Степан Разин (Книга 1)
Шрифт:
– Назад не воротишь, – сказал Степан, – чего мне с ним делать!
– Молись за него, окаянного, – возразил Тимофей. – Он сказывает: «За тебя молиться шел Стенька. Стало, и ты повинен, что я околел без церковного покаянья!» Пошли мы с ним к ангелу: мол, рассуди нас! И послал нас ангел назад от ворот...
– Чего же он сказал? – просто спросил Степан, словно говорил не об ангеле, а о станичном есауле.
– Твой сын, мол, Стенька. Ты сам его сговори молиться. Хоть в монастырь пусть идет пострижется, а покою проклятой душе добудет! – ответил отец.
Дверь
– Ага-а! Вон куды ты забрался! – накинулся он на старого Разю. – Печенку свою от меня спасаешь?! – Он страшно завыл, лязгнул клыками.
Тимофей вскочил с лавки...
– Батька! Постой!.. – крикнул Стенька, готовый еще раз убить Афоньку.
Но старый Разя пропал вместе с монахом, как не было их обоих...
Стенька проснулся в холодном поту. Пес заливался лаем за дверью...
Старик рыбак рядом на лавке спал, вытянувшись во всю длину. Глядя на него, Стенька вспомнил, как, умирая, лежал такой же костлявый и длинный Разя.
«Вот уж и помер батька, и я не успел дойти в Соловки. А теперь и хуже: на том свете покою ему не стало! – корил себя Стенька. – Да кабы шел я тихо, по чину, как надлежит богомольцу, то, может, и дожил бы батька...»
Он вспомнил разом все страшные рассказы своих спутников-богомольцев о вещих снах, о явлениях душ умерших, о колдунах, о людях, убитых без покаяния и молитвы...
Приход покойника-отца и убитого монастырского приказчика показался Степану не сновиденьем, а страшной явью...
Степан вскочил с лавки, схватил хозяина за плечо и изо всех сил начал трясти.
– Чего ты? Чего, молодой? – пробормотал спросонья старик.
– Далече отсель монастырь? – нетерпеливо спросил Стенька.
– Пошто тебе?
– Свези меня в обитель, отец! Нельзя мне в миру... Не хочу грешить, а грешу... Православного загубил... Кинусь игумну в ноги, чтобы в монахи постриг... – бормотал казак, как в горячке.
– Ишь ты какой! – усмешливо удивился старик. – Птица индейская ты – больше никто... Есть в Индии таки птицы: голову сунет в песок и мыслит, что схоронилась. Так-то и ты: «В монастырь!» Птица! Вчера мне рыбак встрелся на море, сказывал, что Афоньку убили. А что ж тут сказать? Туды, говорю, и дорога. Какой же тут грех?!
Старец глядел на Степана веселыми, молодыми глазами, словно над ним смеялся:
– Что ж, индейская птица, поедим да поедем. Робкому смелости не вобьешь. Повезу.
– Отколе ты взял, что я робок? – вспыхнул Степан.
– Мира страшишься, людей страшишься – кто же ты еси? Боязливец, реченный трус... Страха ради в монахи с таких-то лет!..
– Нравом горяч я, – оправдываясь, пояснил Степан.
– Горяч – не беда, – возразил старик, – и холоден – не беда. Сказано во откровении Иоанна: «Поелику ты ни холоден, ни горяч, но обуморен еси, изблевати тя от уст моих имам!» Афонька твой сам сколько душ загубил нипочем!..
Но Степан был встревожен ночным сновидением и рассказал о нем старику.
Старый рыбак слушал его тепло и с сочувствием. Он поставил
перед Степаном миску с едой.– Ешь покуда, – сказал он, – а там и рассудим после. Силой тебя держать не стану. Захочешь – не то в монастырь, хоть в пекло ступай...
Молча Степан принялся за еду.
– Послушь, молодец казак, – снова заговорил старик. – Шли два друга с рогатинами в лесу. Видят – зверь человека дерет. Пал один на колени, учал молиться: «Господи, помоги человеку, пошли ему чудо – пусть зверь почует, кую неправду творит!» А товарищ его не молился – схватил рогатину да всадил зверю в брюхо. Кто прав? – Старик засмеялся. – Так-то, Стенька! А ты: в монастырь, молиться!
– Куды ж ты велишь? – растерялся Степан.
– На плечах не кочан, смекай! – заключил старик. – А сонным видениям веру дают легковеры. Не батька к тебе приходил. Кто помер, тот больше не ходит. Сам ты себя терзал.
В напряженной задумчивости Степан сдвинул брови, и оттого шрам у него на лбу, оставшийся после драки за Сережку Кривого, стал еще глубже.
«Сережка вон тоже сгубил человека, не в монастырь ушел небось – в казаки!» – говорил про себя Стенька.
Старик молча наблюдал напряженное раздумье казака.
– Ну что же, – сказал рыбак, – иди погуляй по бережку, с миром простись. Вишь, море в ночи разыгралось. Маленько волна упадет, и я тебя в монастырь отвезу.
Стенька, охваченный смятением и сомнениями, вышел из избы рыбака. Ему безотчетно хотелось остаться теперь одному. Старик мешал ему думать...
«... хоть правду старый сказал, что молитвой в беде не поможешь, коль зверь человека дерет... Да что же, Афонька – не лютый ли зверь, пуще волка!.. И зверя убить али грех?! Да есть ли в таком и душа?!» – продолжал размышлять Степан.
Море шумело и пенилось. Волны невиданными водяными горами катились из неоглядной дали, шли на Степана и вдруг, разбившись о берег у самых его ног, шурша по песку, убегали назад, как белые змеи. Влажный холодный ветер летел над морем, срывал с гребней брызги и бросал их в лицо Стеньки. С каждой минутой ему дышалось свободней и легче, словно тяжелый камень сползал с плеча и будто Степан с убегающею волною сам уплывал в этот морской простор, который лежал впереди вольней, чем донская степь... И вся эта ширь – море и небо – вливалось в сердце Степана, и сердце стало само просторным, как море...
Из бледного неба вдруг глянуло солнце и засияло над всей водяной далью...
– Вот краса так краса! – невольно шепнул Степан. – Ну и ди-иво!
Стая чаек, откуда-то взявшись, вдруг пронеслась над берегом, низко спустилась к воде, снова взметнулась, сверкнув под солнцем, будто подброшенная потоком встречного ветра, и невдалеке от Степана присела на волны, ныряя в хляби и вновь возносясь на валах...
«Земля-то ведь рай, а они ее пакостят, право! Гадят да гадят вот эки Афоньки и людям житья не дают! Вон рыба скакнула, вон птахи летят над волной – и всем воля; а человеку ни в небе, ни в море, ни на земле – нигде воли нету... Пошто же не задавить того, кто тать людской воли?!»