Степан Кольчугин. Книга первая

— Ты дурака кусок, — выговаривал он Кольчугину. — Парень бойкий, живности много, а православия в голове нет… Шумишь все, шумишь, а чтобы подумать по-настоящему… Нет у тебя смысла в голове. Смотри, глупый ты чересчур…

— Чего ты его пугаешь? — насмешливо спросил Пахарь. — Он, что ли, мальчишку этого резал?

— Я не пугаю, я говорю.

— Ладно, знаем! — вдруг громко сказал Очкасов. — Мальчика зарезали — шум какой подняли, кругом шумят. А в восьмом году, когда у господ Рыковских на шахте шахтеров двести восемьдесят человек уложили, пожгли, порвали! А? — Он показал рукой в окно, на темную гору породы и полуразрушенный копер, точно огромный могильный холм стоявший над домиками шахтерского поселка на Донской стороне. Лицо его потемнело, как у припадочного, он высоко поднял кружку и ударил ею о стол; стекло посыпалось легкими выщербленными, прозрачными и матовыми осколками, похожими на крылышки. — Тогда в газетке не писали? А, мастер? Не писали? — кричал Очкасов, потрясая стеклянным ухом кружки. — Гробы видели, как стояли? На полверсты! Людей не находили — кровь да волосы на угле! Суд всех инженеров оправдал! «Не виновен!» — сказали. Одному только три месяца дали, а потом и ему отменили! Конечно, разве мы люди? Мальчик богатый, из Киева, купеческий — вот и ищут.

— Врешь ты, сирота мальчик этот, — сказал Дубогрыз, — некому было за него заступиться, полный сирота…

— Сирота? — вдруг опешив, спросил Очкасов.

— Ага, вот видал? — сказал Дубогрыз.

При расплате поссорились.

— Шесть гривен, помнишь, брал еще в ту получку? — со злобой говорил Затейщиков, размахивая кулаком возле самого носа Лобанова.

— А кто в прошлый раз платил? — кричал Лобанов. — Кто, кто?.. А ну, скажи кто? За печеные яички кто платил? Я их ел, что ли? Ел? Нет! Вот у Сергея Ивановича спроси. А, то-то брат!

Потом Затейщиков отказался платить по раскладу, поровну.

— За кружку пусть с Очкасова вычтут, тогда поровну, а так не желаю! — говорил он, и обычно смеющееся лицо его стало сварливым.

— Он ведь кружку за рабочих разбил — значит, всем рабочим и платить, — сказал Степан.

— На-ка, «всем», — передразнил его Затейщиков.

Пришлось Очкасову самому заплатить за разбитую кружку.

X

После ссоры, после страшной газеты, крика и ругани играли особенно зло и азартно. Уж совсем стемнело, и каждый раз, когда монета падала, все скопом валились на колени и, припадая к земле, жгли спички. Играли не только молодые, но и почтенные, усатые люди. Степан сам не заметил, как мигом втянулся в игру. Волнение, жадность, злость — все испытал он за это время. Голова кружилась от выпитой водки, разогревшиеся монеты липли к потной ладони, пальцы дрожали от нетерпения. Он думал, что выиграет, отберет у всех деньги.

Среди игроков были отчаянные любители — они могли играть ночь напролет. Немало было таких людей на заводе и шахтах — ловцов счастья: они не ждали его ни с неба, ни на земле, но все надеялись, что оно привалит с счастливой картой либо с задорно поблескивающей монетой, то и дело взлетающей вверх. Всюду, где жизнь была особенно тяжела, — в тюрьме, на нарах шахтерского балагана, у вонючей черной речки на Собачовке, — народ любил попытать счастье в азартной игре. С отчаянием, яростью и надеждой бросает с ногтя монету, лупит что' есть силы коробящейся, точно от боли, картой по столу, и лица игроков выражают подлинное горе и обиду: эх, и здесь насмеялась подлая судьба.

Затейщикову, единственному среди всех игравших, везло. Возбужденный счастливой игрой, он недоверчиво и сердито поглядывал на своих приятелей, точно привалившее ему счастье отделило его от них, противопоставило им. Да и правда, все смотрели на него зло и подозрительно, и каждая удача Затейщикова вызывала среди игроков сердитое покрякивание. Особенно много проиграл Мишка Пахарь. Каждый раз, отсчитывая монеты, он говорил спокойно и угрожающе:

— А ну, давай еще раз.

