Степан Разин

Почему-то я был уверен, что Стёпку просто продали. За проход к Волге продали. Слишком уж долго Тимофей торговался со старостой, бросая взгляды, то на жену, то на меня. Причём если на жену он смотрел безразлично, то на меня поглядывал, недовольно кривясь и морщась. А потом вдруг махнул рукой и, видимо, выругался, зло глянув на ногайского старосту.

Причём, из доносившихся слов я больше прочитал по губам и жестам, чем услышал, что ногайцы на зиму тоже снимаются отсюда и уходят либо на Волгу, либо за Волгу. В том, короче, направлении.

Я одёрнул Стёпку и рыдания его придушил. Мальчишка подчинился.

— Не дрейфь, — сказал я ему. — Прорвёмся!

Казаки взяли необходимые пожитки и имущество и двинулись вслед за сругами, медленно ползущими по брёвнам в сторону Волги.

Мы же вместе с мачехой принялись собирать «вигвам». Причём, Стёпка двигался сноровисто и когда стемнело, мы перекусили каким-то рыбным варевом и забрались в палатку ночевать. Как я понял из рассказов отца, переволока действовала круглосуточно. То есть, бурлаки ночью просто менялись, тяни-толкая струги по брёвнам, катящимся по другим тёсанным брёвнами.

Этой ночью я взял свой лук со стрелами, котомку с заранее сложенными туда съестными припасами, запасными портами, рубахой и ножом, сбежал. В котомку я собирал заранее сухари и вяленно-копчёное мясо сразу, как только осознал себя в этом теле, как субъект, то есть, смог управлять им. Котомку собирал на всякий случай, помня рассказы прошлых служивших офицерами друзей про «тревожные чемоданчики».

Зная Стёпкиным умом, что поселения охраняются дозорами всегда, причём, как явными так и секретами, я пробирался вдоль переволоки снаружи неё, рядом со сцепленными между собой верёвками брёвнами. Рассчитывая на то, что дозорный не будет сильно обращать внимание в сторону поселения, я надеялся подкрасться к норе дозорного незамеченным и постараться оглушить его.

Для этого у меня была небольшая но тяжёлая из какого-то плотного морёного дерева дубинка. Стёпка нашёл эту ветку ещё ранней весной в тине старичного русла. Она уже была без коры и какая-то скрученная, словно витая. Мне эта ветка тоже понравилась и даже показалось, что это дерево называется тис. Но откуда тут может появиться ветка тиса? Вяз, наверное, какой-нибудь.

Но, чем бы ни был этот кусок ветки, он удобно лежал в правой руке, а в левой я на всякий случай держал нож. Убивать я никого не собирался, а тем более Стёпка, забившийся в нашем, общем теперь, сознании в какую-то нору.

Скрипели кузнечики, трещали цикады, я крался почти бесшумно, чувствуя под босыми ногами каждую сухую былинку. Чувствовал и как молился Стёпка, обращаясь ко всем богам сразу. У него получалось что-то типа: «Ветер-ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…» И так далее по тексту.

Вообще, Христу казаки или совсем не молились, или молились опосредованно вместе со всеми другими богами. Тимофей что-то много бубнил, а Стёпка обычно тупо сидел и смотрел на лучи восходящего солнца. Моя короткая «Иисусова» молитва его поразила своей краткостью и емкостью содержания, а «Отче наш» воодушевила. Однако, сейчас он молился на меня, мысленно говоря: «Ангел хранитель, спаси меня грешного. Вынеси от проклятых ногаев и не дай попасться в их лапы».

Я крался сквозь придавленные метёлки какой-то болотной или степной травы. Осока это была, или ковыль, я не знал, но сломанные, почти у самой земли, стебли иногда больно кололи ступни ног, едва не прокалывая их. Видимо, по этому волоку давно никто не хаживал такой гурьбой, как прошли сегодня.

Полубрёвна лежали плоской стороной на земле и уходили вдаль двумя «рельсами», и это, естественно, напомнило мне железную дорогу. Только у этой дороги не было шпал, что меня лично радовало. Сердце колотилось словно барабан, и казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди, но дыхание я, как мог, растягивал на четыре счёта, и пытался дышать через нос, вспоминая свои детско-юношеские занятия простым и лыжным бегом. Стёпка через нос дышать даже никогда и не пытался. Все пацанята и он ходили с распахнутыми «варежками».

