Степь 1. Рассвет

Дануха вышла на большую прогалину утоптанной травы. По всюду были разбросаны переломанными куклами ватажные пацаны. У одного из них она и увидела виновницу всего что здесь произошло. Саккера валялась на земле и без устали рыдала, похоже обезумев от горя и ни на что, не реагируя. Дануха медленно оглядела мёртвых детей, над которыми роями летали вездесущие мухи. Странно, но это леденящее кровь зрелище разбросанных разорванных и переломанных ребятишек, не вызвало в её душе ничего, кроме полного эмоционального очерствения и превращения сердца в кусок льда. Она была не она, когда подошла вплотную и встав над приговорённой, ни своим голосом свирепо прорычала:

– Встань, * отродье и посмотри мне в глаза *.

Саккера вздрогнула и резко прекратила рыдать с таким звуком будто подавилась. Встать не встала, а лишь медленно, зашуганной шавкой подняла на Дануху обезумевшие и до крови в белках зарёванные глаза. Растрёпанная, грязная, страшная и до смерти напуганная баба, не дыша уставилась на большуху, словно узрела в ней нежить с того света под названием Смерть.

И тут резко вобрав воздух полной грудью истерично завизжала. Дануха только этого и ждала. Она по большой дуге перехватив клюку обеими руками со всего маха на сколько только было силы врезала палкой по лохматой башке. Та, издав тявкающий звук, обмякла и замерла на земле, а её грязные волосы стали обильно намокать кровью.

Дануха слабо соображая, что делает, с остервенением стянула с неё через голову обе рубахи, оголяя полностью. С трупа пацана, над которым та рыдала, сняла пояс и связала голой еби-бабе руки за спиной. Сняв такой же пояс с рядом лежащего, за одно связала и ноги. Большуха почему-то была уверена, что не убила гадину, а лишь оглушила и это мразь непременно скоро придёт в себя.

Так и вышло. Как только та зашевелилась, приходя в сознание, Дануха схватила еби-бабу за волосы и с силой дёрнула, усаживая её на задницу. Саккера взвизгнула, скрючиваясь от боли, и поджав колени попыталась опять упасть набок, но Дануха не дала. Перехватив поудобнее вымазанные кровью волосы, она вновь усадила падлу, и задрав её лицо кверху чтобы видела её, зарычала:

– Сказывай сука. Кто такие? Откуда пришли?

Но Саккера молчала словно в рот воды набрала. Даже губы с силой с жала. На её лице застыл неимоверный ужас. Она толи ни понимала кто перед ней, окончательно свихнувшись и представляя в больной фантазии какое-то чудовище, толи наоборот, отчётливо осознавала и от того большухи боялась ещё больше, чем сверхъестественной нежити.

Дануха поняла, что в таком состоянии баба даже если захочет, ничего сказать попросту не сможет и плюнув на землю, отпустила волосы. Еби-баба моментально рухнула набок и свернулась калачиком. Дануха сделала глубокий вдох, сама, наконец-то приходя в себя, и снимая зверское напряжение, уселась на траву рядом.

Сменив тон на спокойный и задушевно вкрадчивый, большуха принялась детально обрисовывать предательнице всю тягостную картину происшедшего, то и дело помыкая её переломанными пацанами, валяющимися вокруг, давя на жалость и сострадание, понимая, что это более действенный способ, что-либо узнать от одуревшей еби-бабы.

Опыт всё же дело великое. Он не подвёл Дануху и на этот раз. Саккера, сначала уткнувшаяся лицом в собственные груди, со временем начала всхлипывать, потом откровенно реветь, распластавшись на траве и наконец её прорвало, и она заговорила. Правда много Данухе узнать не удалось, но и то что узнала ей хватило чтобы осознать всю суть этой степной чёрной нежити.

Пару седмиц назад, почти сразу после того, как Дануха посадила Саккеру в еби-бабы на колдовскую привязку, появился у её избушки молодой и красивый ариец. Поплакался перед бабой что отбился от обоза, заплутал, а по открытому месту мол в чужих землях идти побоялся, вот и пробирается лесами. Добрый был, обходительный, слова бабе говорил красивые. Поделился с ней последней едой, гостеприимством не побрезговал. Прожил у неё три дня, ласкал, ублажал, слушал, и воспринимал её страдания как свои.

