Стеклянный мост
Шрифт:
— А чем ты занимаешься?
— Я студентка, немного рисую.
— Я не буду тебе мешать: целый день я на работе, а в доме у нас тихо. Ты когда-нибудь слышала здесь шум?
— Нет, ни разу.
— Мои клиенты останутся сегодня непричесанными. Мне нужно к дантисту запломбировать зуб, ужасная морока.
Она состроила гримаску, но через секунду ее уже опять сменила профессиональная улыбка, с которой она мне представилась.
— Выйдем вместе?
— Конечно.
До сих пор я редко бывала на улице: Карло советовал мне сидеть дома, пока не обзаведусь надежными документами. Как раз накануне он их принес. И вот я простояла битый час, готовясь
Это имя подействовало на меня, едва я впервые увидела документ. Я спросила Карло, придумано ли оно.
— Нет, — сказал он, — имя подлинное.
— Значит, эта Мария Роселир уступила тебе свои документы?
С этим я еще не сталкивалась. На прежних удостоверениях все данные были вымышленные, никак не связанные с моим личным опытом, и мне не приходило в голову задумываться об этом. Но тут все было иначе. Незнакомый человек уступил мне свое имя. Это тревожило меня. Интересно, как все-таки документы попали к Карло?
— Очень просто. — Он сел за стол рядом со мной. — Сначала мы с тобой поработаем.
Карло раскрыл коробочку со штемпельной подушкой и взял мою руку.
— Она с девятнадцатого, у нас разница всего в два года.
— Она умерла.
Я вздрогнула, как будто он сообщил мне о смерти человека, которого я хорошо знала.
— Такая молодая? Как это случилось?
— Не знаю, спросить я не мог. Мы вытащили ее карточку из городского архива и на ее место вставили новую, так что официально она жива.
Он все еще держал меня за руку.
— Несчастный случай, наверно?
— Говорю тебе, я не мог спросить.
Привычным жестом, который я отметила раньше, когда нужно было поставить отпечаток пальца на обороте фотографии, он прижал мой указательный палец к подушечке, а затем поднес его к удостоверению.
— Осторожно, смотри, чтобы отпечаток пришелся посредине клеточки. Какие же у тебя тонкие пальцы!
— Может, у нее тоже были тонкие пальцы. Ты посмотрел в карточке, когда она умерла?
— Да, и, между прочим, дата удивила меня: одиннадцатого мая сорокового года [11] .
— Суббота. А четвертого апреля ей исполнился двадцать один год.
Мне тогда как раз исполнилось девятнадцать, а война шла всего-навсего второй день. Мы с отцом прошли по всей Ловерлаан: говорили, что в город вот-вот войдут французские войска. Чтобы не пропустить их, вся округа собралась на перекрестке. Первые мотоциклисты затормозили прямо перед нами. Они были при полной боевой выкладке, в защитного цвета шинелях и бронзово-золотистых касках; потные, перепачканные маслом лица напряжены. Как выяснилось, они отстали от своей части и теперь пытались узнать, в каком направлении идут бои. "Здесь пока ничего не слышно. Фронт проходит восточнее", — сказал отец. Он показал им, как выехать из города. "Bonne chance" [12] , — крикнула я вдогонку.
11
10
мая 1940 года гитлеровские войска оккупировали Нидерланды.12
Удачи вам (франц.).
Перед тем как расписаться на удостоверении, я долго упражнялась на листочке блокнота, пока у меня не вышла подпись, ничем не напоминающая мою собственную. Округлые, четкие, плавно вытянутые вверх буквы шли к ее имени.
— Запомни, документы у тебя абсолютно надежные. А теперь возьми вот это.
Карло положил передо мной бланк с гербовой маркой. Это была справка, подтверждавшая мое появление на свет в Авезееле. Я отдала ему свои старые документы, к которым он отнесся столь же неодобрительно, как Рулофс к самому первому удостоверению. Он разорвал их, высыпал обрывки в пепельницу и поджег.
— Не понимаю. Могли бы достать и поприличнее. Грубая работа.
— Ты бы посмотрел на мое первое удостоверение.
— Заметь, с тебя еще взяли за него кругленькую сумму.
Я вспомнила, что показала удостоверение дядюшке. "Все лучше, чем настоящее", — одобрительно заметил он. Руфь, помнится, тоже сочла его удачным приобретением. "Я слышала, запрашивали и больше", — сказала она.
— Тогда мы еще только начинали. Настоящая работа наладилась гораздо позднее.
— Жаль, что позднее.
Мы смотрели на язычки пламени, в которых ежилась серая бумага. Фотографию, отклеившуюся от картонной обложки, огонь поглотил в последнюю очередь. Края снимка загнулись и начали чернеть, все больше и больше. Я наблюдала, как горят мои волосы, шея, подбородок и только потом глаза, будто они хотели досмотреть все до конца. Но вот и глаза исчезли. Нет меня. Я чувствовала себя как после глубокого обморока, когда голова кажется легкой и пустой: эта обманчивая легкость подсказывает, что все уже в порядке, а на самом деле ты только приходишь в себя.
— Значит, так, — услышала я голос Карло, — отныне ты — Мария Роселир, и никто иной. Запомни.
— Постараюсь.
Мне хотелось стать ею, вести себя так, как могла бы вести себя она, сделать ее прошлое своим. Но что я знала о ней?
— Не стараться надо, а быть ею.
Его начальственный тон прозвучал смешно, не получались у него приказания, об этом я ему и сказала.
— Ты права, ни к чему это, я просто хочу, чтобы ты хорошенько запомнила самое главное.
— Между прочим, где находится Авезеел?
— В южной Зеландии, возле бельгийской границы, так что ты теперь почти фламандка.
— Значит, я должна говорить с акцентом?
— Не обязательно. Ты давно уехала из родных мест и уже много лет живешь в Амстердаме. Посмотри, сколько адресов ты здесь сменила. Ты их знаешь на память?
— Конечно.
Я назвала адреса, в двух местах я жила на самом деле.
— Кончится война, съезди в Авезеел. — Он поднялся и направился к двери. — Мне пора.
— А ты поедешь со мной? Ведь ты оттуда родом?
— Этого я тебе не могу сказать. Но я поеду с тобой. — Его рука легла мне на плечо. — Счастливо, Мария.
Он открыл дверь, потрепал меня по волосам и бегом спустился по лестнице. Перегнувшись через перила, я смотрела ему вслед. Он не оглянулся, как не оглядывался никогда.
Лина Ретти поинтересовалась, в какую мне сторону. Ей нужно было на трамвай, на Ноордер-Амстеллаан. Я сказала, что зайду в магазин поблизости, и немного проводила ее.