Стервятник

Соблюдая уговор, он ехал не спеша и лихих маневров не совершал. Припарковал машину возле магазина «Арлет», купил мороженое, свежие газеты, устроился на скамейке. Слава-клетчатый расположился чуть поодаль, мастерски притворяясь, что они незнакомы. Так и хотелось его пристукнуть, но такой роскоши себе никак нельзя было позволить…

Самое интересное, двойное убийство на Каландаришвили в газеты так и не попало. Несомненно, коллеги Лики и Толмачева нажали на все кнопки, до которых смогли дотянуться, и понять их легко: очень уж порочащие декорации сему убийству сопутствовали. Парочка семейных прелюбодеев, занимавших немаленькие посты в «Шантар-Триггере», сексодром, оборудованный в служебном офисе, надо полагать, за казенный счет… Для репутации фирмы такая плюха, безусловно, станет не роковой, но весьма обременительной… Интересно, сколько отвалили вахтеру, чтобы помалкивал?

Впрочем, и о безвременно скончавшемся самой естественной смертью (по российским меркам конца двадцатого века) Вершине практически перестали писать. В тех газетах, что полагали себя респектабельными столпами «четвертой власти», он удостоился пары строчек – да и то возвещавших, что следствие продолжается, но никаких подвижек пока что не произошло.

Зато «Шантарский сплетник», как и следовало ожидать, потрудился на славу. В отличие от чопорных изданий, объявлявших себя не более не менее как сибирскими аналогами «Вашингтон пост» или «Тайме» (но черпавших доходы главным образом из рекламы сомнительных фирм и дотаций от властей), «Сплетник» честно признавался, что является бульварнейшей газеткой (и даже сделал эти два слова подзаголовком). Его владельцы были достаточно осторожны, чтобы не навлечь на себя гнев по-настоящему опасных фигур или заведомо проигрышные судебные процессы, но в тех случаях, когда точно знали, что последствий не предвидится, лезли вон из кожи. Вот и сейчас Родион не без удовольствия прочитал обширный репортаж о личной жизни покойного – начинающая певичка из ресторана «Приют путника», скороспелые мемуары секретарши г-на Вершина под лихим заголовком «Меж телефоном и факсом», скандальная история с флагом города, который послужил вдребезги пьяному и голому бизнесмену чем-то вроде римской тоги, когда он держал ночью речь перед памятником Чехову на набережной, случай с кордебалетом из варьете «Шантеклер», в полном составе приглашенном на зафрахтованный теплоход… Насколько он мог судить, Вершин продолжал традиции старорежимных золотопромышленников, чудивших так, что исправники на десять верст вокруг прятались в чуланах, а губернатор страдал мигренью и ипохондрией – и, мало того, творчески их развивал. Именно Вершин, погрузив на борт воздушного лайнера полсотни японских телевизоров и примерно такое же количество репортеров, велел держать курс на Северный полюс, где вся эта компания, за время полета накачавшаяся шампанским, бодро вышвырнула импортные ящики за борт, все до одного. Прежде чем свалиться в здоровом алкогольном сне, Вершин успел сделать официальное заявление для прессы: выяснилось, он таким образом протестовал против засилья зарубежного товара и выражал надежду, что принадлежавший ему радиозавод переплюнет всех этих косоглазых в сжатые сроки. Каким-то чудом никто не вывалился в распахнутую дверь, а конкурент Вершина Зыбунов, чьей фантазии хватило лишь на хоккейный матч, устроенный на том же полюсе, умирал от зависти…

Смешно, но Родион, не спеша прочитав все это, ощутил к Вершину нечто вроде симпатии – увы, чувства эти оказались несколько запоздалыми. «Вообще, – повторил он про себя, – Ирину можно понять…»

Перевернув страницу, он убедился, что и прелестная вдова не осталась забытой. Правда, в отличие от беспутного муженька, Ирина Викентьевна Вершина представала в самом выгодном свете – для Родиона полной неожиданностью оказалось, что она входит в правление едва ли не всех мужниных фирм. Впрочем, он этому ничуть не удивился. Осталось стойкое подозрение, что репортер был Ириной куплен на корню, – даже немного зная ее, Родион находил некоторые эпитеты чрезмерно льстивыми…

Имевшиеся при репортаже фотографии он обозрел взором знатока – и пришел к выводу, что в жизни она значительно пленительнее. А это еще что? Дела…

Под занавес сообщалось, что вдова, пережившая нешуточное нервное потрясение, в самые ближайшие дни отправляется на пару-тройку недель подлечить здоровье – возле некоего теплого моря за тридевять земель. Какое именно море, не уточнялось, но подчеркивалось, что сведения наивернейшие и, не исключено, получены из первых рук.

Так и было написано – в самые ближайшие дни…

Воровато оглянувшись, он вернулся к киоску, купил жетон и направился к расположенному неподалеку телефону. Клетчатый, бдительно приподнявший голову, собрался было встать, но видя, что Родион стоит у телефона, остался на месте. Никто не подошел следом, не стал топтаться рядом, делая вид, будто ожидает очереди, – значит, второго хвоста нет. Конечно, и про направленные микрофоны забывать не стоит…

Трубку сняли после третьего звонка.