А у бабы как раз говно кипело за несправедливость, что большуха с ней сотворила. Всю обиду свою выложила, а он в растроганных чувствах возьми да пообещай помочь. Мол есть у него сильные люди способные её проблему решить. И большуху прищучить и новый порядок в баймаке установить. Только мол они бесплатно никому не помогают, но если он попросит, то сделают.

Седмицу назад ариец опять появился, но уже с другом. Тот сильным не выглядел, но умный был и такой насквозь видящий взгляд, что еби-бабе даже страшно с ним было говорить. Он одним взглядом придавливал. Всё расспросил: кого надо убивать, кого не надо. Кто, где, когда бывает. Пообещал большухой сделать. Мол за ними сила не мереная, согнут в бараний рог любую артель, а взамен просил по дешевле рыбу и мясо продавать. Кроме того, из её рассказа Дануха поняла, что в продаже рода участие принимали все пять еби-баб, каждая, сдавая супостатам что знала и о чём слышала.

Дануха не стала сразу убивать эту продажную мразь, видимо перегорела. Она развязала еби-бабу и велела схоронить в воду как положено всех лежащих на склоне пацанов, решив отложить вопрос что с ней делать на потом, до вечера. Сама же пошла разбирать завалы сожжённых кутов и хоронить найденных. Дануха видела, как Саккера несколько раз проносила мимо убитых, а потом пропала. Она не сразу кинулась, а когда кинулась, то искать её уже было поздно.

Обойдя склон с побитыми пацанами, большуха поняла, что эта тварь похоронила только двух своих детей, а других бросила. И куда она делась, было не понятно. Толи сбежала, но куда дуре бежать, она же сидит в лесу под заговором, не вернётся вовремя на место сорок раз пожалеет об этом, подыхая мучительной смертью. Толи сама в след за своими пацанами в реку бросилась, что вероятней всего. Дануха плюнула на эту сволочь и даже как-то легче на душе стало. Оставлять эту суку в живых было нельзя по простым понятиям, а убивать рука не поднималась. Трупов и без этой сумасбродной еби-бабы хватало. Хотя прибить собственноручно всё же нужно было. Заслужила мразь.

Почти целую седмицу Дануха возилась в разорённом баймаке. Вместе с подраненной Воровайкой, начавшей понемногу летать только через два дня, она хоронила род. Баба залила и затушила тлеющие останки жилищ. Разгребла, раскопала, где нашла обгоревшие трупики малых деток, кого прибили и сожгли прямо в землянках.

Сладкую нашла, вернее то, что от неё осталось. Сильно сгорела баба, до костей, Дануха по останкам даже не знала она ли это. Но обгоревший костяк был в её землянке, поэтому гадать не приходилось. Да и как сказывал Данава, таких, как она и Сладкая не брали эти ряженые бандиты. Таких, как они прибивали на месте.

Других взрослых баб по ямам не нашла. Только детки маленькие – мужицкого полу. Сносила всех к реке. Схоронила, по обычаю. Ватагу пацанскую, перемолотую, сначала в кучу сносила. Все разбросаны были на том же склоне, где она волка мутузила, лишь чуть ниже и в стороне.

Из утвари мало что нашлось, из продуктов тоже. Что упёрли, что погорело. Нашла большой глиняный котёл на удивление непострадавший, и припасы соли в тайниках. Такие припасы, что долго не портятся, бабы в кутах прятали в земляных приямках, а грабители видать про эти маленькие бабьи хитрости слыхом не слышали. Нигде приямки не тронули.

Вечером после тяжких во всех отношениях трудов развела костёр посреди площади, под установленным на камни котлом. Разделала и сварила в крапиве с вонючими травками, перебивающими всякий мерзкий запах, две задние ляхи от убитого волка.

Конец ознакомительного фрагмента.