странно, удалось — навалившись на него всем весом, она кое-как встала на ноги.

Килограммов семьдесят, не меньше… разъелась, кобыла немецкая!

Филипп сделал шаг, еще один — в глазах потемнело, и он остановился, чтобы переждать приступ дурноты. Поймал себя на том, что бормочет: «В кроватку… нужно в кроватке спать… хорошие девочки в кроватке спят».

Еще шаг… До спальни было метров пятнадцать — он и сам не знал, как прошел их, волоча на себе еле перебирающее ногами обвисшее женское тело.

Спальня была огромная, Филипп даже не сразу заметил кровать, точнее, не сразу понял, что низкое серебристо-розовое сооружение с закругленными углами и есть кровать. Пот заливал глаза. Скорее, дойти, скинуть с себя эту тушу… Еще несколько шагов — и баронесса рухнула ничком на постель, а он осел рядом, прислонившись спиной к тумбочке.

Ну вот, теперь уложить ее поудобнее — и можно отправляться спать: до утра она с места не сдвинется…

При попытке расстегнуть туго затянутый широкий пояс, поддерживающий юбку, Амелия очнулась и вцепилась ему в рубашку.

— П…пе…

— Чего?

— П…пе…репихнемся?!

— Пошла ты! — Филипп хлопнул ее по руке, чтобы не мешала.

— А че?

— Заткнись! — от души посоветовал он, расстегнул пояс и выпрямился.

Амелия лежала на спине с закрытыми глазами. Похоже, снова отключилась.

Ладно, пусть спит.

Он уже направлялся к двери, когда еле слышный звук, донесшийся сзади, заставил его обернуться. В следующий миг он метнулся обратно — сработало какое-то шестое или седьмое чувство — схватил ее за руку и рванул, переворачивая набок.

Выпучив глаза, Амелия давилась, открывая рот, словно вытащенная из воды рыба. Дернулась, захрипела — и из этого самого рта на пол, на стоящие у кровати домашние туфельки хлынул поток отвратительно воняющей спиртом жидкости.

О господи! Филипп схватил ее за плечо, чтобы не дергалась, положил руку на лоб, придерживая голову в нужном положении. Черт… ему на брюки тоже попало!