— Что ж, давай, — отвечал Затейщиков, и чувствовалось, что он пресыщен выигрышем. Он понимал, что уйти ему не дадут, и играл неохотно, точно уступая насилию.

Пахарь следил за каждым его движением, вот-вот, казалось ему, откроет он тайну мошенничества. И каждый раз Затейщиков равнодушным голосом говорил:

— Проиграл ты, Пахарь.

— А ну, давай еще раз, — произносил Пахарь, видимо не имея уже воли прекратить игру.

Степан внимательно Следил за игрой Затейщикова, — всякий раз, когда ставка была велика, Затейщиков выигрывал. Если подряд шли большие ставки, Затейщиков брал их одну за другой; когда же ставка была незначительна, Затейщиков проигрывал и с явно фальшивым огорчением говорил:

— Эх ты, опять проиграл.

Степан попробовал припомнить, как играл Затейщиков с самого начала, потом проследил, как он поставил очередных три гривенника, и ему вдруг стало ясно: каждый раз, выигрывая, Затейщиков делал ставку на орла, в тех редких случаях, когда он не отгадывал, ставка была на решку.

Напрасно игравшие жадными глазами следили за руками Затейщикова — с правой или левой руки бросает он монету, следили, одинаково ли высоко он ее подбрасывает, первыми кидались смотреть, когда она падала на землю.

Степан подошел к Пахарю и, волнуясь, негромко сказал: -

— Мишка, с монетой у него неладно, ты монету посмотри! В монете все мошенство.

Пахарь быстро оглянулся на Степана и так же тихо ответил:

— Ей-богу? Сейчас, подожди, — и громко, торжественно сказал: — Ладно, Затейщиков. Ставлю рубль-целковый! Проиграю их — больше играть не стану.

— А то хватит? — усмехаясь, спросил Затейщиков.

Пахарь отрицательно мотнул головой.

— Орел! — сказал Затейщиков, и монета взлетела высоко, тускло сверкнула, поравнявшись с фонарем.

Пахарь кинулся на колени.

— Стой! — отчаянным голосом закричал Затейщиков. — Уговор был руками не лапать. Мошенствуешь!

Он пытался вырвать монету из рук Пахаря, но тот успел передать ее Степану.

— Отдай, Кольчугин! — кинулся к нему Затейщиков.

Степан зажал монету в левой руке, а из правой сложил кулак и, проводя им перед носом Затейщикова, спокойно сказал:

— Отойди, а то в нос дам.

Его окружили. Он раскрыл кулак, и при свете спичек все увидели, что монета с обеих сторон имеет на себе изображение двуглавого орла! Монета была составлена из двух сточенных половинок, с изумительной аккуратностью припаянных одна к другой. Она пошла по рукам, и рабочие невольно восхищались тонкостью мастерской работы: даже зубчики приходились один к другому.

— По меди паяна, ловко! — сказал кто-то.

— Да, сработана на совесть, — поддержал Пахарь.

— Стой, сволочь, уходишь? — крикнул Лобанов и схватил Затейщикова за руку.

Мишка Пахарь внезапно размахнулся и ударил Затейщикова в скулу. Обычно драчливый Затейщиков даже не сопротивлялся. Он тотчас отдал деньги, а когда его стали бить довольно свирепо по затылку и по шее, вдруг рванулся и кинулся бежать.

— Монету эту нужно в ставке утопить, — предложил Лобанов.

— Давай ее мне, я ее в мартеновскую печь кину, — сказал пожилой рабочий.

Но Степан положил ее в карман и сказал:

— Не бойсь, я ей ходу не дам.

Кто-то посмеялся:

— А кто тебя знает!

Но Мишка Пахарь сказал:

— Нет, Кольчугин не такой, это будь уверен. — И все поверили ему.

Монета осталась у Степана.

Зашли снова в трактир, выпили по кружке пива, расплатились деньгами, взятыми у Затейщикова, и стали хохотать.