Стертая

— Их возвращали,—шепчу я и невольно сжимаюсь от холода. Бен обнимает меня за плечи.

— Это не все. Пропадали не только Зачищенные. Как те трое, которых увели в пятницу с Ассамблеи. Теперь их тоже нет, и такое случается не впервые.

— То есть обычные люди тоже пропадают? Тех, кто был на Ассамблее, увели лордеры. Должно быть, они их и забрали. — Живот сводят спазмы.

— Но зачем?

— С ребятами дело более или менее понятное. Я слышал, что одного взяли с мобильным телефоном. Второй тоже был придурок, вечно лез в драки и во все такое. Может, в банде состоял?

— А девушка?

Бен пожимает плечами.

— Ничего плохого она не сделала. Но была очень умная, задавала учителям неловкие вопросы. По истории. Типа, почему делалось так и не делалось этак.

Задавала неловкие вопросы. Как Бен.

— Тебе нужно остановиться. Перестань расспрашивать, а иначе можешь оказаться следующим.

— Но как же Тори? Если никто не будет спрашивать, то никому и дела до нее не будет. Неужели не понимаешь? На ее месте может оказаться любой, ты или я. Нет, я должен выяснить, что с ней случилось.

— Не хочу, чтобы ты исчез, — шепчу я, и он обнимает меня крепче. В его объятии глина и пот, и его сердце бьется под моим ухом.

Парни сзади начинают шуметь и посвистывать.

— Никаких обнимашек в автобусе! — кричит, обернувшись, Фергюсон. Я выпрямляюсь, но Бен не выпускает мою руку.

Держит так же крепко, как держал руку Тори.

Сюрприз! Автобус возвращается к школе, и там меня ждут двое, мама и папа. Я машу на прощание Бену и другим и иду к машине, грязная и усталая, с перевязанной коленкой. Тело как будто одеревенело, и каждый шаг дается с напряжением.

Мама выскакивает из машины с перекошенным лицом.

— Что, черт возьми, с тобой случилось?

— Со мной все в порядке. И посмотри. — Показываю ей «Лево» — 6.6. Даже с учетом нашего невеселого разговора на обратном пути бег определенно наилучший способ для поддержания высокого уровня.

— Посмотри, в каком ты состоянии! — Она поворачивается и с решительным видом направляется к мистеру Фергюсону. Папа тоже выходит из машины и оглядывает меня с головы до ног.

— Здорово было, да? — улыбается он.

— О да. — Улыбаюсь в ответ и прислоняюсь к машине, чувствуя, что иначе упаду. Папу я не видела с той ночи, когда он напугал меня в темной кухне. Но сейчас он совсем другой — довольный, спокойный, ничуть не похожий на того хмурого, сурового дознавателя, который расспрашивал меня едва ли не до полуночи.

— Как прошло?

— Закончила первой.

— Ух ты! — Он поднимает руку. — Давай пять?

— Что?

— Подними руку... вот так. — Я поднимаю, и он хлопает ладонью о мою ладонь, а потом кивает вслед маме и подмигивает: — Если будешь продолжать, ей это не понравится. Терпеть не может грязь и кровь.

Вечером на обед приходит Джазз. С лица Эми не сходит широкая глуповатая улыбка, мама изо всех сил старается казаться добрым драконом, а папа отпускает неудачные шутки. Джазз отзывается на «Джейсона» и почти не разговаривает, смирившись со своей участью и ограничившись двумя фразами: «да, пожалуйста» и «спасибо». Я сосредотачиваюсь на еде.

— Проголодалась? — удивленно спрашивает мама, когда я тянусь за второй порцией жаркого с картошкой. Подливка и йоркширский пудинг — ням-ням.

Пожимаю плечами.

— Я пробежала сегодня десять километров.

— Обязательно возьми овощей. — На моей тарелке уже лежат несколько похожих на крохотные деревья зеленых стебельков. Пока что мне удавалось их обходить.

— Что это?

— Брокколи. Ты что же, еще не пробовала? — удивляется она.

— Не помню. — Все смотрят на меня, и мне ничего не остается, как подцепить зелень вилкой, отправить в рот и прожевать. Брокколи — упругая и ужасная. Пытаюсь проглотить, но организм протестует, и горло сжимается. Я давлюсь и кашляю.

— Все хорошо? — Мама привстает со стула, но я поднимаю руку, и она садится. Кусочек брокколи проскальзывает дальше, а остальное, когда никто не смотрит, я выплевываю на салфетку, а потом отправляю в мусорную корзину. Отвратительно.

ГЛАВА 23

— Пропустишь урок. Отправляйся прямиком к доктору Уинстон, — говорит миссис Али. — Быстрее.

— Что? Почему? — Я поворачиваюсь, но по ее лицу ничего не понять.

— У нее и узнаешь. Иди наверх и жди. — Она улыбается, но легче от этого не становится.

В чем дело? Я поднимаюсь по лестнице и сажусь, сцепив пальцы. Может быть, они каким-то образом узнали, что мы с Беном говорили об исчезнувших людях? Может быть, в автобусе установлены подслушивающие устройства и лор-деры прямо сейчас вытаскивают его из класса? Может быть...

Дверь открывается, из кабинета выходит какой-то мальчик.

— Следующий!

Поднимаюсь и вхожу. Провожу карточкой по сканеру, закрываю дверь и сажусь.

— Доброе утро, Кайла! — Она улыбается накрашенными губами.

— Здравствуйте.

— Со мной разговаривал один учитель. И знаешь о чем? — Доктор Уинстон поджимает губы. Я напрягаю память. Учитель? Что такого я могла натворить?

— Кто-то из наших учителей? Я... нет, не знаю.

— Успокойся. Не паникуй. Да, один из твоих учителей, но ты пока еще его не знаешь. Мистер Джанелли, руководитель отделения искусств. Похоже, он увидел какой-то твой рисунок и теперь добивается твоего перевода в свой класс.

— Правда? — Я чувствую, как растягиваются в улыбке губы.

Она хмурится.

— Он был в высшей степени назойлив.

— Мне очень жаль, но... Так я могу ходить к нему на курс?

— Да. Вот твое новое расписание. — Миссис Уинстон сует мне листок. — Теперь, чтобы все сошлось, придется передвинуть математику. У тебя будет два занятия в неделю во время ланча, а остальными днями распоряжайся отныне как хочешь.

— Спасибо. Спасибо большое. Я...

— Все, иди.

Я торопливо встаю, иду к двери и провожу карточкой по сканеру.

— И да, Кайла?