– Да? – послышался голос Ирины.

– Надо увидеться, – сказал он. – Это срочно.

– Что-то случилось? – Голос мгновенно стал озабоченным.

– Ну, не так чтобы, однако…

– Не можешь говорить… рискованно?

– Вот именно. Не горит, но желательно…

Она помолчала. Клетчатый зыркал поверх газеты.

– Если это необходимо… – наконец промолвила она не без колебаний.

– Необходимо.

– Завтра. Там, где мы… возле медведя. Понимаешь?

– Вполне, – сказал Родион. – Когда?

– Когда… – повторила она, явно измышляя торопливо непонятный посторонним код. – Когда… Вот что – единственная цифирка моего первого взноса, помноженная на четыре. Понял?

– Ага, – сказал он. – Ничего сложного.

– Только постарайся…

– Будь спокойна, – сказал он. – Постараюсь.

Глава двадцать восьмая Как кормят рыб в Шантарске

Ничего мучительнее он в жизни не испытывал. Будь его воля, ни за что не поехал бы на кладбище, но отказываться было никак нельзя.

Мучило его одно, не столь уж сложное ощущение – казалось, что эти украли у него не только Ликину жизнь, но и ее смерть. Длиннейшая кавалькада разномастных иномарок сразу вызвала у него неодолимое желание шарахнуть туда парочку гранат.

Лики не было – чье-то незнакомое восковое лицо на подушке умопомрачительного гроба с посеребренными ручками, нелепая маска. Он совершенно не чувствовал ни смерти, ни ухода. Все было чуточку ненастоящим – идиотский гроб, вульгарно пышные венки из живых цветов, сытые рожи, вереницей подходившие к нему соболезновать с одинаково казенными фразами и однотипно-скорбно поджатыми губами. Иные их холеные самки норовили всплакнуть над Зойкой, хорошо хоть, конвейер не оставлял им времени.

И все-таки он выдержал стойко. Он был уже другим, битый жизнью разбойник, шантарский Робин Гуд, ему надлежало остаться непроницаемым и неразоблаченным, возвыситься над этой поганой толпой, чтобы вскорости, навсегда вышвырнув их из памяти, начать новую жизнь. Вряд ли почтенным сквайрам из красивых поместий так уж часто снились окутанные пороховым дымом корабли в теплых морях и дерзко трепетавший когда-то над головой Веселый Роджер…

Он выдержал. Стоял с каменным лицом, сжимая маленькую ладошку Зойки. Невыносимо хотелось прижать ее к себе и поделиться радостью: сказать, что все позади, что ожидающая ее новая жизнь будет чище и счастливее, но он еще не придумал подходящие слова.

«Ангела-хранителя», неизменного Славу, он не видел – тот, конечно, явился, но маячил где-то в отдалении. А вертеть головой в положении Родиона было как-то непозволительно. «Надо будет Лике рассказать про этот паноптикум…» – подумал он.

Вспомнил. Сардонически ухмыльнулся про себя такой забывчивости. Именно сардонически, он это прекрасно знал. И опустил уголки рта, продолжая механически кивать подходившим к нему соболезнующим – сколько ж их, тварей, до темноты будут идти?! – беззвучно шевеля губами, притворяясь, будто отвечает.

Наконец все кончилось. Кавалькада иномарок проследовала в обратном направлении. Убитому горем мужу и осиротевшему ребеночку было предоставлено заднее сиденье чьего-то кремового «крайслера». Как легко было предугадать, для поминок эти сняли большой зал «Казачьего подворья», одного из престижнейших шантарских ресторанов.

Именно там Родион и избавился от хвоста. Возле входа он приметил Славу, садившегося в знакомую «семерку», прочно обосновавшуюся на стоянке. Ну конечно, сыскари знали свое место и не собирались садиться за стол с бомондом. Когда толпа в приличествующем случаю скорбном молчании набилась в зал и вокруг длиннейшего стола воцарилась легкая неразбериха, Родион направился в дальний угол, взял за лацкан подвернувшегося официанта – обычно они тут щеголяли в старинных казачьих нарядах, но организаторы поминок решили, должно быть, что для великосветской тризны все же уместнее смокинги, – без церемоний спросил:

– Где тут черный ход? Мне нужно выйти…

Он был одет не хуже других – а холуи, как в прежние времена, свыклись с любыми капризами чудящих бар. Не удивившись, официант провел его каким-то узким, пропитанным густым запахом жареного мяса коридором, несколько раз изгибавшимся под самыми невероятными углами, вывел в крохотный дворик, где вокруг мусорных баков кружили тощие собаки. Родион не беспокоился о Зойке – тесть с тещей ее давно увезли домой. Снял галстук, сунул его в карман, расстегнул пиджак и верхнюю пуговицу рубашки (чтобы хоть чуточку гармонировать с грязными задворками, по которым пробирался) – и, поплутав с минуту, определил, где находится. Уверенно направился к стоянке, где оставил «копейку» («форд» отдыхал в гараже возле дома).