Кстати, на мысль о том, что нас с мачехой, её детёнком и мной продали, меня натолкнуло и то, что других баб и детей, почему-то, в стойбище ногайцев ждать не оставили.

Особо не торопясь, я вскоре успокоил биение сердца и крался очень медленно. Ну, прямо, очень-очень. Это было трудно, но я свою котомку перевесил на грудь, чтобы она не сваливалась на бок, и полз на карачках, периодически ложась на, совсем небольшой мешок, животом, от чего он вскоре стал совсем плоским. Я имею в виду, конечно-же, не живот, а мешок… Живот у Стёпки был и так плоский, как у рыбы-камбалы, которую Стёпка ещё не видел. Да и увидит ли когда-нибудь?

Такая хрень лезла в нашу со Стёпкой голову, пока я перебирал нашими руками-ногами, ложась время от времени на мешок и довольно долго прислушиваясь к тому, что есть впереди. Не мог секрет обойти такую «дорогу» к стойбищу. Брёвна были хоть и не толстыми, но по-моему, вполне скрывали моё хилое тельце, не смотря на увеличенный мешком живот. И я оказался прав, когда сначала услышал впереди себя похрапывание, а потом и увидел в свете звёзд, лежащую ко мне ногами «тушку» спящего сторожевого.

Ногайцы были низкорослы, но коренасты, и рассчитывать на то, что Стёпка мог бы справиться с взрослым степняком, не приходилось. Но чаще всего отцы в дозоры вместо себя посылали мальчишек. Ну или брали в дозор с собой, спали сами, а мальцы дежурили. Вот передо мной и образовалась дилемма: то ли это спящий мужик, то ли пацанёнок? Убивать я не хотел ни того, ни другого, но мужика я бы просто не осилил, а пацанёнка убивать жалко вдвойне.

Лёжа в трёх метрах от «тушки», я прислушивался к дыханию дозорного и, в конце концов, склонился к тому, что это, всё-таки, мужик. Он был укрыт травяной рогожей и со стороны был похож на кочку, но то, что эта кочка вдруг выросла рядом с «дорогой», меня и насторожило.

Я полз, оставляя дорогу слева, и дозорный, сука, лежал прямо передо мной.

— Ну что ему не лежать с другой стороны? Хотя может и с той стороны тоже кто-то лежит? — подумал я и вгляделся в ту сторону. Вгляделся, но ничего подозрительного не увидел. Своё лицо я замазал грязью, а на лоб повязал кусок тряпки, чтобы не бликовал при луне, светившей так, что с трех метров мне были видны отдельные травинки и торчащие вверх носки «поршлей».

Помнится, где-то когда-то по телевизору я видел, как тренировался какой-то спецназ. И вот, чтобы не греметь автоматными магазинами, которые, как известно находятся на животе в так называемой «разгрузке», бойцы передвигались не на животе, по-пластунски, а на четырёх точках: ладонях и носках ботинок. Этаким, э-э-э, пресмыкающимся. Вот и я весь этот путь проделал так же, изгибаясь телом, как ящерица. Этот метод перемещения так и назывался — «крокодил». От такого метода перемещения шуршания, или какого иного звука, почти не было, и если бы не впереди лежащее тело, меня бы и не услышали, а тут…

Судя по храпу и носкам обуви, человек лежал лицом вверх. Кстати, никогда не слышал, чтобы люди храпели, спя лицом вниз. Спал я так, когда студентом по ночам грузил вагоны. Я приходил в общагу в пять часов утра и валился на подложенную под живот подушку, разгружая натруженные плечи и спину. Так спал, и умудрялся за два часа выспаться. Потом принимал душ и бежал на занятия. Эх, что такое отсутствие душа, я понял только здесь.

Стёпка вообще не умывался по утрам. Только то, что он занимался рыбой и разделкой тушек сусликов, заставляло его омывать руки, но не более. Только когда над телом получил контроль я, Стёпка стал заметнее чище и опрятнее. Наверное поэтому он так приглянулся старосте-ногайцу. Чёрт меня дёрнул выпросить у мачехи гребень и расчесать свои космы. Уж не для плотских ли утех меня присмотрел ногаец? А может продать кому хотел для «этого дела»? В Крым, например. Османы, я читал, грешили, суки, с молодыми особями мужского пола. Тьфу, млять!