Стеклянные цветы

Попытка отобрать у нее черепашку привела к такому отчаянному реву, что Филипп пожалел, что родился на свет. Пришлось вернуть. Линни схватила ее, прижала к груди, еще раз запоздало всхлипнула — и унесла в коридор, откуда тут же донеслось: «Брям-брям — ти-ти-ти — брям-брям-брям — у-уу!»

Провалилась и попытка забрать игрушку ночью, пока девочка спит. С раннего утра, прямо в пижамке, Линни принялась бегать по дому, заглядывая под все шкафы — и наконец снова разразилась рыданиями. Филипп продержался минут пятнадцать, после чего «нашел» черепашку под лестницей.

Эдна, очевидно из чувства противоречия, приняла сторону Линни, заявив:

— Хватит издеваться над ребенком! С самого начала не надо было эту штуку привозить, а теперь уж терпи! И вообще, она вся в тебя! Когда тебе два года было, ты тоже всех своим барабаном доставал!

— Что еще за барабан?! — удивился Филипп.

— Жестяной. Красный с золотом, до сих пор помню. Ты в него с утра до вечера барабанил — удивляюсь, как тебя тогда никто не пристукнул!

Он не помнил никакого барабана. Наверняка просто так сказала, чтобы повоспитывать!

Его не раз подмывало бросить все и уехать в Бостон. Но поступить так было бы малодушием: ведь он решил эти две недели провести у Эдны, чтобы узнать, как нужно кормить Линни и как ее положено укладывать спать, какие мультфильмы она любит, чего боится… Короче — чтобы учиться быть отцом.

До сих пор он считал Линни покладистой девочкой — но, как выяснилось, она могла быть очень упрямой. Не любила зеленый горошек, зато помидоры утаскивала прямо из кулька — поэтому их надо было, принеся из магазина, сразу обдавать горячей водой. Не хотела мыться, если на бортике ванны не стояли два разноцветных утенка. И засыпала не сразу — звала, просила попить или заявляла, что под кроватью скребется медведь…

Да еще Эдна… Вот когда она вовсю развернулась с попреками! Хорошо хоть при ребенке затыкалась — не хотела подрывать «авторитет отца».

Так что, когда позвонила секретарша Трента и пригласила его на вечеринку, Филипп обрадовался возможности немного отдохнуть и от Эдны, и от бесконечного «Тирли-линь — пинь — пинь-ти-ти-ти!»

Вечеринка была организована с присущим Тренту размахом.

На въезде в поместье стояли два «Санта Клауса» в красных костюмах. Подъехав, Филипп назвал свою фамилию и получил золоченую карточку с номером столика, за которым ему предстояло сидеть.

Деревья вдоль подъездной аллеи были густо увиты гирляндами цветных лампочек, а на лужайке перед входом в дом стояла «рождественская композиция» — упряжка северных оленей раза в полтора больше настоящих. Олени мотали головами, их шкуры искрились голубыми огоньками, а глаза и носы вспыхивали красным.

Едва он остановился, к машине подскочил паренек-парковщик, наряженный гномом, сказал: «Вам сюда, сэ-эр!» и указал на ведущую ко входу красно-желтую ковровую дорожку, похожую на обрывок штанов гигантского Арлекина.

Амелию Филипп увидел сразу, едва вошел в холл. В тот же миг и она заметила его и понеслась к нему с таким сияющим видом, словно он ее любимый родственник.

— Приветик! — протянула руку, будто для поцелуя.

— Здравствуй. — Руку он пожал, целовать не стал.

На ней было золотое платье — длинное, облегающее от подмышек до щиколоток и оставляющее открытыми плечи; на шее — ожерелье из блестящих висюлек, похожее на сосновую ветку с золотой хвоей. Филипп и прежде обращал внимание, что она не обвешивает себя сверх меры украшениями, серьги же вообще никогда не носит.

— А я все гадала, удастся Кристине до тебя добраться, придешь ты или нет! Ты по телефону не отвечал.

— Эти дни я у сестры был, в Спрингфилде.

— Дай потом номер! Я по тебе здорово соскучилась, — Амелия хихикнула. — Даже поругаться не с кем было! Манри, как я рада вас видеть! — она сорвалась с места и устремилась к вошедшей в холл новой паре гостей.

Вокруг мелькали веселые незнакомые лица. Это Филиппа вполне устраивало — болтать «ни о чем» не хотелось, выслушивать от кого-нибудь запоздалые соболезнования по поводу Линнет тем более.

Он прошелся по обвешанным гирляндами комнатам, полюбовался на огромную елку, украшенную гранеными хрустальными колокольчиками и шарами; попросил в баре белое вино и вышел с бокалом на балкон. Отсюда просматривалась подъездная дорожка и голубые олени перед входом. Было тихо, как бывает лишь зимой, когда свежевыпавший снег словно поглощает звуки. Лишь порой снизу слышался приглушенный шелест шин, хлопок двери машины и повторяющиеся «Сюда, сэр!» или «Прошу вас, мэм!».

Амелия выскользнула на балкон, веселая и разрумянившаяся, тоже с бокалом в руке.

— Ах, вот ты где! Ты за каким столом сидишь — за восьмым?! А я за первым, с папой. После ужина ты должен со мной потанцевать!

— Ты же знаешь…

— Ты что, забыл — хозяйке дома отказывать не положено!

— Иди в дом, простудишься! Ты же сверху вся голая!

— Снизу тоже! — беззастенчиво хихикнула она. — Под это платье белье не полагается надевать, только чулки на подвязках. Вот пообещаешь, что потанцуешь — сразу уйду!

— Потанцую.

— Три раза!

— Ладно, три, вымогательница! — рассмеялся Филипп.

— То-то же! — хихикнула она, убегая.

Следующий раз Амелия объявилась в конце ужина. Филипп как раз думал, не взять ли к кофе кусочек орехового безе, когда она побарабанила его пальцами по плечу.

— Тук-тук! Ну ты что — еще не кончил?! Мы же танцевать собирались!

Не просить же прилюдно хозяйку дома, чтобы она пошла прогуляться и дала ему спокойно допить кофе! Поэтому он сделал последний глоток и встал.

— Ладно, пойдем.

Баронесса тут же ухватила его под руку.

— Только учти — весь вечер я с тобой танцевать не смогу! — сообщила она уже в бальном зале. Филипп проглотил вертевшийся на языке ответ: что вообще-то никто ее об этом и не просил.

Фейерверк был великолепный: переливающиеся огненные струи, разноцветные вспышки, похожие на диковинные астры, и под конец — золотой дракон с развевающейся алой гривой. Увидев его, высыпавшие на балкон гости вначале онемели и лишь затем разразились восторженными криками.