Стеклянный шарик

Я не хочу им зла. Я ем тирамису с Вяльцевой, я не желаю Чебургене адских мук, мне не хотелось бы видеть сорокатрехлетнюю Палей плачущей и ничтожной. Я хотела бы видеть ее счастливой бабушкой своих ранних внуков. Я хотела бы думать, что Насте Никитько хорошо там, где она сейчас.

Я устала от ненависти, я вся перемазалась в ней и хочу отмыться.

Не стану даже рвать фотографию класса и пускать клочки по ветру — летите, голуби, летите.

Не буду рвать, не буду произносить торжественных слов прощения на прощание: все идут своей дорогой, и хорошо. Прощай, Мося, растворившийся в девяностых годах, и Заварзин, убитый на бандитской стрелке, и Симонов из автосервиса, и рецидивист Чернов, и немецкий инженер Астапов, и завмаг Бирюкова, и старая-престарая Елена Федоровна с трясущейся головой. Прощай, Левченко, отец тройняшек, прощай, Иван, разведенный в третий раз, прощай, Вадим, надеюсь, в Силиконовой долине ты себя вполне нашел.

Нет у меня никакой нужды их вызывать из давних лет и далеких стран, выманивать из могил, высвечивать в темноте. Ни мести нет, ни злости, ни ярости.

Взявшись за руки, они движутся цепочкой и уходят, уменьшаются, теряются в летней бирюзовой мути стеклянного шарика, который лежит у меня на столе.

— Илья, проводить тебя в школу?

— Нет, мам, я сам.

— Точно сам?

— Точно.